– У нас некоторые тоже считают мастеров аристократами, – я вспоминаю мамины слова, – а в Австралии магию не запрещали, потому что страну основали сами мастера, ссыльные.
– Ты хорошо знаешь историю, но взгляни-ка сюда.
Она раскладывает на столе черно-белые фотографии. Женщины и мужчины с отрубленными руками держат на головах кувшины или подносы.
– Так поступали с мастерами раньше; в наши дни такое тоже случается, но уже не везде. Постоянно говорится о том, что мы злоупотребляем силами, что мастера всегда были серыми кардиналами, тайно управляли королями и императорами, притом что чаще всего волшебники жили в маленьких деревушках. Так порой происходит и сегодня. И все закрывают глаза на преступления против них.
Правильно. Какие могут быть преступления против мастеров, если они такие могущественные? Так все обычно и думают. Я смотрю на фотографии. Ужасные обрубки, шрамы; возможно, их прижигали каленым железом. Миссис Вассерман перехватывает мой взгляд.
– Удивительно, но некоторые из них научились работать ногами.
– В самом деле?
– Если это станет общеизвестным фактом, – улыбается она, – перчатки быстро выйдут из моды. Перчатки, кстати, стали носить еще во времена Византийской империи, чтобы защититься от, как тогда говорили, касания. Они верили, что среди людей живут демоны, сеющие хаос и ужас одним лишь касанием. Мастеров принимали за сверхъестественных существ, от которых можно откупиться. Если рождался мастер, считалось, что в ребенка вселился дух. Император Юстиниан I собирал таких детей и растил взаперти, в огромной башне, пестовал несокрушимую армию демонов.
– Зачем вы мне это рассказываете? Я знаю, что про мастеров всегда выдумывали невесть что.
– Потому что Захаровы и другие преступные кланы занимаются тем же самым. Их люди в больших городах прочесывают вокзалы в поисках сбежавших из дома детей, предлагают им приют и работу. И очень скоро ловушка захлопывается: несчастные оказываются в долгу у своих «покровителей», становятся ничем не лучше проституток или заключенных. Как в той византийской башне.
– У нас сейчас живет мальчик, – вмешивается Даника, – Крис. Его родители выгнали из дома.
Светловолосый мальчишка на лестнице.
Миссис Вассерман укоризненно смотрит на дочь.
– Это личное дело Криса.
– Я должен идти, – поднимаюсь с пуфа.
Мне не по себе, пора заканчивать эти разговоры.
– Я помогу, когда ты будешь готов. Ты мог бы выручить многих детей из неприступной башни.
– Но я не тот, за кого вы меня принимаете. Не мастер.
– А это необязательно. Тебе многое известно, Кассель, ты мог бы помочь таким, как Крис.
– Я его провожу, – говорит Даника.
Быстрым шагом иду по коридору. Нужно выбираться из этого дома. Дышать трудно. Прощаясь с Даникой, неразборчиво мямлю у дверей:
– Ладно, спасибо. Завтра увидимся.
Глава одиннадцатая
Переступив порог, я сразу чувствую аромат чеснока и тушеной баранины. Дед, который требовал по телефону, чтобы я поторопился, дрыхнет в кресле у телевизора. Бокал почти выскользнул из левой руки и опасно накренился – вино вот-вот прольется ему на штаны. Из телика вещает какой-то святоша-фундаменталист: мол, мастера должны добровольно пройти проверку, и тогда люди снимут перчатки и возьмутся за руки в едином порыве. Все мы якобы грешники, сила – слишком большой соблазн, и если мастеров не контролировать, они обязательно поддадутся искушению. Доля истины в его словах есть, только вот «возьмемся за руки без перчаток» очень уж дико звучит.
С кухни доносится звон тарелок. Вдруг появляется Филип. Я вздрагиваю. Безумие какое-то: словно вижу его двойным зрением – родной брат Филип и Филип, ворующий воспоминания у меня и Баррона.
– Ты припозднился.
– А по какому поводу праздник? Смотрю, Мора расстаралась.
А вот и Баррон с двумя стаканами красного вина. Он похудел, глаза воспаленные, от аккуратной стрижки ничего не осталось, спутанные волосы вьются.
– Она не в себе. Говорит, никогда раньше не устраивала семейных ужинов. Филип, пойди поговори с женой.
Мне бы его пожалеть: Баррон ведь совсем с катушек съехал, пишет сам себе записки. Но не могу – слишком хорошо помню маленькую стальную клетку с клочками вонючей газеты. Наверное, Лила кричала и мяукала, а он только включал музыку громче.
– Вечно она суетится невесть из-за чего, – всплеснув руками, Филип отправляется на кухню.
– Так что празднуем?
– Мамин процесс почти закончился, вот-вот вынесут вердикт. Правда-правда, – улыбается Баррон.
– Ее выпустят?
Беру у него стакан вина и выпиваю залпом. Паника не очень-то уместна в данных обстоятельствах, но если мама выйдет на свободу, то опять поставит наши жизни с ног на голову, устроит хаос.
Хотя меня-то здесь не будет. Бог с ней, с машиной, есть идея получше: завтра в школе закажу по интернету билеты на поезд, и мы с Лилой отправимся на юг.
Баррон переводит взгляд со спящего деда на меня.
– Зависит от присяжных, но я уверен в успехе почти на сто процентов. Консультировался с преподавателями, они того же мнения. Все говорит в ее пользу. Я проводил независимое расследование, поэтому и профессоров удалось подключить.
– Круто.
Слушаю его вполуха. Интересно, а на купе денег хватит? Дед приоткрывает глаза. Значит, все это время он притворялся?
– Баррон, перестань. Кассель – умный мальчик, не вешай ему лапшу на уши. Но ваша мама действительно выходит, слава тебе господи, и ей приятно будет вернуться в чистый прибранный дом. Пацан славно там потрудился.
В дверях появляется Мора. Она в розовом спортивном костюме, в вырезе худи видны худые ключицы.
– А, вы тут. Молодцы. Рассаживайтесь, сейчас еда будет.
Баррон уходит на кухню, а меня хватает за руку дед.
– Что происходит?
– В смысле?
– Что вы, парни, затеваете?
Несмотря на запах вина, выглядит он совершенно трезвым.
Я бы и хотел рассказать, да не могу. Дед всегда был предан Захаровым и вряд ли приложил руку к похищению дочки босса. Но кто возьмется утверждать наверняка? Никому нельзя верить.
– Да ничего, – закатываю глаза в притворном раздражении.
Мора приносит складные стулья, застилает стол белой скатертью и ставит серебряный канделябр. Это был свадебный подарок от дяди Монополии (хотя никакой он нам не дядя, конечно). Наверняка ворованный. Кухня погружается в полумрак и в свете свечей кажется даже уютной. Миска с тушеной морковью и пастернаком, блюдо с мясом, дольки чеснока торчат из баранины, как обломки костей. Дед хлещет вино не переставая, а Баррон все подливает. Мне уже хватит: тело обволакивает приятная истома. Даже малолетний племянник доволен – колотит серебряной погремушкой по высокому стульчику, весь измазался картофельным пюре. Тарелки знакомые: я помогал маме их воровать.
Мы все отражаемся в зеркале, которое висит в холле, настоящая пародия на благополучное семейство: проворачиваем темные делишки, смеемся, врем друг другу.
Мора приносит кофе. Звонит телефон, и Филип уходит на несколько минут, потом возвращается и протягивает трубку мне:
– Мама.
Ухожу поговорить в гостиную.
– Поздравляю.
– Ты не отвечал на мои звонки, – вроде она не злится, голос скорее удивленный. – Дед сказал, тебе уже лучше. Говорит, большие мальчики мамам не звонят.
– Все путем. Я живее всех живых.
– М-м-м. А спишь хорошо?
– И даже в собственной постели.
– Шутник. – Слышу в трубке, как она затягивается сигаретой. – Раз до сих пор шутишь, то все в порядке.
– Прости. Я был занят, размышлял кое о чем.
– Дед говорил. Ты размышлял об одной особе. Кассель, не проболтайся. Тебя тогда поддержала вся семья. Забудь ее, подумай о родных.
– А если я не могу забыть?
Что ей известно? На чьей она стороне? Может, мама бы мне помогла? Ребячество, конечно, так думать.
Молчание.
– Милый, ее больше нет. Не дай воспоминаниям…
– Мам, – ухожу подальше от кухни, поближе к входной двери и большому окну в гостиной. – Какая магия у Антона?
– Антон – племянник Захарова, его наследник, – она понизила голос. – Держись от него подальше, братья о тебе позаботятся.
– Он работает с памятью? Мне нужно знать. Скажи просто – да или нет.
– Позови Филипа.
– Мама, пожалуйста, скажи. Я не мастер, но я же твой сын. Пожалуйста.
– Позови брата, Кассель. Немедленно!
Повесить трубку? Или лучше со всей силы расколотить ее о стену? Было бы очень приятно.
Возвращаюсь в кухню, кладу телефон возле Филипа.
– В мои годы мастеров уважали, – распинается дед, завел старую песню. – Мы поддерживали порядок в округе. Незаконно, кто спорит, но легавые не вмешивались, ценили нашу помощь.
Напился все-таки.
Баррон с дедом смотрят телевизор в гостиной, Филип в кабинете разговаривает с мамой, Мора гремит кастрюлями и выкидывает остатки еды в измельчитель. Зубы у нее слегка оскалены, и сейчас невестка похожа на собаку, которая вот-вот укусит. Как бы помягче рассказать про украденные воспоминания, чтобы не разозлилась?
– Ужин был очень вкусный, – выдавливаю я наконец.
Она поворачивается, лицо уже расслабленное, спокойное.
– Только морковку сожгла.
– Все равно вкусно. – Я засовываю руки в карманы.
– Кассель, чего ты хочешь? – хмурится Мора, намыливая кастрюлю.
– Поблагодарить. Спасибо, что помогла.
– Ты про аферу со школой? Мне пока не звонили, – лукаво улыбается она.
– Еще позвонят, – подхватываю полотенце и вытираю вымытый кухонный нож. – А посудомойки у вас нет?
– В ней лезвия тускнеют. К тому же в кастрюле овощи на дне пригорели. Кое-что до сих пор приходится делать руками. – Мора забирает у меня нож и кладет его в ящик стола.
Неожиданно меня охватывает решимость.
– Я принес тебе одну вещь.
Черт, куртка осталась в гостиной.
– Эй, – Баррон меня заметил, – иди-ка сюда.
– Сейчас, – быстро возвращаюсь на кухню и протягиваю Море ониксовый кругляш. В свете свечей камень похож на капельку смолы.