– Я вполне могу о себе позаботиться, – она вот-вот зарычит.
– Знаю-знаю, – отдаю ей телефон.
– Вот и славно.
Лила набирает номер, а я хмурюсь. Отсрочка – это замечательно, но рано или поздно Захарову придется рассказать. Он в опасности. Нам нужен план.
– Ты же не думаешь, что отец будет винить в случившемся тебя? Дикость какая-то.
– Он будет меня жалеть, – отвечает Лила.
В трубке слышны гудки.
– Он увидит, какая ты храбрая.
– Возможно, но решит, что я не могу за себя постоять.
На том конце раздается женский голос, и Лила прикладывает телефон к уху.
– Позовите, пожалуйста, Ивана Захарова.
Удивленное молчание.
– Нет, я не шучу. Он захочет со мной поговорить. – Губы у Лилы сжимаются в тонкую линию, она пинает скамейку. – Немедленно позовите Захарова!
Поднимаю брови.
– Сейчас позовут, – шепчет Лила, прикрыв трубку рукой, потом закрывает глаза. – Привет, пап. Нет, я не могу доказать, что это я, – говорит она через несколько секунд. – Как я могу это доказать?
Слышу голос из трубки, Захаров почти кричит.
– Не знаю. Не помню. Не надо. Я не вру, я правда Лилиан. – Кусая губы, она бросает мне телефон: – Поговори с ним.
– Но что сказать?
Ладони вспотели от напряжения. Неужели придется беседовать с самим Захаровым? Лила хватает рекламную брошюру со стойки и сует мне.
– Скажи, пусть ждет нас там. – В ответ на мой недоуменный взгляд Лила раздраженно шипит: – У него комната в «Тадж-Махале».
Прикладываю трубку к уху.
– Э… Здравствуйте, сэр.
Он все еще кричит. Только через минуту до старика доходит, что это уже не Лила.
– Где она? Где вы сейчас? Говори! – тон повелительный, таким обычно отдают приказы.
– Она хочет встретиться в Атлантик-Сити. Говорит, у вас комната в «Тадж-Махале».
Молчание. Повесил трубку? Нет, он медленно и раздельно спрашивает:
– Это какая-то ловушка?
– Она просто хочет встретиться. Один на один. Будьте там в девять, и никому ни слова.
Сейчас он опять начнет кричать, так что лучше просто разъединиться.
– А мы успеем к девяти?
– Да, – Лила просматривает расписание, – времени навалом. Молодец.
Осторожно скармливаю автомату двадцатку и вбиваю нужную станцию. Из машины сыпется сдача, серебряные доллары звенят, словно маленькие колокольчики.
Из Джерси напрямую в Атлантик-Сити не попасть: нужно сначала доехать до Филадельфии, выйти на Тридцатой улице и пересесть. Мы устраиваемся в вагоне, и Лила жадно уплетает шоколадки одну за другой, а потом странным жестом вытирает рот кулаком, снизу вверх. На человека совсем не похоже.
Мне неловко. Отворачиваюсь к грязному окну. Стекло все в трещинах. Мимо проносятся бесконечные дома, и в каждом таятся свои секреты.
– Расскажи, что случилось той ночью, когда я тебя превратил.
– Ладно. Ты должен понять, почему об этом не следует знать отцу. Я единственный ребенок, притом девочка. У нас традиционная семья: женщины могут превосходно колдовать, но редко выбиваются в вожаки. Улавливаешь?
Я киваю.
– Если отец обо всем узнает, он отомстит Антону и твоим братьям, возможно, даже тебе, а я стану беззащитной малышкой, которую надо опекать. И никогда не встану во главе семьи. Я отомщу сама, сама спасу папу, и он увидит, что я достойный наследник.
Лила кладет ногу на ногу, задевая меня коленом. Ботинки страшно ей велики, один шнурок развязался. Да уж, глава семьи Захаровых.
Снова киваю. И вспоминаю, как Баррон бил меня ногами, как Филип стоял и смотрел. Внутри все вскипает от ярости.
– Одна ты не справишься. Тебе нужен я.
– А ты что, против? – щурится Лила.
– Я помогу, если ты не тронешь братьев.
Да, я ненавижу их, но это семья.
– Я заслужила месть, – она стискивает зубы.
– Ты хочешь поступить со своей семьей по-своему – ладно, но дай и мне поступить по-своему с моей.
– Ты даже не знаешь, что они с тобой сделали.
– Хорошо, расскажи, – сглатываю, и внутри все обмирает от ужаса.
– Хочешь знать, что случилось той ночью? – Лила облизывает губы. – Они спорили. Антон велел Баррону от меня избавиться. Ты должен был превратить меня в… не знаю во что. Стекляшку, которую можно разбить, во что-нибудь мертвое. Именно об этом они и говорили, пока ты прижимал меня к ковру. Филип сказал, если ты меня не убьешь, им придется действовать самим, тогда мне будет больно, будет много крови. Баррон все повторял: «Вспомни, что она с тобой сделала», а я кричала, что ничего такого не делала.
На мгновение она опускает глаза. Микровыражения. У всех они есть.
– А почему Антон хотел тебя убить?
– Он хочет встать во главе семьи. Боялся, что папа не выберет его наследником, пока я жива, и всегда мечтал от меня избавиться так, чтобы подозрение не пало на него. Антон ждал удобного случая. Баррон иногда просил меня о помощи, и я работала кое над кем, заставляла людей ходить во сне. Прикасалась к ним, и ночью они выходили из дома. Правда, некоторые просыпались на полпути, но не все. Я не знала, зачем это Баррону. Эти люди якобы были должны отцу денег, а он их уговаривал отдать долг по-хорошему, чтобы никто не пострадал. Антон обо всем узнал и велел Баррону меня убить.
– Зачем? Ну заставляла ты их ходить во сне, и что? – Я откидываюсь на спинку, и пластиковое сиденье противно скрипит.
– А то, что твои братцы убирали людей.
– То есть как – убивали? – чуть не срываюсь на крик.
Хотя чему тут удивляться? Преступники занимаются черными делами, мне было прекрасно известно, что мои братья – преступники. Но я думал, Филип – мелкая сошка, ноги кому-нибудь ломает, и все.
Быстро оглядевшись, Лила сердито смотрит на меня. Слава богу, никто, кажется, не обратил внимания на мой крик. Она понижает голос, почти шепчет, как будто пытаясь сгладить мою оплошность:
– Они сами никого не убивали. За них это делал младший братишка – превращал людей в разные вещи, которые можно легко спрятать.
– Что?..
Нет, я все прекрасно расслышал, просто не могу поверить. Неправда.
– Тебя использовали для переработки человеческих отходов. – Лила смотрит на меня сквозь сложенные квадратом пальцы. – Вот он – портрет малолетнего убийцы.
Встаю, хотя мы в поезде и деваться все равно некуда.
– Кассель? – Лила протягивает руку, но я отшатываюсь.
В ушах гул. Очень хорошо: не хочу ничего больше слышать.
– Прости. Ты должен был догадаться…
Разворачиваюсь и медленно иду по проходу. Наверное, меня сейчас стошнит.
С трудом отодвинув тяжелую дверь, выбираюсь в пространство между вагонами. Пол под ногами ходит ходуном, внизу какие-то крюки и цепи, соединяющие состав. Волосы раздувает холодный ветер, потом в лицо ударяет струя горячего воздуха. Держусь за поручень и потихоньку успокаиваюсь.
Теперь я хорошо понимаю, почему кое-где мастеров выслеживают и отстреливают, как животных, откуда берется страх перед ними. Кто мы такие – в основном определяет память, именно поэтому так тяжело бороться с привычками. Если знаешь про себя, что ты честный, стараешься всегда говорить правду, а если уверен, что врун, лжешь без зазрения совести. На целых три дня я перестал быть убийцей. Лила воскресла из мертвых, и я почти уже себя не ненавидел. Теперь же на моей совести оказалась гора трупов, готовая вот-вот обрушиться на меня, придавить всей тяжестью чувства вины.
С детства я хотел, чтобы братья доверяли мне, делились секретами, особенно Филип. Хотел помогать и быть полезным.
Они избили меня до потери сознания, а я все равно их выгораживал.
Нет, теперь только месть.
Я ведь уже убийца – вполне естественное поведение. Сдавливаю поручень изо всех сил, словно это шея Филипа. Не очень-то приятно быть чудовищем, но, возможно, никем другим мне стать уже не суждено.
Дверь распахивается, на площадку выходит кондуктор.
– Вам нельзя здесь находиться.
– Хорошо.
Он отправляется дальше проверять билеты. Ему на самом деле плевать, я вполне могу стоять здесь и дальше.
Пару раз глубоко вдохнув вонючий воздух, возвращаюсь в вагон.
– Какая сцена, – комментирует Лила. – Умчался весь в расстроенных чувствах.
У нее синяки под глазами. Нашла где-то ручку и разрисовала себе коленку. Мне ужасно паршиво, но я не извиняюсь.
– Да, люблю, знаешь ли, сцены. Я вообще весь такой чувствительный.
Она улыбается, но потом быстро становится серьезной.
– Я так тебя ненавидела. Ты лежал в мягкой постельке в своей распрекрасной школе, думал об оценках, о девчонках и совсем не думал обо мне. О том, что со мной сотворил.
– Ты спала в моей постели, – я едва не скрежещу зубами. – Не такая уж она и мягкая.
Смех Лилы больше похож на всхлипывание.
За окном проносится лес.
– Да, не стоило этого говорить. Ты-то сама спала в клетке. Лила, я не очень хороший человек, – умолкаю, но потом все-таки заставляю себя продолжить, – но я думал о том, что с тобой сотворил. Каждый божий день. Прости меня. На коленях готов умолять о прощении.
– Жалости мне не надо, – говорит она уже мягче.
– Тем хуже.
Лила улыбается, криво и саркастично, и пинает меня моим же собственным ботинком.
– Расскажи, что случилось, когда я тебя превратил. Как ты убежала? Больше никаких сцен, обещаю выслушать спокойно.
Лила кивает и принимается снова выводить каракули на коленке – рисует синей шариковой ручкой спираль.
– Ладно. Итак, ты прижимал меня к ковру, весь такой невменяемый и очень сердитый. А потом так странно улыбнулся. Я испугалась, ужасно испугалась – решила, ты правда меня убьешь. Ты наклонился и прошептал мне в ухо: «Беги». Вот и все.
– Беги?
– Ну да. Нелепо. Сам прижимал меня к полу, как тут сбежишь? А потом началась трансформация.
Она нажимает на ручку все сильнее, царапает ногу почти до крови.
– Кожа будто сделалась мне мала, кости скручивались, спина изогнулась, я съежилась. Перед глазами все плыло, зато удалось из-под тебя выскользнуть. Я не умела бегать на четырех ногах, но все равно побежала. Ты закричал, я не обернулась. Потом все начали кричать. Как-то выбралась из дома, но дальше не успела – они поймали меня в кустах.