– Хочу, – ответила я, чувствуя соль на коже, медный привкус ненависти – на потрескавшихся губах, горечь предательства и отвержения – в расколотом сердце. – Отомсти за него. Отомсти за меня. Пусть они страдают так же, как я. Пусть это золото не принесёт им счастья. Пусть они больше никого и никогда не заставят страдать.
Я не спрашивала, куда ты идёшь, когда ты ушёл. Я не спрашивала, что ты хочешь сделать с людьми, которых я когда-то считала семьёй.
Семьи у меня больше не было. И слёзы мои лились не только по отцу.
Первый и последний раз я оплакала девочку, чьё место я когда-то заняла, – и девочку, жившую под её именем, но привыкшую, что её называют красавицей.
Первую убили Люди Холмов. Вторую – люди, посадившие её на железную цепь.
Ты так и не рассказал, что сделал, даже когда вернулся. Лишь сообщил, что не мои братья и не мои сёстры поплатились за содеянное сполна.
Я ни о чём тебя не спрашивала. Холода твоих слов и тепла рук хватило, чтобы я уснула на твоём плече, и впервые за долгое время сон мой был безмятежен.
Раз мне не нашлось места среди людей, в их светлом мирке, оно было рядом с тобой. Среди чудовищ. Во тьме.
О том, что случилось с деревней, в которой я выросла, я узнала позже. Что-то – от тебя. Что-то – от гостей, забредавших в мой новый дом.
Ты не мог покинуть лес на границе миров, но он далеко протянул свои корни, и граница эта могла смещаться, если ты того пожелаешь. Она помогла проложить для меня короткую тропу до самого дома, когда я ушла. Она же помогла отомстить за меня, когда я вернулась.
Корни, что и так тянутся далеко, могут прорасти ещё дальше. Могут вырваться из земли и оплести стены, крыши, балки. Могут расщепить старое дерево и сквозь него проникнуть в комнаты наверху, где спят ничего не подозревающие люди. Могут приковать этих людей к постелям и скользнуть в их приоткрытые губы, вместо земли разрастаясь в ещё живых телах, вместо воды питаясь ещё тёплой кровью – неторопливо, чтобы люди успели проснуться и ощутить, каково это.
Пределы твоей магии были, однако их хватило, чтобы лес поглотил деревню целиком. К тому времени как раз пришла весна, растопив мёрзлую землю и облегчив тебе задачу.
Однажды, много закатов спустя, я тоже проложила тропу туда, до развалин. Посмотрела на окружённые деревьями груды, бывшие когда-то домами. Иные жилища даже уцелели и зияли чёрными окнами в лесной полутьме: напуганные хозяева, конечно, всё равно покинули их.
Корни умертвили лишь людей, которых я когда-то считала семьёй, ты не ставил целью уничтожить всё селение. Но подобными чарами нелегко управлять, а тебе требовалось сделать деревню частью леса, чтобы добиться своего.
Кого-то погребло под обрушившимися крышами и стенами. Кто-то сумел выбраться или успел убежать. Кому-то повезло – и он наблюдал за тем, как вокруг вытягиваются к небу деревья, под уцелевшим родным кровом.
Этим людям ты зла не желал, но и считаться с их жизнями не счёл нужным.
Тебя ведь не зря называли чудовищем.
Когда я узнала, что ты уничтожил целую деревню, мне сделалось горько. Но я вспомнила соседей, слушавших мои мольбы и промолчавших о них ради золота в своих карманах, и горечь ушла. Разрушенные остовы их домов не заставили меня отвести взгляд.
Мой старый дом, в ту страшную для людского племени ночь удостоившийся твоего безраздельного внимания, остался почти нетронутым. Я смогла пройти в знакомую дверь, подняться по знакомой лестнице, заглянуть в знакомые комнаты. Посмотреть в пустые глазницы скелетов, оплетённых корнями на истлевших перинах.
Эти скелеты я прежде не видела, но всё равно считала их знакомыми.
Мне говорили, что одна из моих сестёр уцелела, и брат, освободив меня, не стал возвращаться домой. Если его и обвиняли в моём побеге, я была не столь важной заключённой, чтобы он не смог откупиться от обвинений.
В день, когда я узнала об этом, известие вызвало у меня досаду. Теперь – нет.
Досада – для людей. Всему человеческому, что ещё оставалось во мне, подписали приговор задолго до дня, когда я увидела мертвецов, с которыми в детстве делила кров.
Я вернулась к тебе, но моё возвращение не могло изменить то, из-за чего прежде я тебя покинула. То, из-за чего ты в конце концов покинул меня.
Ещё много ночей я засыпала на твоём плече.
Когда я оправилась от пережитого, мы вновь разделили не только сон, но и бессонницу, напоенную биением сердец, что разделяли лишь плоть и кожа. Мои губы познали твоё тело так же хорошо, как твои – моё.
Лишь друг с другом они теперь не встречались.
Я вернулась к тебе не только потому, что больше идти было некуда. Когда в отцовском доме я держала в руках твоё кольцо, я желала не твоего суждения – тебя. То, что связывало нас, оказалось для меня важнее того, что нас разделило.
Я не забыла, что ты открыл мне правду, когда мог промолчать, что дал мне уйти, когда мог удержать. Ты был моим тюремщиком, моим миром, моей болью, моим спасением, чтобы в конечном счёте стать тем, кого я хочу видеть рядом.
Истинная любовь не распускается розами в душе – она пускает корни в сердце. Она наносит раны и исцеляет их; её вкус – не мёд, но сладость и горечь; она не сияет ослепительно и безмятежно, но неровный свет её не угаснет в самой глубокой тьме.
Такова любовь, о которой говорила мне Белая Госпожа. Таковой стала моя любовь, закалённая разлукой, скреплённая воссоединением.
Ты знал об этом не хуже меня. И потому твои губы избегали моих.
Ты не лгал, когда говорил, что не можешь так со мной поступить.
Одним вечером, когда твои пальцы перебирали мои волосы, колтуны из которых ты вычесал давным-давно, я сказала:
– Я могу быть пленницей Дома ради тебя. Я хочу вечно быть с тобой. Но скажи, чего хочешь… на самом деле, всем сердцем… хочешь ты?
Я ощутила, как замирает твоя рука. Выскользнув из-под неё, я села на постели и заглянула в твоё лицо, застывшее, когда ты произнёс:
– Я не хочу оставлять тебя одну.
– Я знаю. Но я не спрашивала, чего ты не хочешь.
Я смотрела в твои глаза, а ты смотрел в мои – и в твоём взгляде я прочла ответ, который ты не осмеливался высказать вслух.
…моя любовь сделалась твоей клеткой. Скрашивая твой плен в этих стенах, я неизбежно продлевала его. Освободив тебя, я обречена была навек тебя потерять.
Но могла ли я любить тебя, во имя своего блага отказывая в твоём? Заставляя тебя забыть о самом заветном желании в угоду моим?..
– Покой. Свобода. То, чего ты ждал так долго. То, что в моей власти тебе подарить – ты знаешь. – Каждым словом я убивала себя, и всё же не могла иначе. – Так ответь мне: ты хочешь этого?
Ты смотрел на меня, и я видела: в этот миг ты любил меня больше, чем когда-либо.
До сих пор не знаю, потянулся ли ты тогда к моим губам потому, что любовь захлестнула тебя, или потому, что давно уже решился уйти. И ждал лишь, когда я решусь тебя отпустить.
Быть может, после долгих исканий, после многих тщетных попыток мы сумели бы разрушить проклятие, державшее тебя в Доме, и меня вместе с тобой.
Правда была в том, что ты не хотел этого. И я не хотела.
Я не принадлежала миру людей. Меня не должно было там быть. Уже то, что я притворялась человеком, было преступлением; я годами крала чужую жизнь, нежность, предназначенную не мне. А ты любил меня и ради меня продлевал своё существование, но ты устал – от этого мира, от груза веков на твоих плечах, от людей со всей гнилью, таившейся в них. Так устал, что по-настоящему мог грезить лишь одним поцелуем – смерти.
Я смогла стать ею для тебя.
Я хотела бы провести с тобой ещё день, зная, что он последний. Но тот день ничуть не хуже подходил для того, чтобы стать таковым, и не был отравлен знанием о том, чем он завершится.
Сердце из груди нужно рвать быстро. Иное только продлит агонию.
Моих губ коснулись твои – сухие губы на ставшем вдруг старом лице. Губы, что утешали и грозили, ласкали меня и лгали мне, произносили заклятия и обрекали людей на смерть.
Твой шёпот смешался с моим дыханием, когда губ этих коснулась последняя улыбка:
– Спасибо.
Я успела ощутить белый пепел, осыпающийся на нашу постель, на мои плечи, на мои руки. Пепел, который только что был тобой.
Потом не осталось ничего, даже пепла. Лишь пустота – в постели, теперь моей; в Доме, теперь моём; и в сердце, любящем того, кого больше нет.
Говорят, в чаще леса стоит дом, где живёт чудовище.
У чудовища огромная библиотека и заколдованные зеркала, и дом его окружён розами, и где-то есть одна, особая роза. Символ его заточения.
Чудовище владеет магией столь могущественной, что в его доме свечи сами зажигаются в канделябрах, а позолоченный чайник без просьбы наполнит чашку.
Чудовище проклято, но можно освободить его от проклятия, одарив поцелуем истинной любви.
О Доме и его хозяевах сложили не одну сказку вроде тех, что когда-то я так любила. Жемчужины истины тонут в навозе лжи, а зёрна полуправды невозможно отделить от плевел домыслов. Возможно, кто-то даже слышал историю о девушке, ставшей пленницей Дома из-за сорванной розы.
Едва ли он знает, как сложилась моя судьба на самом деле.
В одном сказки не лгут. Поцелуй истинной любви снимает проклятия. Только вот проклятие – не всегда то, что люди считают таковым. И столь желанный счастливый конец – не всегда в том, чтобы жить долго и счастливо.
В твоём – моём – Доме на столе теперь не серебряные кубки, а фарфор. Сам Дом меньше похож на замок, в котором рос ты, и больше – на особняк, в котором росла я.
Я не сразу заметила, но Дом меняется так же незаметно, как меняет своих обитателей.
В Доме больше нет рощи и внутреннего двора. Я заглянула туда лишь однажды: посмотреть на траву, по-прежнему заиндевелую, небо, затянутое туманом, обнажившиеся ветви и облетевшую листву. А следующим утром дверь, в которой я больше не нуждалась, пропала.
Моё лето прошло, пока ты был со мной. Оно закончилось в день, когда ты меня покинул.