Если бы ты была воином, в тот день ты была бы с ним.
Если бы ты была рядом, ты могла бы его спасти.
Если бы не ты, он мог бы остаться жив.
Как ты можешь после этого стать вождём? Стать тем, кто ведёт других в бой? Занять его место?
Слова были тяжелее твоих ударов и били больнее копья.
Я не сдавалась. Я боролась с тобой, сражалась против тебя, пока не ощутила предательскую дрожь в руках, пока не допустила мысль – мне не нанести победный удар, как ни старайся.
Освобождающая истина просияла во тьме моего отчаяния путеводной звездой.
…из этой схватки не выйти победителем. Я не могу победить тебя.
Очередная атака оттолкнула твоё копьё – и, когда звёздный камень вновь устремился в меня, я разжала руки.
Я шагнула вперёд, принимая тебя, принимая всё, чем ты мог меня поразить. Волк мой. Страх мой. Мои сомнения. Тоска моя.
Я ждала удара, боли, черноты. Но копьё исчезло в моём теле, как камень в море.
Я скользнула сквозь тебя ножом сквозь масло, пока ты таял прозрачным воском.
Лишь на миг, прежде чем исчезнуть, в твоих чертах проступило моё собственное лицо.
Я осталась одна. Туман развеялся, сделался бесцветным и исчез.
А там, где был ты, на земле белел волчий клык на шнурке. Тот, с которым тебя погребли.
Я ждала, что не смогу взять его. Но он безропотно лёг сперва в пальцы, затем – на грудь. Последний привет от тебя, последнее «прощай», которое мы так и не сказали.
Даже если он был ещё одной сладкой ложью самой тёмной чащи, эту ложь я приняла. Так же, как приняла твою смерть, свою судьбу, свою обречённость.
Я подняла с земли копьё, таящее вес всего, что мне предстояло с ним встретить. Я пошла через лес по Тропе, теперь прямой, как стрела.
А волк в моей голове – наконец-то – молчал.
Волк всегда дремлет внутри. И порой просыпается.
Бывают дни, когда голос его тих, едва слышен. Легко отмахнуться от него, заглушить шумом разговоров, обыденными делами, мирской суетой.
Бывают иные дни, – когда волк хочет сожрать тебя. Когда голос его набирает силу. Когда уже он заглушает голоса друзей, разливает холод под кожей, самый погожий день делает серым.
Этого волка не победить. Его не изгнать. Его можно только не слушать. А лучше – посмотреть ему в глаза и ответить тем, что заставит его замолчать.
Порой это несложно. В другое время – чудовищно трудно.
Волк всегда дремлет внутри. Но мы сражаемся с тем, что древнее и страшнее нас. Мы боремся с тьмой каждый день, во имя себя и других. Мы ведём сражения со смертью, которым нет конца.
Мы – из рода людского.
И не нам бояться волков.
Слова затихают гулом набата, растворяются в наступившей ночи. Молчание связывает нас незримой нитью, пока дева в алом подбрасывает дрова в очаг, отгоняя холод. Пускай деревья снаружи зелёные, с наступлением темноты воздух становится не по-летнему студёным – словно зима, которую держит поодаль волшебство, незримо напоминает, что она недалеко.
Волчий клык качается на шее собеседницы, когда она наклоняется вперёд. Я смотрю на него совсем иначе, чем до того.
– А что будет, – говорю я, – если… если ты…
Она выпрямляется и жмёт плечами, угадав вопрос прежде, чем я его закончу:
– Если я паду, плащ примет кто-то из моих сестёр.
Она говорит так просто, что в это сложно поверить.
Только так и может ответить тот, для кого это обыденная часть жизни.
– Ты могла бы уйти с нами. Я графская дочь. Я могла бы показать тебе то, чем тебя манили, – по-настоящему.
Я уже слышала ответ, но не могу не попробовать. Мне слишком сложно свыкнуться с её обыденностью; принять, что я ничем не могу помочь и ничего не могу изменить.
– Это было бы так чудесно. – Её взор теплеет, мечтательная дымка клубится в нём туманом летнего утра. – Повидать балы и мраморные лестницы. Надеть платье из шёлка и бархата. Есть конфеты и шоколад, пока не начнёт мутить.
На мгновение я вижу не Вождя – юную деву. Мою сверстницу, что могла бы быть моей подругой, шептаться о сердечных тайнах, пить со мной чай и пачкать пальцы в сладостях.
На мгновение мне кажется, что я могу её убедить.
На мгновение.
– Но с поля боя не бегут, – заканчивает она. Туман покидает её глаза, возвращая в них жёсткую ясность, какую я видела у немногих взрослых. – Особенно когда бойцов наперечёт.
– И ты правда не можешь даже отлучиться ненадолго?
– Те, Кто в Круге не будут ждать, когда я вернусь, – повторяет она то, что уже говорила, – не сердито, устало.
– Это нелёгкая судьба, – произносит Чародей. Слова гладят слух бережной мягкостью.
– Она моя. Я выбрала её. – Дева в алом садится в кресле, как на троне. – И выбираю не сворачивать.
– Тогда, думаю, ты поймёшь меня, если я тоже выберу не свернуть.
Мы снова встречаемся взглядами ещё прежде, чем я заканчиваю фразу.
На время в ушах моих остаётся лишь треск огня, но после всего поведанного я знаю: она понимает меня, как никто.
– Ты ведь не отступишь, графская дочь? – говорит дева в алом. – От дороги в край снегов? От него?
Я качаю головой, и она с присвистом выдыхает, сжимая ладонями подлокотники, как копьё:
– Что ж, каждый сам проходит свою Тропу. К худу или к добру.
Миг спустя она уже на ногах, идёт к двери, пока пытливое недоумение моего взгляда оседает на её плаще.
– Я помогу тебе, – бросает она, взявшись за ручку.
– Поможешь? Как?
– Завтра, – рубит она, прежде чем оставить нас с Чародеем ждать неведомо чего. – Сейчас вам нужно есть и спать. Подъём ранний.
Она возвращается с одной из своих людей и прощается с нами на ночь. Нас ведут в пустой дом на окраине, в котором ждут заправленные постели, нагретая вода для мытья, снедь на столе – поесть сейчас и подкрепляться в дороге. Нам дают рябиновый порошок, и мы не отказываемся, но, когда нас оставляют одних, всё равно приправляем еду своим.
Рябина не портит медовую сладость ягодных пирогов и тающую нежность мясных.
Я думаю о том, где могут быть хозяева этого дома. Из всех ответов, приходящих на ум, охрана вечно голодной тьмы – самый безобидный.
Прежде чем отправить звенящую, уставшую голову на rendez vous с подушкой, я сижу в бадье с водой так долго, чтобы та успела прогреть все косточки и начала остывать. Я погружаюсь с головой и слушаю стук собственного сердца в заливающейся в уши тишине, пока хватает воздуха.
Место, где я привыкла ощущать звезду, жжёт тепло, от которого я успела отвыкнуть. Оно же растворяет холод, въевшийся в рёбра и грудь.
Боясь потерять ледяной компас, всё время пути я отказывала себе в этом маленьком удовольствии – горячая ванна. В доме чудовища было всё необходимое, но я мыла сперва голову, одетой склоняясь над ванной, будто желая набрать воды. Затем – тело. В последнюю очередь – грудь и шею, и только холодной водой.
Когда я ложусь, Чародей занимает постель напротив моей. Я накрываюсь одеялом и отворачиваюсь к стене, но, прежде чем смежить глаза, из укрытия пухового кокона говорю то, что мучает меня последний час:
– У меня есть свой волк. Меня тоже не было рядом, когда он ушёл.
Я не знаю, спит ли он, слышит ли меня. Я не уверена, что хочу быть услышанной.
И всё же мне дают ответ.
– У всех есть свой волк. – Прежде чем продолжить, Чародей отбивает точку между фразами молчанием, тяжесть которого я почти ощущаю. – Мало кому выдаётся такой шанс: быть рядом, когда уходит тот, кого любишь. Плата за это высока. Даже если ты рядом, ты не всегда успеваешь сказать «прощай».
Слова ещё тяжелее молчания. Их вес возвращает меня на лесную дорогу, где стражи Круга схватили нас, к вопросу, который я так и не успела задать.
Тогда не успела, сейчас – не осмеливаюсь.
…уговор есть уговор. Нынче не лучшее время его нарушать.
– У вас тоже есть волк? – произношу я вместо этого.
– Конечно.
– И что он говорит?
Я слышу усмешку Чародея – и его печаль, долетающую до меня тихим и непререкаемым:
– Лучше тебе не знать.
Наутро дева в алом приходит к дому, на одну ночь ставшему нашим. Она не одна, и при виде её спутника я благоговейно замираю за порогом.
Это олень, белый и великолепный. Шерсть серебром лоснится на свету. Рога – словно ветви из молочного стекла. Только глаза чёрные и умные, глядящие на меня будто с сочувствием, и кажется, что лесной зверь понимает мою беду.
– Он из владений Добрых Соседей, – говорит дева в алом, улыбаясь моей оторопи, – и, как всё у Добрых Соседей, он непрост. Загадай место, куда хочешь попасть, шепни ему на ухо, и он доставит тебя туда.
– Даже если это владения других Добрых Соседей? – вскидывает бровь Чародей.
– Особенно если это они. Как я поняла, общее направление пути вы знаете. Он поможет с оставшимся. – Дева в алом любовно треплет оленя по морде, совсем как мы с тобой гладили наших лошадей. – Когда он станет вам не нужен, просто отпустите его. Он сам вернётся домой… если захочет.
– А если не захочет? – говорю я, когда ко мне возвращается речь. – Не жаль отпускать его со мной?
– Если он не пожелает вернуться ко мне, значит, я никогда не была вправе его неволить.
Я не уверена, намёк это или нет. И не уточняю, пока Чародей вспрыгивает на белую спину, устраиваясь без седла с ловкостью бывалого путешественника.
Я приближаюсь к оленю. Он поворачивает морду, подставляя мне ухо, похожее на острый древесный лист.
Он ждёт.
Несмело коснувшись ладонью шеи, мощной и бархатной, я шепчу ему о Белой Королеве. Я вкладываю в шёпот жар заветнейшего из желаний – и олень кивком опускает голову, стучит копытом в нетерпении от предстоящей гонки.
– Заглядывай в гости на обратном пути, графская дочь, – молвит на прощание дева в алом, когда Чародей помогает мне сесть за его спиной. – Расскажешь мне больше о мире за лесом. Познакомишь с братом.