– Как ты можешь день за днём делать то, что должен, зная, что оно там? – сказала я, когда травяной отвар смыл последние крошки на моём языке. – Как можешь жить, зная, что оно рядом и ждёт за тонкой гранью? Помня, что за стенами твоего дома – война, конца которой нет и не будет?
Ты дал мне ещё ломоть хлеба с толстым куском оленины. Я поняла, что поесть – цена твоего ответа, и вонзила зубы в мясные волокна.
– На своей Тропе я столкнулся с волком. Он говорил, прежде чем я убил его, – произнёс ты. – Он преградил мне путь и сказал всё, что я не желал слышать, о чём не желал думать. Я дослушал и ответил ему, а потом бросился на него и воткнул копьё в его сердце. – Ты помолчал, глазами указав на еду в моей застывшей руке, напоминая мне жевать. – Тот волк до сих пор со мной. Я ношу его шкуру на плечах и его шёпот в голове. Я заставил его замолчать тогда, заставляю молчать и теперь, снова и снова. Он твердит, что мрак всесилен, что ночь пожирает даже свет каждого нового дня. Я возражаю, что свет побеждает её, раз за разом рождаясь вновь. Волк напоминает, что меня окружает тьма. Я выбираю смотреть на солнце.
Твоя забота была с нами и со мной всё то тяжёлое время, пока мы оправлялись от потери. Но твои слова остались со мной после. С ними я впредь ходила мимо Круга. С ними брала в руки копьё, чтобы учиться сражаться. С ними стояла возле новых курганов, в последующие годы выраставших за деревней. С ними переживала следующую потерю, окружившую меня темнотой.
И они дали имя голосу в моей голове.
Деревья разомкнули плетение ветвей над моей головой, когда за новым поворотом Тропы вырос Круг.
Я узнала его с одного взгляда на первый же камень, возникший передо мной. Тропа шла сквозь него и исчезала в арке, которая высилась в центре.
В арке ждал мрак. Тот самый, что рождает тревожный звон над Лесом, что несёт ужас и смерть.
Сходить с Тропы нельзя. Это я помнила твёрдо.
Я стояла за границей Круга, глядя в ждущее меня небытие. Одна мысль о том, чтобы приблизиться к нему на расстояние достаточно близкое, чтобы можно было коснуться его – или чтобы оно могло коснуться тебя, – вызвала желание развернуться и бежать.
Я посмотрела на серые небеса над Кругом, прятавшие солнце.
То, что его не было видно, не значило, что оно исчезло.
Я позволила ногам переступать мимо мшистых камней. Мимо пустоты между ними. За порог незримой двери, высеченной некогда в древней скале.
Я вошла туда, прямо во тьму. Погрузившую меня в холод, в ничто, в пустоту, на миг стёршую всё, даже меня саму.
И вышла на свет.
Порой к нам попадали случайные путники – глупцы, что отправлялись в Лес на поиски чудес или приключений, но находили их, лишь сбившись с пути. Таких спасали наши егеря (если успевали). Одних выводили на дорогу из Леса сразу. Другим требовалось оправиться от найденного, и их приводили в деревню, не раскрывая её истинного предназначения.
Они платили благодарностью и рассказами: об огромных рынках и лавках пряностей, швейных и сапожных мастерских, дворцах и особняках, экипажах и часовых башнях – всех вещах, обыденных для жителей залесья, но диковинных для нас.
Время от времени те, кому не надо было сражаться, уходили из Леса. Они закупались в близлежащих городах тем, что могли купить. Продавали то, что могли продать. Вкушать пищу из Леса простой люд не мог, да и боялся; однако аристократы дорого платили за дичь с наших земель, которую подавали на своих званых вечерах, приправляя обережными порошками. Чародеи высоко ценили кости и рога пойманных нами животных; им требовались и травы, и цветы, и плоды, собранные в сердце волшебных земель, куда сами они могли зайти лишь с риском не вернуться.
На выручку с этого можно было купить многое.
Вернувшиеся приносили муку и пряности, книги и бумагу, чай и конфеты, изысканные платья – и ещё рассказы. О том, как живётся там, где нет Круга. О людях, жизни которых не текут от одного набата до другого.
Иные из тех, кто отправлялся в большой мир, не возвращались. Их не осуждали, но детей из Леса не отпускали никогда. Говорили, прежде чем выбирать между двумя жизнями, ты должен в полной мере осознавать, что выбираешь. Ребёнок на подобное не способен.
И никогда, никогда лес не покидали Вожди. Те, Кто в Круге не предупреждают, когда вновь проверят грань мира на прочность. Вождь должен вести народ в каждое новое сражение – это правило непреложно.
В последнее летнее солнцестояние ты нашёл меня на краю площади, отвернувшейся от костров, которыми мы чествовали поворот Колеса. Пламя тянулось ко мне тенями, звало мерцающей охрой на твоём лице, но я смотрела в ночную смоль, клубящуюся в лесу.
– Слишком сумрачное лицо для того, кто отмечает самый светлый день, – молвил ты, встав со мной плечо к плечу.
Вместо тебя я слышала голос волка.
Ты жива, а твой отец мёртв.
Тебе никогда не стать такой же, как он.
Ты слаба.
Ты подводишь его.
Ты не можешь праздновать, пока он лежит под курганом.
Ничего уже не будет хорошо. Ничего. Никогда.
– Я не хочу быть воином. – Подарить этим мыслям плоть из слов оказалось проще, чем я думала. Возможно, потому что однажды ты дал мне дозволение на это. – Я не хочу этого заточения. Не хочу провести всю жизнь в Лесу, не увидев ничего из того, что лежит за ним.
– Это говоришь ты или твой волк?
Ты не судил меня, просто задал вопрос. Как если бы я призналась в недомогании, но не сказала, что болит.
– Если он во мне, есть ли разница?
– Он – часть тебя, но он – не ты. Послушав себя, ты не будешь жалеть. Послушав его, не обретёшь покоя, даже если оставишь тревоги здесь. Волк понесёт их за тобой.
То, как пристально я вслушиваюсь в саму себя, ты угадал по моему молчанию.
– Если не знаешь ответа, подожди, пока он появится. Тогда решай, хочешь ты ступить на Тропу или навсегда оставить её позади. Я буду с тобой, что бы ты ни выбрала.
– Даже за Лесом?
Ты умолк, обезмолвленный горечью моих слов. Я хотела сказать тебе ещё одно, другое, но тут к нам подошла мать, чтобы вернуть к кострам.
То, несказанное, было важнее сказанного стократ. И яд осознания этого питал моего волка, пока я, вопреки всему пустому, сказанному в ту ночь, шла по Тропе.
Ослепляющий свет истаял хлопьями цвета, соткавшими место, где я оказалась после мгновений небытия.
Я никогда не видела бальный зал, но узнала сразу: мрамор и хрусталь, бархат и золото, лилии и розы. Звуки скрипок листвой летели по воздуху, несли мимо силуэты сиятельных незнакомцев, размытые в пятна – словно я лежала на дне реки и смотрела на них сквозь водную толщу. Арки хрустальных окон взмывали под потолок, далеко за ними блестело под солнцем голубое серебро моря.
Подол моего платья зашелестел, когда я сделала шаг, – ткань была подобна шуршащей голубой дымке, отрезу небесного свода.
– Там, за деревней, есть целый мир, – твой голос сплёлся со скрипками нитями в золотом шнуре. – Ты можешь увидеть его. Можешь увидеть всё, о чём мечтала.
Я развернулась к тебе, единственному знакомому мне в водовороте чуждого. Вместо плаща плечи твои обливало то, что называется «фраком» или, может, «сюртуком» – их я тоже видела только в книгах.
Танцующие обтекали нас, как река красок – камни порогов. Кожу мою ласкали тепло и свежесть, обоняние – цветочная сладость и пряность морского ветра.
Так хотелось забыть, что всё это ложь.
Так легко было бы.
– Могу, – сказала я вопреки всему, что желалось. – Но не буду.
Я вдруг снова осталась одна во тьме. Исчезло всё, даже ты.
И появилось что-то.
Я видела только две щели серого света – глаза того, что скрывалось во мраке, что всегда в нём скрывалось, чего я всегда боялась. Но эти глаза приближались рывками, и я поняла, что обладатель их кинулся ко мне, на меня.
Не было ни звуков, ни красок, ни очертаний. Только я, глаза и чернота.
Я не знала, есть ли под моими ногами земля, но ощущала под ступнями что-то устойчивое достаточно, чтобы на этом можно было стоять. Я не знала, могу ли я выпустить корзинку из рук, не поглотит ли её чернота, – и потому не выпустила.
Я не знала даже, призрачно или реально то, что возникло передо мной.
Но я подняла копьё.
Мы начали сложный танец уколов и уклонений, атак и промахов. Я не смогла бы танцевать на балу, однако эту пляску знала прекрасно (ты хорошо меня обучил).
Мне остались неведомы и размеры противника, и его форма. Сражаться было сложнее, чем когда-либо в жизни. Но в какой-то момент моё копьё всё же нашло чужую плоть.
Тут же я вновь оказалась в лесу. На земле передо мной лежал медведь, обычный медведь, но не менее опасный. Всё же не призрачный – и я поблагодарила себя, что не стала ждать, пока он развеется ещё одним мороком.
Дети часто боятся несуществующих чудовищ, но это не значит, что стоит просто не заглядывать под кровать.
То же когда-то произошло с тобой? Так ты получил волчью шкуру, как я теперь могла бы получить медвежью?.. Я не знала, но оставила медведя покоиться на Тропе.
То, что было со мной на Тропе, останется на Тропе.
Я надеялась, что битва служила последним испытанием, и точно: стоило пройти ещё немного, как лес расступился, являя дом с камышовой крышей.
Он очень походил на тот, где я выросла, а до меня выросла моя мать, а до неё – бабушка, которой я не помнила. Он был краше, чем в настоящем: каждый оттенок сиял, сами стены источали покой, дым из трубы ровными клубами поднимался к заблестевшему лазурью небу. Медь дверной ручки охладила пальцы, когда я коснулась её, но я всё равно знала: даже это – мираж.
Внутри всё походило на мой дом, каким я его представляла себе, если бы меня спросили о нём. Вещи были на своих местах, но какие вещи?.. Те книги на полках – невнятного бурого цвета, без знаков на корешках. Та склянка – с невнятными вензелями на ярлыке вместо подписи.