– Даже если так, как ты его расколдуешь?
– В его сердце лёд. Я сумею его растопить.
– А если так для него будет лучше?
Губы мои изгибает яростная улыбка:
– Лучше? С ледяным сердцем?
– В мире чудес, о которых многие только грезят. С женщиной, которую он любит. Думаешь, ты придёшь к нему и он увидит тебя и забудет о ней по щелчку пальцев?
– Он не может любить её! Он не может быть счастлив с ней! – Волна гнева захлёстывает меня по горло. – Он мой!
Я понимаю, что сказала, лишь когда отзвуки крика затихают под балками потолка.
Я не знаю, что хуже: видеть перед глазами лица собеседников, вытянутые пониманием, – или воспоминания, от которых я так долго и так старательно убегала.
…в день, когда grand mere объявила меня твоей невестой, ты не возразил ей. Лишь лицо твоё сказало даже больше, чем слова, которые ты обратил ко мне, стоило нам остаться одним:
«Эта глупость ничего ведь между нами не изменила, верно?»
Я ответила: «Верно».
Что ещё я могла сказать, чтобы не показаться нелепой, жалкой, смешной, недостойной, не знавшей о том, что нам готовили, но лишь в тот миг осознавшей, что надеялась на это?
Я делала вид, что ничего действительно не изменилось, даже для себя самой.
– Зачем ты говоришь мне это? – спрашиваю я, вновь ровно и тихо.
– Положим, я могу указать тебе путь, который вы потеряли. Но я должна понять, что ты идёшь по нему не напрасно. – Дева в алом откидывается на дубовую спинку и покачивает кресло на задних ножках, туда и обратно – в унисон с частым ритмом надежды, в котором забилось моё сердце. – Я расскажу тебе сказку, которую услышала ребёнком. Жила-была прекрасная юная селки. Она резвилась в морских волнах как тюлень, а дважды в месяц, в полнолуние и новолуние, сбрасывала шкуру и принимала облик прелестной девы. Однажды она увидела людской корабль, а на нём – красивого принца. Селки увязалась за кораблём, и случилось так, что тот налетел на скалы и потерпел крушение. Принц едва не утонул, но селки спасла его. Она вытащила принца на берег и уплыла, однако в сердце её поселилось желание быть с ним. Она обратилась к морской ведьме, чтобы та подарила ей возможность сбрасывать шкуру, когда захочется, и жить на суше. Ведьма исполнила желание, но для ритуала ей пришлось отрезать у селки язык. Ведьма предупредила: ноги морской девы, не привыкшие к земной тверди, на суше будут болеть так, словно она ступает по острым камням. Однако той было всё равно. Наутро она вышла на берег, сбросила серебристую тюленью шкурку и спрятала между скал, и там деву, обнажённую и немую, нашёл принц. Он принял её за жертву кораблекрушения и привёл ко двору. Он часами плясал с ней на балах и водил её на долгие прогулки в горы. Селки улыбалась ему безъязыким ртом и превозмогала боль в нежных кровоточащих ступнях, чувствуя себя так, будто танцует на осколках стекла. А принц привечал её и брал от неё всё, что она могла ему дать, но затем полюбил всем сердцем прекрасную принцессу, как принцам и положено, и решил жениться на ней, как принцам и положено. Так что накануне свадьбы селки вошла в его спальню и пронзила кинжалом его грудь, а затем вернулась на берег, где припрятала свою шкурку, накинула её и вернулась в море. На память о былой любви ей остались разбитое сердце и вечная немота.
– Чудная сказка, – говорю я. – И что за совет я должна из неё вынести?
– Прежде чем отрезать себе язык ради мифической любви прекрасного принца, селки не мешало бы спросить мнение принца, – отвечает дева в алом, крутя в пальцах волчий клык, который покоится на её груди. – Такова жизнь. Ты можешь истекать кровью с каждым шагом, стать немой, наживую перекраивать себя, желая стать той, кто ему нужен. Но ничто из этого не поможет, если ты не его принцесса. Никакие твои жертвы не заставят его тебя любить. Однажды ты поймёшь, что зря предала себя и оставила море, вот только отрезанный язык и годы жизни тебе никто уже не вернёт. – Глаза цвета древесной коры глядят на меня так, что я почти ощущаю незримые корни, которые этот взгляд пускает в моей душе. – Ты кладёшь жизнь на алтарь того, кому эта жертва может быть не нужна. Он ушёл от тебя. Ты можешь только предполагать, что с тобой он правда будет счастливее. Если в конце пути тебя ждёт то же открытие, что ждало селки, что ты будешь делать тогда?
Я готовлюсь отмести вопрос так же гневно, как предыдущие, но впервые задумываюсь над сказанным – всерьёз, до боли.
Я вспоминаю все годы, проведённые с тобой, и все годы, предшествовавшие тебе. Вспоминаю, как тенью скользила по пустым гулким залам, и свои иссечённые руки.
Ответ, который я нахожу внутри, обескураживает.
– Я не знаю, – бесконечная усталость облекается в звук; хочется снова кричать, но он едва громче выдоха. – Знаю одно. Селки стоило просто остаться в море. Я жила там, где оставаться и без того не могла.
– Тогда как ты собираешься потом туда возвращаться?
– Пока не знаю.
Я замолкаю, и дева в алом молчит вместе со мной. Должно быть, понимает: мне нужно побыть в компании с уже найденными ответами, прежде чем задумываться о следующих.
– Вы храбро бились с… Теми, Что В Круге, госпожа, – говорит Чародей. Слова трещинами пролегают по глухой тишине. – Это ведь не первый раз, когда они пытаются вырваться? Потому вы с вашим народом здесь?
– Мы хранители Круга. Один из барьеров, преграждающих Им дорогу в наш мир.
– Вы так молоды, – произносит Чародей мягко, выдержав паузу почтительного и ужасающего осознания, – и всё же возглавляете других хранителей, если я не ошибся.
– Почётное и тяжёлое наследство. – Дева в алом улыбается, но веселья в улыбке – ни капли. – Это долгая история.
– Мы не торопимся. Мне хотелось бы узнать о вашем народе побольше. Как и о тех, с кем вы боретесь.
В её молчании – свинцовое небо перед грозой, тишина леса, в глуби которого затаилось перед охотой то, чего лучше не слышать. И всё же она размыкает губы, зажав волчий клык в кулаке, и первые слова складываются в то, что я запомнила ещё одной мёртвой былью.
На сей раз – о девочке и волке.
Волк всегда дремлет внутри. И порой просыпается.
Бывают дни, когда голос его тих, едва слышен.
Бывают иные дни, – когда волк хочет сожрать тебя.
Волк всегда дремлет внутри. Но мы бережём мир от сил, что древнее и страшнее нас. Мы – больше чем стражи леса, мы – стражи рода людского.
И не нам бояться волков.
В день инициации мать впервые в жизни покрыла мои плечи красным плащом нашего рода. Знак сделки, что мы заключили когда-то; знак крови, которую мы проливаем с того дня и поныне.
Плащ был почти невесом, но давил на плечи всей тяжестью ноши, нести которую я готовилась целую жизнь.
– Твой путь лежит в обитель предков, – сказала мать, вручая мне плетёную корзинку с дарами, что предстоит преподнести Тем, Кто в Чаще. – Пройди через тьму, что таит лес, и вернись, чтобы сторожить тьму страшнее.
Я и без того знала всё, что она скажет. Так же как она знала, что я отвечу.
Жители деревни собираются на лесной опушке, чтобы отправить в чащу будущего бойца с Теми, Кто в Круге. Таков ритуал.
Я обвела взглядом сестёр, всех четырёх, по двое выстроившихся слева и справа от матери. В глазах младших – болотная тина зависти. В глазах старших, помнивших отца, как и я, – серая рябь тревоги.
– Уходит дитя, но вернётся Воин, – сказала я, покрыв голову красным капюшоном, и повернулась к лесу с корзинкой в руках.
– Уходит дитя, но вернётся Воин, – повторили чужие голоса.
Эхо этого прощания ещё звучало под деревьями, когда я делала первый шаг между ними. Стоило сделать второй, и лес поглотил все звуки, оставляя меня в клетке лиственного шелеста.
Я не оборачивалась. С момента, как ступаешь на Тропу, это запрещено.
Я шла вперёд: корзинка – в одной руке, копьё – в другой.
Деревья, скрюченные, как пальцы стариков, ждали впереди, плыли мимо. Листья, будто выточенные из халцедона, поглощали свет, не позволяя ни капле его пролиться на широкую глиняную ленту под моими ногами.
– Так ты всё же решилась.
Голос тёплым мехом огладил слух, отозвался дрожью в теле и неровной дробью сбившихся шагов.
Я не обернулась, и ты поравнялся со мной.
– Ты не можешь быть здесь, – сказала я, не глядя на тебя, лишь краем глаза отмечая тёмную гриву кудрей, абрис лица, которое некогда я изучила взглядом лучше собственного, плащ из волчьей шкуры, без которого тебя почти не видели.
– Ради тебя – куда угодно.
Я делала шаг за шагом, дальше по тропе. Ты шёл рядом, серый и тихий – хищник на охоте.
– Зачем ты делаешь это?
Я не должна была тебе отвечать. Но не могла не ответить.
Слишком давно мы перебрасывались словом в последний раз.
– Ты же знаешь. Я не могу иначе.
– Кажется, у тебя были иные мысли на этот счёт. Ты не единственное дитя своей матери. Ты можешь оставить это бремя другим. Хочешь кончить как твой отец?
Я всё же остановилась – и закрыла глаза, успокаиваясь дыханием, как меня учили:
– Уйди.
Плечом я ощутила касание твоих пальцев, щекой – как ты приблизил лицо к моему. И прежде чем ты ушёл, уха коснулся шёпот:
– Я буду недалеко.
Когда я разомкнула ресницы, вокруг оставалась только чаща.
Меня готовили к проходу по Тропе с малых лет.
Когда маленькой я забиралась к родителям на колени, вместо детских сказок мне рассказывали о Тех, Кто в Круге. О древних богах и тёмных тварях за гранью нашей реальности. О безумцах, которые ждут их пришествия, что принесёт гибель всего. О тонких местах в ткани мира, где грань уязвимее всего – и где смертоносные боги могут пройти, если им не мешать.
«Давным-давно мы заключили сделку с Людьми Холмов, скрепив её кровью, – говорил отец, баюкая меня на руках, пока в очаге плясал огонь, а мать несла стражу. – Жизнь на их волшебных землях, таящих чудеса, дарующих долголетие. Возможность вкушать рождённое этими землями, не делаясь их пленником, и ни в чём не знать нужды. Умение не теряться в их зачарованном лесу, не попадаться в его ловушки, отличать его мороки от настоящих плодов. Оружие из звёздного камня, что не смастерить людям. А взамен мы сторожим Круг и Тех, Кто в Нём, грозящих гибелью всему живому, ведь Дивный Народ слабеет, едва ощутив исходящую от них скверну. Мы несём стражу из года в год, из века в век. Этой цели служим мы с твоей матерью. Этой цели служили наши матери и отцы. Этой цели послужишь ты, как наша наследница, как старшая дочь Вождей».