— Но мне действительно снятся вещие сны.
— Это только ты так считаешь.
— Энтони, вся моя жизнь служит доказательством того, что магия действительно существует, что я обладаю даром предвидения.
— Ну назови хоть один пример.
— Разве я не вышла замуж за короля Англии?
— А разве я не видел, как ты стояла на обочине дороги, точно самая настоящая проститутка?
Энтони хрипловато рассмеялся, а я гневно воскликнула:
— Ничего подобного! И вовсе я не напоминала проститутку! Мне даже обручальное кольцо река принесла.
Энтони взял мои ладони и по очереди поцеловал их.
— Все это чепуха, Елизавета, — ласково произнес он. — Никакой Мелюзины на самом деле нет, есть только старая, полузабытая сказка, которую мама любила рассказывать нам перед сном. И никакого колдовства тоже не бывает, просто мама старалась подыграть тебе, подбодрить игрой в магию и пророчества. И никаким колдовским могуществом ты не обладаешь. Все, на что мы, грешники, способны в течение нашей жизни, есть лишь проявление воли Господа. И этот Томас Бардетт тоже не имеет никакого особого дара, он всего лишь недоброжелательный корыстолюбец.
Я улыбнулась и не стала возражать. Но в глубине души твердо знала: помимо Господней воли есть и еще кое-что.
Как-то я пришла послушать, как маленький Эдуард молится перед сном. Он делил комнату со своим трехлетним братом Ричардом, и оба малыша тут же с надеждой посмотрели на меня — им хотелось хоть немного отдалить время, когда нужно будет ложиться спать.
— А как заканчивается история о Мелюзине? — осведомился Эдуард.
— Почему это ты вдруг о ней спросил?
Я села в кресло у камина, подставив под усталые ноги скамеечку и чувствуя, как шевелится у меня в животе очередной младенец. Прошло уже шесть месяцев, но мне казалось, что эта беременность будет длиться вечность.
— Я сегодня слышал, как вы с дядей Энтони упоминали о ней, — признался Эдуард. — Что все-таки с ней случилось после того, как она вышла из воды и они с тем рыцарем поженились?
— К сожалению, конец у этой истории печальный, — сообщила я. — Ну все, немедленно ложитесь в постель.
Сыновья послушались, но две пары ясных немигающих глаз продолжали следить за мной поверх теплых одеял.
— Впрочем, о Мелюзине рассказывают по-разному, — продолжала я. — Одни говорят, что в дом к Мелюзине и ее мужу явился какой-то чересчур любопытный путешественник, и он подсмотрел, как в своей купальне хозяйка превращается в рыбу. Другие утверждают, что это ее муж нарушил свое слово — он ведь обещал, что позволит Мелюзине раз в месяц сколько угодно купаться в полном одиночестве, а сам за ней шпионил, ну и увидел, как она вновь обретает рыбий хвост и чешую.
— Но с чего это ему так не понравилось? — вполне разумно рассуждал Эдуард. — Ведь когда они познакомились, он знал, что она наполовину рыба.
— Ну да, знал, но был уверен, что сумеет переделать Мелюзину, превратить в обычную женщину, такую же, как все, — пояснила я. — Так уж бывает — полюбит мужчина женщину и начинает надеяться, что ему под силу совершенно ее изменить. Возможно, и у того рыцаря возникла такая идея.
— А про битвы в этой истории говорится? — сонным голосом произнес Ричард, не в силах поднять голову с подушки.
— Нет, про битвы там ни слова, — отозвалась я.
Я поцеловала Эдуарда в лоб, подошла к Ричарду и его тоже поцеловала. Они оба пахли совсем как младенцы — душистым мылом и теплой кожей. От их мягких волос исходил аромат свежего воздуха и молодой листвы.
— Мам, а что случилось, когда муж Мелюзины выяснил, что она все еще полурыба? — прошептал Эдуард, когда я уже была у дверей.
— Мелюзина взяла детей и оставила мужа, — ответила я. — И они никогда больше не встречались.
Я задула свечи на одном из канделябров, но на другом оставила гореть. И в маленьком камине тоже трепетал огонь, заливая комнату теплым красноватым светом и делая ее очень уютной.
— Как это грустно, — совсем расстроился Эдуард. — Бедняга! Ведь он больше никогда не видел ни своих деток, ни жены.
— Да, это очень печальная история, — согласилась я. — Но это ведь просто сказка, так что у нее, вполне возможно, есть и другой конец, о котором теперь забыли. Возможно, потом Мелюзина все-таки простила мужа и вернулась к нему. А может, он и сам ради любви к ней превратился в рыбу, и они вместе уплыли в речные глубины.
— Да! Это было бы хорошо. Спокойной ночи, мамочка.
Счастливый малыш. Как легко было его утешить.
— Спокойной ночи. Да хранит вас обоих Господь.
Когда рыцарь увидел, как ласково целует вода чешую Мелюзины, с каким наслаждением его жена ныряет в глубокий бассейн, его охватило отвращение. Бассейн был построен специально для Мелюзины, поскольку считалось, что она просто очень любит купаться. Рыцарь и не думал, что при этом жена опять превращается в рыбу. Такое отвращение почти всегда испытывают мужчины, поняв, возможно впервые, что рядом с ними действительно совсем другое существо. Ведь женщина не дитя и не мальчик, хоть и слаба порой, как ребенок. Женщина не обделена разумом, хотя муж Мелюзины сам не раз был свидетелем, как Мелюзина дрожала от избытка чувств, точно безумная. Женщина не злодейка, хоть и способна долго помнить обиду; она не святая, хоть и добра, а иногда и чрезвычайно щедра. Женщина не обладает ни одним из чисто мужских качеств. Она — женщина. Существо, совершенно отличное от мужчины. Та, кого рыцарь увидел в купальне, была наполовину рыбой, но испугало его до глубины души не это, а скорее то, что его жена оказалась все-таки именно женщиной.
Мерзкое отношение Георга к брату стало особенно очевидным в те дни, когда начался процесс по делу колдуна Бардетта и его сообщников. Начали приводить улики и свидетельства, и заговор стал раскрываться прямо на глазах — это был настоящий спутанный клубок мрачных обещаний и жутких угроз, всевозможных колдовских рецептов, вроде отравленного плаща, толченого стекла и злобных направленных заклятий. В бумагах Бардетта отыскали не только схему, с помощью которой можно предсказать день и час смерти Эдуарда, но и целый набор магических заклинаний, призванных умертвить короля. Когда Эдуард показал мне все это, я долго не могла унять озноб. Я тряслась, как в лихорадке. Могли эти заклинания вызвать смерть или нет, я не знала, но была уверена: эти древние письмена и рисунки на потемневшей от времени бумаге обладают какой-то жестокой силой.
— Меня от них просто колотит, — призналась я мужу. — Они даже на ощупь какие-то холодные и скользкие. Нутром чувствую: в них содержится страшная опасность.
— Да, конечно, это свидетельства злодеяний, — мрачно согласился Эдуард. — Но мне и в голову не могло прийти, что Георг способен зайти так далеко! Что он так меня ненавидит! Я бы все на свете отдал, лишь бы Георг жил с нами в мире или хотя бы притушил свою желчь. Но он нанял таких неумелых людей, что теперь всему свету известно: мой родной брат строил против меня козни. Бардетта, разумеется, сочтут виновным и повесят за совершенное им преступление, но уже в ходе следствия ясно, что нанял его Георг. Так что Георг не меньше этого Бардетта причастен к предательству. Но не могу же я отдать под суд собственного брата!
— Почему же нет?! — возмутилась я.
Я сидела в окружении множества подушек на низком удобном кресле у огня. На мне был только подбитый мехом ночной капот — я уже готовилась ко сну, когда ко мне заглянул Эдуард. Нам обоим, собственно, давно пора было спать, но Эдуард не мог более держать при себе снедавшую тревогу. Эти скользкие листки с заклинаниями Бардетта, может, и не нанесли ущерба здоровью моего мужа, но душу ему явно отравили.
— Почему, собственно, ты не можешь судить Георга и казнить его как предателя? Он этого вполне заслуживает, — заявила я.
— Потому что я люблю его, — просто ответил Эдуард. — Люблю так же сильно, как ты любишь своего Энтони. Нет, я не могу послать его на эшафот. Ведь это мой младший брат. Он воевал вместе со мной. Он тоже представитель нашего старинного рода. И потом, он любимец нашей матери. Он — наш Георг, и этим все сказано.
— Он воевал не только вместе с тобой, но и против тебя, — напомнила я мужу. — И он не раз предавал тебя и весь твой старинный род. Да Георг был бы рад увидеть тебя мертвым, если б они с Уориком тогда тебя поймали. Если б тебе не удалось бежать. А как он называл меня ведьмой, как велел арестовать мою мать, как стоял и смотрел на гибель моего отца и моего брата Джона? И уж он-то не позволит ни справедливости, ни каким-либо родственным чувствам встать у него на пути. Почему же ты не можешь поступить по справедливости?
Эдуард, тоже расположившийся в кресле у огня, наклонился вперед, приблизившись ко мне, и в мерцающих отблесках пламени я вдруг увидела, как сильно он постарел, какой отпечаток оставили на его лице эти трудные годы и тяжкое бремя королевской власти.
— Я согласен, — кивнул Эдуард. — Я действительно должен поступить с ним строго. Но я не могу! Георг всегда был любимцем нашей матери, да и всей семьи, и мы с детства привыкли воспринимать его как маленького золотоволосого ангелочка. Теперь я просто поверить не могу, что он настолько…
— Порочен, — закончила я. — Ваш любимчик, ваш золотоволосый ангелочек превратился в злобное порочное существо. Милый, очаровательный щеночек вырос и стал злющим псом с отвратительным нравом. У Георга с рождения имелись дурные задатки, а вы его еще больше испортили. Ты не оберешься с ним хлопот, Эдуард, помяни мое слово. И тебе все равно придется с ним что-то решать. Ведь он и сейчас отвечает на твое доброе к нему отношение тем, что плетет против тебя интриги.
— Но может, — вздохнул Эдуард, — он еще поймет…
— Он никогда ничего не поймет, — отрезала я. — А тебе опасность со стороны Георга перестанет грозить, только если его не будет в живых. Тебе придется это сделать, Эдуард. Остается только выбрать, где и когда.
Эдуард встал, потянулся и подошел к моей постели.