Белая королева — страница 30 из 53

С кинжалом в руке, занесённым над мачехой, принцессу застали верные люди королевы, ворвавшиеся в опочивальню.

– Ты пыталась убить королеву. Тебя будут судить за измену и покушение и казнят на площади, как положено, – молвила королева, когда её воины окружили принцессу со всех сторон. Наконец ослабив неженскую, нечеловеческую хватку, она позволила падчерице вырваться, а роговой рукояти – выскользнуть из онемевших девичьих пальцев. – В темницу её.

– Нет! – выкрикнула принцесса. – Не трогайте меня!

Стражи королевы, прежде не ведавшие жалости, не способные подвергать сомнению приказы, замерли. И когда принцесса ринулась вперёд, к светлому пятну дверного проёма, отшатнулись, будто боялись случайно её коснуться.

Эхо гневных криков королевы и топот преследователей царапали спину принцессы, пока она бежала по замковым коридорам. Но она была быстроногой, как лань, и знала о потайных ходах не меньше здешних крыс.

Принцесса покинула ставший чужим замок через подземный ход, берущий начало за крепостной стеной в лесу. В этот лес принцесса и продолжила бежать, бежать, бежать, пока силы на бег не оставили её. Даже тогда она не остановилась, ведь знала: её будут искать.

Когда небо сменило чёрный ночной покров на рассветный розовый, она позволила себе свернуться калачиком на лесной опушке у поросшего цветами холма, чтобы провалиться в сон, похожий на беспамятство.

Так мы с братьями и нашли её, возвращаясь с охоты, – спящей на нашем пороге. И так я впервые увидел её: волосы – чернее земли, на которой она покоилась, кожа – белее ландышей, и губы – алее рассветных лучей над её головой.


Мы принесли её в наш подземный дворец. Когда я поднял её на руки, она показалась мне не тяжелее лютни.

Слуги королевы искали её: деревья донесли нам шёпот о людях, рыскающих в чаще. Но те не осмелились заходить глубоко в наш лес и, конечно, никогда не осмелились бы заявиться к нашему порогу.

Принцесса очнулась лишь на другой день. Нам с братьями доложили об этом, и мы явились в её покои.

Ни капли страха не блеснуло в её глазах, когда я и шесть моих братьев предстали перед ней и она поняла, чьей гостьей – или пленницей – стала.

– Мы те, кого люди зовут Добрыми Соседями, – сказал я, когда мы окружили её постель. – Ты забрела в наши леса. Судя по тому, в каком положении мы нашли тебя, причиной этого поступка стало отчаяние. Поведай же нам свою историю.

Она была принцессой, но здесь правил я, и она подчинилась.

К концу её рассказа самые скептичные из моих братьев были тронуты. Изнеженное на вид человеческое дитя оказалось стойким, как сосенка, взросшая в горах под колыбельную холодных ветров.

Она боялась нас. Она не просила приютить её. Мы приняли это решение сами.

Страшась прогневать нас, она вновь подчинилась.


После говорили, что волшебное зеркало нашептало королеве: она прекрасна, и чарам её не способен противиться никто, однако её падчерица прекраснее настолько, что способна её затмить. Но после той достопамятной ночи королеве не требовалось никаких зеркал, чтобы это понять.

Когда-то мать принцессы заключила сделку с одной из нас. Теперь в крови принцессы дремала магия, способная на большее, чем превратить её в прелестнейшего ребёнка на свете.

Принцесса была угрозой. Охотники королевы денно и нощно рыскали по стране, но её падчерица словно сквозь землю провалилась.

Последнее, впрочем, было истиной.


Я не сразу распознал чары в крови нашей гостьи. Лишь понимал, что нечто во мне принимает её, как самого себя, – так океан принимает в себя речные воды, прежде чем они станут едины.

Братья мои чувствовали то же, и потому смертная принцесса быстро стала для нас чем-то бо́льшим, нежели диковинной зверушкой, которую мы приютили. Она сперва избегала нашего общества, стремясь бывать в нём не дольше, чем требуется, дабы не оскорбить нас.

Но как океан обречён принимать в себя реку, так и реке суждено всем существом стремиться к океану.

Спустя недолгое время принцесса без принуждения бродила под руку со мной по галереям, залам и гротам подземного дворца. Она скрашивала мои дни рассказами о родном мире, остроумными ответами на мои замечания, людскими песнями и поэмами, что до меня ещё не доносились. В мире безвременья и застывшего воздуха подземья она была шаловливым ветерком, развеивающим духоту.

Однажды я завёл гостью в любимую пещеру, поросшую кристаллами кварца и горного хрусталя, в свете моего фонаря заигравшую мириадами звёздных бликов. Принцесса не сказала ничего, но я понял всё по тому, как она воззрилась на них.

Я не просил её ни о чём. Она сама разделила со мной молчаливое созерцание, за которым обычно я туда приходил. И в тот раз я понял: блеск в её глазах, которые впитывали зримую ими красоту, для меня ярче и ценнее блеска камней.

Спустя сотню вдохов и выдохов, за которыми люди обыкновенно прячут несказанное, алые губы её вымолвили:

– Благодарю. Под землёй вы подарили мне небо.

Эти губы не отстранились от моих, когда я склонился к ним.

В конце концов, я был королём, а короли – и людей, и фейри – испокон веков имели слабость к сокровищам.


В той же пещере мы с братьями однажды погребли её. Из того же горного хрусталя выточили её саркофаг.

Когда она покоится в нём, кажется, что она просто спит.


Я увенчал её чело венцом из кленовых листьев, отлитых в золоте, и красных медных желудей.

Я назвал её королевой при всём дворе, и шесть моих братьев сидели подле нас на высоком помосте в зале, где проходил пир.

Я внёс её в свою спальню на руках так же, как некогда – в свой дворец. Я освободил её от шлейфа кружев из серебряной паутины, чтобы вместо него покрыть снежное тело поцелуями – от шеи до пят, везде, где касалось его смятое мною платье.

Чернее тьмы были волосы моей королевы. Белее снега, что ещё не коснулся земли, – кожа, светившаяся в вечном мраке подземья. Алее гранатовой крови – губы, сливавшиеся с моими в жаре и сладости.

Этой ночью и многими ночами за ней я срывал с этих губ стоны, как драгоценности, и глаза моего нового сокровища блестели ярче звёзд.

Днями она скакала подле меня и братьев на охоте в наших лесах, где никто из людей её мачехи не осмелился бы коснуться её взглядом; сидела на наших пирах; скрашивала звоном своего смеха наши беседы. Я осыпал её украшениями из заветных желаний, оправленных в лунное серебро и солнечный свет, и те кометами искрились в её чёрных волосах.

Наше счастье было совершенным, как безупречно огранённый алмаз. И быстротечным, как жизни смертных.


Могла бы она не лежать теперь в хрустальном гробу? Порой надежда на это рассекает мне грудь вернее самого острого лезвия, доставая до сердца и оставляя с незримой кровоточащей раной между рёбер. Порой мне кажется, что она была обречена с рождения. Что бы я ни делал, как бы ни любил её, что бы ни сложил к её ногам, нам с братьями дозволено было оставаться лишь зрителями её схватки с королевой-мачехой. Лишь свидетелями, которым после дозволено будет рассказать её историю.

Кроме истории и тела, не тронутого временем, хранимого чарами, она не оставила мне ничего.


Однажды я вернулся в покои из тронной залы, закончив дела, которые требовали моего вмешательства, и не застал моей королевы во дворце.

Братья сказали мне: она покинула нашу обитель под холмом верхом на тонконогом белом жеребце, что я подарил ей. Без моего дозволения через зачарованные врата было не пройти, но она была моей королевой и могла ходить где ей вздумается.

Холм давно накрыло вуалью ночной тьмы, когда она вернулась ко мне: молчаливая и задумчивая, со сдержанным гневом в уголках алых губ. Я ни о чём не спросил её, лишь уложил на медвежью шкуру подле очага и держал, пока лицо её не разгладилось.

– Я не могу блаженствовать здесь, пока эта тварь бесчинствует на землях моего отца, – прошептала она наконец, прежде чем поведать мне, что произошло во время её отлучки.

Позже деревья в лесу нашептали мне то же самое.

На моём быстроногом коне она вернулась к замку, откуда бежала. Она надеялась вновь пробраться в спальню мачехи и довершить то, что не смогла в прошлый раз, но знакомые ей с детства тайные ходы оказались заделаны.

Пока она искала пути в некогда родной дом, её нашёл отряд королевских охотников. Памятуя, что случилось в ночь её побега, принцесса людей велела им сложить оружие. Слуги тёмной королевы опустили было руки, но тут же, опомнившись, вновь наставили клинки на ту, кого объявили их злейшим врагом.

Лишь мой быстроногий конь помог принцессе скрыться и вернуться ко мне.

Чары в её крови были сильны, но не настолько, чтобы развеять магию её мачехи. Принцесса могла вселить сиюминутное сомнение в порабощённые умы, но не более.

Я объяснил ей это. Поглядев на меня беспомощно, как ребёнок, она спросила:

– И мне никак не одолеть её?

Я не мог ответить ей «да». Я не мог сам пригласить беспомощность поселиться внутри неё, ведь я знал, что со временем беспомощность обернётся отчаянием.

Я ответил: сперва надо выяснить, кто её мачеха и как она очутилась в заколдованном замке. Я пообещал, что сделаю для этого всё возможное.

Знай я, чем всё окончится, я бы промолчал.


Я обратился к шестерым моим братьям, и ради королевы, ставшей им сестрой, они отправились на поиски.

В землях, откуда мёртвый людской король привёз тварь, ставшую его погибелью, они пошли по её следам. Они искали знания, откуда она взялась. Кто усыпил её. Кто взрастил вокруг неё стену из шиповника.

Люди успели превратить правду в сказки, но у фейри долгая память. Мои братья обратились к сородичам, живущим в окрестных лесах, и те поведали истину.

Когда мои братья вернулись, с собой они вели гостью: одну из тех, кого люди зовут яблоневыми девами. Они вдохновляют поэтов и одним взглядом покоряют сердца смертных, чтобы питаться их силами.

Живой листвой был оторочен подол её зелёного платья. Из цветущих ябло