ах. За полночь дверь комнаты отворилась; поворачиваясь к незваному гостю, я готов был отразить атаку убийцы, но слова заклятия застыли у меня на губах.
Лучше бы то оказался убийца.
Жаль, тогда я об этом не знал.
– Что ты здесь делаешь? – вымолвил я, когда она прошла внутрь и затворила за собою дверь.
Она скользнула ко мне лунным лучом. Её губы на моих дали немой ответ.
– Я грезила об этом все сотни дней, что провела вдали от тебя. – Белые пальцы легли мне на щёки: шёлк прохладной кожи без мозолей, которые я привык на них видеть. – Я была в клетке, пока ты прял то проклятое золото, и осталась в ней, сев на трон. Освободи меня хотя бы на эту ночь.
Те же белые нежные пальцы потянулись к моей рубахе, ослабляя шнуровку. Потом – к рукавам её лёгкого платья, стягивая его с плеч.
Дым сгорающего сердца застил мне разум, и ниже плеч платье я тянул уже своей рукой.
Я понёс её к ложу, в котором даже с другими ждал её, сам того не зная. А беспощадный огонь в моей груди обернулся целительным, прижигая все раны.
Ночь за ночью она являлась ко мне, ускользая от своего короля, как когда-то являлся к ней я.
Её отсутствия не замечали. Король с холодными глазами засыпал, едва коснувшись подушки, которую она смачивала сонным зельем (я хорошо обучил её). Стража не дежурила у их двери, а сторожила коридор; её обманывал талисман отвода глаз, который моя лисья королева тайком раздобыла на новой родине.
На исходе месяца, когда она, разморённая, лежала рядом в звёздном свете, а её лисьи волосы разметались по моей груди, я обезумел достаточно, чтобы сказать:
– Давай убежим. Туда, где наши короли не достанут нас. Я возведу для нас башню в лесной глуши. Я стану безвестным чародеем без имени, ты – травницей, как хотела всегда. Я окружу нас защитными чарами из древних книг, я изменю наши обличья. С годами все забудут беглую королеву и беглого королевского мага. И останемся только мы.
Она улыбнулась и снова прильнула ко мне, заставляя меня замолчать, словно глотая мои слова, словно желая похоронить их в себе. Я подчинился, понимая – это и впрямь безумство, но надеясь, что она без ума в той же мере, ей лишь нужно набраться смелости.
Наутро я проснулся, чтобы снова узнать: король соседней страны отбыл домой со своей королевой.
«Однажды ты полюбишь, и она покинет тебя».
Я согласился на «однажды», а не «единожды». И понял это лишь тогда, когда уже ничего не мог изменить.
Став королевой, она научилась писать; она сама сказала мне об этом. Теперь я ждал её писем, но их не было.
Деревья сменили летний наряд на пёструю осеннюю шаль, ту – на белое покрывало зимы. Затем обнажились, чтобы омыться в талых весенних водах и окутаться мятной дымкой новорождённой листвы. Следом покрылись фатой яблоневого цвета и вновь обрядились в зелень.
Сад под моим окном уже второй раз расцветили закатные краски, а Колесо года миновало Мабон[4] и повернулось к Самайну, когда письмо наконец пришло. Не мне.
– Мы с детьми и супругой отбываем на некоторое время, друг мой. У нашего соседа полгода назад родилась дочь, он созывает гостей на её наречение, – сказал мой добрый король в конце очередного совета, который мы проводили вдвоём в моей башне. – Славно, славно. Целый год его жена не могла понести. Он уже боялся, что вновь придётся искать себе другую королеву.
– Вновь?.. – произнёс я, а бегущая по жилам кровь разносила по телу холод.
– Первую он вынудил отречься от короны и избрать путь служения богам. Она так и не подарила ему детей. Наш сосед говорил, что чрево её было бесплодным. Когда он гостил у нас в последний раз, то думал о той же участи для золотой пряхи. Слава богам, теперь у них славная здоровая девочка, – с искренним радушием добавил мой добрый король. – Надеюсь, будут и славные здоровые сыновья.
Я вспомнил, когда король с холодными глазами гостил у нас.
Я вспомнил: моя лисья королева не просила у меня зелье «ночей любви». А я слишком много думал о том, что происходит сейчас, и слишком мало – о том, что будет потом.
Я вспомнил, что за целый месяц, что мы провели вместе, у неё так и не было лунной крови. И сопоставил сроки.
Я учил её варить «ночи любви». Она могла делать зелье сама. Она могла понести сразу после того, как вернулась в новый дом.
И всё же на сей раз я попросил моего доброго короля взять меня с собой.
Король с холодными глазами встречал нас во дворе своего замка, пока моя лисья королева стояла подле него с дочерью на руках.
Голову маленькой принцессы покрывали ещё не кудри – нежный пушок. Рыжий, как у её матери (и у меня). Правду мне сказали глаза: не лазурь королевы, не серый лёд короля – звёздная ночь, чернила, вороново перо. Я заглянул в них своими, такими же, и на миг перекрестил взгляд с женщиной, которую я любил – и которая отвернулась от меня спешно, как вор.
Разлитое в крови зелье из цветков, собранных мною в день нашего знакомства, зачарованной печатью скрепило мою уверенность.
Об истине можно было догадаться и без него, но я не имел права ошибиться.
Королева с супругом ночевали в разных спальнях. Это пришлось мне на руку.
На сей раз она не испугалась, когда в окно влетел рыжий ястреб. Она ждала этого – сидела на постели без сна, в платье вместо исподнего, и не закрыла ставни стылой осенней ночью.
– Ты не свободы хотела, когда приходила ко мне, – выпрямившись, сказал я, не желая раскидываться на шелуху всех слов, которыми мог бы предварить главные. – Так ведь?
Мне она лгать не стала.
– Мой супруг отказывался признавать, что он не великий непогрешимый муж, каким себя видит, и семя его не может прорасти. Он винил во всём жену – уже вторую. Он собирался избавиться от меня. – Впервые за время, что я знал её, в глазах её полыхнул гнев, и в этот миг я понял, что женщину перед собой не знаю вовсе. – Участь жрицы – лучшее, что ждало меня. Что ещё мне оставалось делать?
– Почему я? При новом дворе не нашлось никого, кто оказал бы прекрасной королеве приятную услугу?
Она улыбнулась так печально, что за эту улыбку я почти готов был простить ей всё.
– Я люблю тебя, милый мой чародей. Я полюбила тебя с первого дня, как увидела. Я сочла, что имею на это право: получить ребёнка от того, кого по-настоящему люблю.
Её слова могли бы тронуть меня, будь я наивнее и глупее. Не живи во мне память о годах в ожидании писем, которые не собирались писать. Не кровоточи моё сердце так долго и мучительно, что оно едва сохраняло способность быть тронутым.
– И поэтому ты решила получить ребёнка, которого теперь выдаёшь за чужого. Не бежать и жить со мной, как я предлагал.
Белой холёной рукой она коснулась резного столбика кровати с парчовым балдахином, украшенной золотом, устланной шёлковыми подушками. Кровати, которая никогда бы не принадлежала ни дочери мельника, ни жене придворного мага, тем более – беглого мага в опале.
Возможно, она сама не осознала ни этот жест, ни его значение. Мне он сказал больше, чем ей.
– Это грёза, которой я нередко предаюсь, – печаль её казалась вполне искренней – и всё же не могла перевесить всего, о чём я догадался только сейчас. – Но следом я возвращаюсь в вещный мир и понимаю: грёза эта слишком прекрасна, чтобы стать правдой.
– Или недостаточно прекрасна для королевы, которая распробовала вкус богатства и власти? Которой слишком понравился этот вкус, чтобы променять его на вечные прятки и безвестность в лесной глуши?
Она не ответила. Разделённая на двоих тишина обернулась молчанием над могилой, почитающим память того, кто лежит в ней.
Моя лисья дева умерла – осталась лишь лисья королева. Да и была ли она когда-то? Дева, жаждавшая знаний больше семьи, дева, которую я полюбил?..
– Ты говорила однажды, что не хочешь становиться чьей-то женой. Ты говорила однажды, что хочешь свободы. Ты лгала. Ты не против брачной клетки, но дочь мельника могла рассчитывать только на деревянную. А тебе нужен был тот, кто посадит тебя в золотую, – сказал я, с каждым словом убеждаясь в собственной правоте, каждым слогом убивая себя. – Ты ведь не из страха не отрицала перед двумя королями, что можешь прясть золото из соломы? Знала, что я не брошу тебя на смерть? Знала, что я услышу о твоих злоключениях и отыщу способ тебя спасти?
– Я стала бы твоей, будь ты догадливее. Я надеялась на это с первой нашей встречи. Судьба распорядилась иначе. – Она бросила слова, как кинжалы, вновь не унизившись до лжи мне. – Ты спас меня. В час нужды я понадеялась на тебя снова. Потому что люблю и потому что знаю: ты единственный, кто никому не расскажет о нас. Тебе слишком дороги и твоя, и моя голова.
Я не произнёс больше ни слова. Я вернулся к окну и шагнул вниз, оборачиваясь рыжим ястребом в полёте.
Часть меня молила бездействовать, достичь земли и отдаться её тёмным объятиям. Но я бы не был собой, тем, кто заключил сделку с иным миром ради долгой жизни, если бы поддался мгновенной жажде смерти.
Отныне я не мог жить как раньше. И не мог позволить жить ей.
Когда птичьи лапы коснулись каменных плит комнаты, которую мне предоставили, я уже знал, как поступлю.
Я явился на праздник в честь моей дочери, приглашённый вместе с моим добрым королём.
Я наблюдал, как ей подносят дары, как её осыпают пожеланиями доброго здравия.
Я видел, как то же сделал мой господин. Следом настал мой черёд.
Прежде чем приблизиться к тронному возвышению, я преградил путь человеку, который приютил меня в своём замке на долгие годы.
– Служить вам было честью. Спасибо за всё, мой добрый король, – сказал я, не кривя душой. – Простите за всё, что будет впредь.
Нас никто не услышал. Даже единственный, кто услышал, не понял, о чём идёт речь. Непонимающим взором он следил за моим шествием к трону, подле которого в колыбели спала девочка с рассветными волосами.
Я не преподнёс ей подарок, как все другие, ибо дар мой был иным. Я склонился перед её матерью и тем, кого звали её отцом, и заговорил.