может быть такого, чтобы в сотне книг их не было.
Чудовище лишь жмёт плечами, прежде чем поднести чашку к губам.
– Дом даёт то, что ты хочешь, и являет на свет то, чего ты боишься. Желай ты только знаний, ты получил бы их в первый же день, – равнодушно говорит оно, взирая на Чародея поверх фарфоровой кромки. – Ты страшишься, что этих знаний не существует. Ты страшишься, что, если они существуют, они не помогут вам. А ещё ты ищешь здесь укрытие. Ты не спешишь двигаться к цели, ведь в глубине души боишься того, что случится, когда ты достигнешь её.
– И что позволило вам предположить подобное?
Ответ Чародея тих, но лицо, залитое кровавым светом витража, заставляет меня оцепенеть.
Я не вмешиваюсь и не возражаю. Любое моё слово может быть лишним.
– Я – глашатай Дома. Его сердце. Я единое целое с ним, а он со мной. – Чудовище касается чашки губами, похожими на лепестки поблекших роз. Делает глоток, а я впервые осознаю: когда оно говорит «дом», это именно «Дом» – с заглавной буквы. – Он узнал твои страхи и мечты. Стало быть, и я.
– Прошу вас, – вырывается у меня вопреки оцепенению, ярости, гордости. – Мой брат в беде. Если мы не найдём обитель Белой Королевы, она заберёт его себе. Навсегда. Прошу.
Синие глаза чудовища в кои-то веки обращаются в мою сторону.
На прекрасном лице мелькает нечто, чего я не видела в нём прежде.
Нечто живое.
– Вы знаете её, – шепчу я, наконец поняв, отчего на самом деле тянулась к чудовищу ледяная звезда. – Вы знаете о ней! Знаете, где её искать!
Оно безмолвствует. Аккуратно отставляет на ореховый столик чашку с щербинкой на краю и поднимается с табурета, шурша юбкой.
– В Доме новые гости. Я встречу их, – бросает чудовище, прежде чем удалиться спугнутой змеёй. – Впрочем, не думаю, что они задержатся надолго.
Мы с Чародеем обмениваемся взглядами – и, достигнув немого понимания, устремляемся следом.
Чудовище мы нагоняем, когда оно уже спускается по агатовой лестнице навстречу пришлым. Чародей, впрочем, удерживает меня, и мы не выходим на ступени, а выглядываем в холл из-за угла.
В нём – четверо в чёрных одеждах служителей Инквизиции, охотников на чудовищ. Вооружённые оголёнными клинками и взведёнными арбалетами.
– Если пойдёшь с нами добровольно, – говорит один, – всё будет гораздо проще.
– Я дома, – отвечает чудовище, замирая на одной из ступенек. – Зачем мне куда-то идти?
Больше Инквизитор не говорит ничего. Просто целится, жмёт на спусковой крючок – и болт со свистом рассекает воздух, прежде чем вонзиться чудовищу в грудь.
Хозяйка Дома падает на ступени сломанной куклой. Серебряные волосы и голубая парча юбки расплёскиваются по чёрному агату.
Она падает без единого звука, не считая шума, с которым ударяется о камень бездыханное тело. Зато вскрикиваю я, тут же зажимая рот ладонью. Поздно: Инквизиторы вскидывают головы, и Чародей оттаскивает меня от угла.
Охотники на чудовищ не жалуют тех, кто заключает с ними сделки.
– Кто здесь?
Мы отступаем спиной вперёд, слыша шаги Инквизиторов – они поднимаются к нам. Я готова развернуться и бежать, но вместо шагов вдруг раздаются мужские крики. Странный треск.
Уже не крики, а вопли.
Я даже не осознаю, как вновь оказываюсь у края лестницы. Вижу, что один из Инквизиторов сломя голову выбегает из Дома, а другой скрывается где-то в его недрах. Третий лежит на полу в багровой луже, пока четвёртый хрипит в лесных корнях, пробившихся сквозь пол особняка и захлестнувших незваному гостю ноги, руки, грудь, горло.
Чудовище стоит на лестнице, живое и невредимое. В одной руке оно держит окровавленный арбалетный болт, недавно пронзивший девичью грудь. Другую тянет к Инквизитору, сжимая кулак, пока мужчина дёргается в отчаянных попытках дышать.
Чудовище разжимает пальцы, когда тот затихает. Корни дрессированными кобрами расползаются в стороны и вновь скрываются под полом.
Я не знаю, что отражалось на прекрасном лике, пока чудовище вершило казнь. Но когда оно оборачивается к нам, лицо его бесстрастно, словно мы по-прежнему в библиотеке, а в холле не лежат двое мертвецов.
– Убежавших можно не бояться. Дом каждому воздаёт по справедливости, – произносит оно. – Теперь, полагаю, вы в полной мере осознаёте наше с ним гостеприимство.
– Не думал, что вам не страшна даже смерть, – раздаётся над моим плечом голос Чародея.
Я силюсь оторвать взгляд от гостей, которым повезло меньше, чем нам.
– Не в Доме. – На губах чудовища мелькает ускользающая улыбка. – Можно не тревожиться, что я исчезну.
Как раз в этот момент Чародей берёт меня за плечи, чтобы отвернуть от жуткой картины внизу. Поэтому я замечаю тень, пробегающую по его лицу, прежде чем мы наконец уходим.
По дороге на ужин мы находим багровую дорожку на полу, ведущую к одной из дверей. Словно за эту дверь затащили кого-то, истекающего кровью.
В холле уже нет никого и ничего – ни тел, ни корней, ни следов побоища.
Когда мы возвращаемся обратно, багровой дорожки нет тоже.
А я решаюсь на то, о чём давно думала, но на что не отваживалась прежде.
Наутро, когда Чародей отправляется в библиотеку, я выхожу из Дома. Выхожу за кованые ворота. Выхожу на тропу, по которой мы пришли к обители чудовища.
И иду через лес.
Я мешаю ботинками туман и преющую листву, пока хватает терпения и сил, и когда они заканчиваются – тоже. В мглистом сумраке за извилистыми стволами скользят странные тени, но я стараюсь на них не смотреть.
Я начинаю считать шаги – и сбиваюсь со счета, перевалив за десяток тысяч.
Я продолжаю идти. Идти. Идти.
Я останавливаюсь, когда в конце абсолютно прямой, никуда не сворачивавшей дороги, что должна была вывести меня из мглистого леса к деревенским развалинам, наконец показывается чьё-то жилище.
Особняк из тёмного камня с острыми башенками. За коваными воротами, которые открываются сами собой, стоит мне приблизиться.
Я смотрю на Дом, ждущий меня среди вечно серого дня. Сердце лесной паутины, туманной ловушки, выхода из которой нет.
…мы заперты здесь. Мы не можем покинуть это место, не расплатившись.
И, вспоминая иные из старых сказок, я начинаю догадываться, какую плату от нас ждут на самом деле.
Вечером мы с Чародеем снова в библиотеке. Чудовище – рядом, привычно пьёт чай и расспрашивает моего спутника о мире за пределами Дома, о жизнях умерших королей и давно завершившихся войнах.
Оно всегда спрашивает только его. В эти моменты я для хозяйки Дома словно не существую. Но я о ней не забываю никогда.
Сегодня не мы явились в её ловушку, а она – в нашу.
– Зачем вам мой спутник, госпожа?
Я разбиваю внезапным вопросом паузу мирной беседы, и во второй раз за последние дни чудовище удостаивает меня своим вниманием.
Оно в замешательстве. Этого оно не ждало.
Чародей, судя по его лицу, – тоже.
Я бы сказала ему. Но мы давно условились как можно меньше говорить в этом месте, пока его не покинем. Этот Дом определённо живее, чем нам бы хотелось, и глупо обсуждать что-либо в его стенах в надежде, что об этом не узнает его хозяйка.
Неожиданность – одно из немногих наших орудий.
– Я пыталась уйти из Дома. Через лес, так же, как мы пришли сюда. И не смогла. Вернулась обратно, словно не уходила никуда. Стало быть, мы всё же не гости, а пленники. Но интересен вам мой спутник, не я. – Я подаюсь вперёд, без страха глядя в синие как ночь глаза. – Вы приняли нас и не отпускаете, потому что он нужен вам. Так зачем?
Мне не торопятся отвечать, понимая: любой ответ должен быть хорошо взвешен.
– Я слышал о чудовище кое-что ещё. Кроме того, что в доме его есть волшебная библиотека и заколдованные зеркала. – Вместо чудовища заговаривает Чародей. – Говорят, оно проклято и освободить его от проклятия может лишь поцелуй истинной любви. Не на него ли вы надеетесь, госпожа? – Прищур птичьих глаз не сулит ничего хорошего. – Но обман – плохое начало для любви.
– Я не обманывала тебя, – произносит чудовище негромко. – Ты не мог найти то, что хотел. Желания исполняет Дом. Не я.
Оно даже не отрицает.
Мой спутник выпрямляется во весь рост подле резного шкафа. Голос его остаётся сдержанным. Лишь ноздри раздуваются и дрожат от того, что клокочет внутри.
– Но к вашим желаниям он тоже прислушивается. И желания хозяйки, боюсь, для него важнее желаний гостей. Особенно если это желание – не выпускать их.
– Обман – не худшее, что может быть, – ответствует чудовище безмятежно. – Моя любовь началась с плена. Порой, если у двоих не остаётся иного выбора, кроме как найти утешение друг в друге… – Оно поводит рукой, точно то, о чём она говорит с такой будничностью, то, от чего моя кровь стынет в жилах, – невинные шалости. – Мне известны твои печали, чародей. Я могла бы разделить их с тобой. Это стало бы лучшим началом, чем обман.
– В таком случае не соизволите ли разделить со мной ваши? – предлагает тот проникновенно. – Вам мои печали известны, но я о вас не знаю почти ничего.
Я знаю, что это ещё одна ловушка. Ему нужны не печали – ему нужны знания о Белой Королеве, с которыми эти печали могут быть связаны. И когда чудовище отвечает молчанием, я не жду, что оно купится.
Но следом оно начинает говорить.
Её рассказ адресован нам, но смотрит она вдаль. И я понимаю, что на самом деле она обращается к тому, бесконечно далёкому, в ком когда-то она нашла утешение и кто оставил её здесь. Так же, как я обращаюсь к тебе, даже когда тебя уже нет рядом.
Такой я и запомнила её историю. Не исповедью гостям – обращением к тому, кого нет.
Я помню, как брела к твоему дому – дому того, кого называли чудовищем.
Я сама выбрала этот путь и, слушая шорох мёртвой листвы твоего леса, думала, что по-иному быть не могло. В семье я всегда казалась чужой. Под родным кровом – пришлой, временной гостьей.