– Господи, – плакал Мэн, – пусти…
– Я бы рад, Мэн, – с грустью отвечал Господь, – но не могу. Уж так в моем мире устроено, что все разделены верой. Разделены мечом. Который со скорбью принес в мир другой мой сын. Овцы разделены с козлищами. Зерно с плевелами. Создай свой мир, Мэн, и соединяйся. Я тебе в том не буду препятствовать.
И Господь умолк. А Мэн обратился к ученикам:
– Слова разделения – это завет ненависти, а не любви. Завет, разделяющий людей не по делам, а по словам. Откровение наказания людей, не услышавших слова Божьего. Или по слабости своей, без помощи Божьей, не принявших его. Или не понявших. Так можно ли карать за незнание? Можно ли лишать бесконечного будущего слабых? Можно ли окончательно уничтожать не до конца уверовавших? Нет! Их надобно либо научить, либо укрепить, либо простить. Вместо меча разделяющего нужен сосуд вина – Соединяющий. И масличная ветвь – Утоляющая. И тогда все люди, без изъятия, соединятся у престола Божьего. И Царство Божье воцарится в мире живых. И в мире мертвых. Несмотря на веру.
И опять повернулся Мэн к стене Храма. И почувствовал, как его коснулась рука Отца, ударился в лоб кусочек шрапнели, опалило пламенем двоюродного дедушки. В ухо загудела жена двоюродного дедушки Рая. И каждый из многочисленных предков Мэна коснулся его плеча. Благословляя на создание мира, в котором они вечно будут вместе. С мириадами других людей, соединившихся вокруг сосуда с вином и масличной ветви…
Так говорил Мэн, и одобрительно внимал ему Господь. (Что «одобрительно» – это наше мнение, ибо никаких знаков одобрения Господь не подал. Зато не подал и неодобрительных. Что с некоторой натяжкой и позволяет нам сделать вывод об одобрении. Кстати, по нашему мнению, меч, который принес в мир Иисус, был мечом, преграждающим путь к Древу Жизни, открыв всем людям путь к вечной жизни.) Только ученики сомневались. Ибо не уверовавшим до конца чаша вина сейчас и маслина, чтобы загрызть вино, были им ближе, чем все сосуды и ветви в будущем.
И дабы укрепить их веру, Мэн протянул руку, и через секунду в руках у каждого ученика оказалась кружка с прохладным красным вином и горсть блестящих, отливающих жиром маслин. И сказал им и себе Мэн:
– Прежде чем что-то обещать людям в будущем, надо что-то дать им в настоящем. Чтобы сегодняшняя краткость сладости дала им возможность почувствовать бесконечную сладость будущего. Пусть ближние и дальние ваши почувствуют хотя бы краткую любовь к ним. И тогда они обретут веру в бесконечность любви в будущем. В будущем мире. И будущем Храме.
17 И было утро, и был день. Но народ израилев не работал, не занимался ремеслами, не торговал, не занимался домашним хозяйством, а тянулся к Голгофе. Как выяснил Мэн у бегущего с «полароидом» немца, на Голгофе должны были распять Иисуса.
– Опять? – удивился Мэн.
Но немец, не услышав его, в толпе таких же любопытных помчался дальше по виа Делароза.
– Опять, Мэн, опять, – услышал он голос Господа. – Доколе будет существовать человек, дотоле будут распинать и Сына моего. Каждый человек, как частица Божья, будет распинаться, распинать других и самого себя. И через внешнее и внутреннее распятия откроет путь к Господу.
– Что? – удивился Мэн. – Распинаемый и распинающий одинаково предстанут перед тобой? С равными правами?
– Обязательно, – услышал Мэн убежденный голос Господа. – Если бы не было кому распинать, не было бы и распятого Сына моего. И некому было бы открыть путь к спасению.
– Ты хочешь сказать, Господи, что Иуда, предавший Иисуса, тоже открыл путь к спасению?
– Он – более всех. Он исполнил волю мою. И жертва его не менее велика, чем жертва Иисуса. Ибо Иисус будет возвеличен. А Иуда проклят в веках. Добровольно. Много времен пройдет, пока люди поймут жертву Иуды. И когда наступит Мое Царство, Иуда будет сидеть рядом с Иисусом. Но он не знал об этом. Поэтому неоценима жертва его.
– А посему, – перевел Мэн слова Господа ученикам, – творите добро, не ожидая воздаяния. Творение добра само по себе воздаяние. Ибо творение добра есть частица творения Божия. Соизмеряйте дела ваши с вашими чувствами. И только Господу дано оценить, каковы ваши чувства. Короче говоря, бляди, любите Господа. И все, что вы наворотите во имя этого чувства, чувства любви, будет исчислено, измерено, взвешено. То есть вени, види, вици.
И ученики с великим почтением и малым пониманием услышанного пошли вслед за толпой по виа Делароза.
Казнь Христа давали во втором отделении. Так, во всяком случае, было обозначено в программе, которую Жук вытащил из сумки зазевавшегося капельдинера. А в первом шли разогревающие казни.
На Голгофе все было готово к началу представления. Занавес был открыт. Стояли столбы с хворостом, три распятия, лежали римский меч, кривой самурайский, плети, трезубцы. И прочие необходимые в хозяйстве вещи.
Трижды ударили в гонг. Вспыхнули светильники. Хотя и было достаточно светло, потому что светило Солнце. Но какое же шоу без освещения? Грянула увертюра. На смену выскочили гладиаторы, похватали исходящий реквизит и сошлись в изящном танце. В такт музыке из обезглавленных шей фонтанировала кровь. Отрубленные руки судорожно сжимали обломки мечей. Трезубцы с хрустом входили в грудные клетки. И вылезали из спины с ошметками внутренностей. Метались лучи света, по Голгофе полз искусственный дым, фонограмма становилась все громче и громче. И все громче становились вопли торжества и предсмертные хрипы участников представления. Мэн с окаменевшим лицом наблюдал за действием. Раввин, Доминиканец, Мулла и Книжники смотрели заинтересованно, как и прочие местные ученики. Хотя, помня кое-какие слова Мэна, испытывали некоторое смущение. И только Жук и Каменный Папа, пришедшие из другого времени и не знакомые с местными веселыми обычаями, молча блевали. Как будто после портвейна выпили водки, ликера, чечено-ингушского коньяка. И вместо своих двух пальцев ощутили в глотках чужой вонючий кулак.
Меж тем, на Голгофе остались только два гладиатора. Один из них лежал на спине. А второй, по имени Спартак, наступив ему на грудь и держа над головой меч, вопросительно смотрел на зрителей. Мнения их разделились. И Спартак повернул голову к правительственной ложе. Двое опустили пальцы вниз. Один мыл руки, делая вид, что происходящее не имеет к нему никакого отношения. А еще один разминал в трубке папиросный табак. Размял, прикурил, а потом коротко бросил:
– Я присоединяюсь к товарищам…
Меч Спартака взлетел вверх, короткой молнией скользнул вниз. И через секунду снова взлетел с нанизанной головой поверженного гладиатора. Далее по прихоти режиссера фонограмма пошла в шестнадцать раз быстрее, и восстание Спартака тоже понеслось со страшной силой. И уже через три минуты четыре секунды Спартак был распят на вспомогательной сцене. В живописном обрамлении еще шести тысяч распятых.
Мэн, по прошлой жизни знакомый с законами драматургии, заметил ученикам:
– Закольцованность сюжета. Увертюра – с распятием. Финал – с распятием. В начале – Спартак. В конце будет Иисус. Распятия возвращаются на круги своя. И только свободная воля человека способна разорвать этот бег по кругу, переходящему в спираль. Только свободная воля способна при помощи Господа распрямить спираль и ускорить процесс творения. Привести его к их естественному поступательному развитию.
А потом на Голгофу вытащили японца в цивильном костюме. Церемонийместер в тоге с бабочкой, стоя на котурнах, торжественно объявил:
– Накамуро-сан! Заслуженный самурай Страны восходящего солнца! Добровольное харакири! – И выкинул правую руку в сторону Накамуро-сана. Два раба вложили в руку Накамуро-сану кривой меч. Тот что-то лопотал по-японски, постоянно кланялся и отталкивал меч. По-видимому, в настоящий момент у него не было желания совершать интимный обряд харакири. При большом стечении народа. Но рабы все-таки вложили в его руки меч. Направили с невидимым зрителям усилием в живот и нажали. Из живота Накамуро-сана вывалились кишки и остатки пищи. Принятой за завтраком в хасидском отеле. Куда по ошибке вселили группу японских туристов. Умирая, Накамуро-сан пробормотал:
– Умирая от меча на Голгофе,
С тоской собираю свои кишки по помосту.
Тускнеющее Солнце в глазах.
Накамуро-сана уволокли. Публика осталась недовольна кислым исполнением. Через секунду стало ясно, что харакирист вовсе не Заслуженный самурай, а гражданский программист из Осаки Херовато-сан. Произошла элементарная накладка. Потому-то харакири и было сработано так непрофессионально.
Херовато-сана на скорую руку канонизировали под именем Святой Хер и возвели синтоистскую часовню. Тем самым сделав первый шаг к экуменизму.
Следующим номером программы был расстрел некоего римского солдата. Его привязали к столбу и красиво утыкали стрелами. И он умер с именем Христа на устах. Это был довольно странный и загадочный с исторической точки зрения эпизод. Во имя какого Христа он умер? Во имя первого? Или во имя второго? Которого еще не распяли?.. А может быть, во имя обоих? Мэн для себя предпочел последний вариант. Это дало ему возможность высказать следующую сентенцию:
– Он умер за прошлое и во имя будущего…
На что ученики, знавшие о другой кончине Христа и ожидавшие новую, сочли за лучшее промолчать. Не имея аргументов ни за, ни против этой мэновской мысли. Да и сам Мэн не был на сто процентов уверен в глубине и ценности сказанного. Просто он знал, что на каком-то этапе нужно вообще что-то сказать. Чтобы разрядить обстановку. Установить статус-кво. Поставить хоть сомнительную, но все-таки точку над i.
А потом к столбу с хворостом выволокли некоего человека в одной набедренной повязке. Церемониймейстер так объяснил его прегрешения:
– Видите ли, друзья мои, – говорил он, – этот парень утверждает, что миров, подобных нашему, множество. И к тому же, по его утверждению, все они вертятся. Таким образом, если Земля – пуп Вселенной, то таких пупов, по его мнению, множество. Представьте себе, друзья мои, человека с множеством вертящихся пупков. И вы поймете, что такого человека быть не может. Этот человек состоял бы сплошь из одних пупков. И на нем не осталось бы места для других органов. В том числе и тех, которые доставляют нам усладу. И служат для размножения. То есть веление Господа «плодитесь и размножайтесь» было бы нарушено. И каждый из вас был бы лишен, кто – члена, кто – влагалища. Кто этого хочет? – провокационно выкрикнул он.