Его шутке смеются громче. Чтобы не заснуть до звонка, приходится время от времени тыкать себя ручкой.
Возвращаюсь в общежитие и падаю на кровать. Просыпаю час, отведенный на консультацию с учителями по проблемным предметам, физкультуру, встречу дискуссионного клуба. Нормальный ритм жизни сбился. Прихожу в себя только к ужину. Как бы теперь вернуться к привычному режиму?
Так я и представлял себе Веллингфорд, когда читал брошюру о школе, которую притащил Баррон. Газоны не такие зеленые, конечно, и кампус поменьше, зато библиотека впечатляющая и на ужин все являются в костюмах. В эту частную школу попадают по двум причинам: чтобы потом поступить в престижный университет либо потому что из бесплатной средней школы выгнали, и родителям пришлось раскошелиться, чтобы чадо не загремело в заведение для трудных подростков.
Веллингфорд пониже рангом, чем, к примеру, школа Чоут или академия Дирфилд в Массачусетсе, но меня взяли, даже несмотря на связь с семьей Захаровых. Баррон сказал, в школе у меня будет нормальная, упорядоченная жизнь, не как в нашей сумасшедшей семейке. И я очень старался. Здесь всем плевать, что я не мастер, наоборот, хоть где-то отсутствие способностей пригодилось. А я все равно лезу в неприятности, что за напасть! Ставки принимаю, когда нужны деньги, мухлюю.
Столовая обшита деревом, потолки сводчатые, поэтому тут всегда эхо. Стены увешаны портретами директоров. И основатель школы, конечно, тоже здесь, скалится на меня из своей позолоченной рамы. Полковник Веллингфорд погиб от проклятия как раз за год до принятия запрета.
Шагаю по истертым мраморным плитам на кухню. Голоса сливаются в неясный гул, от которого звенит в ушах. Хмурюсь. В перчатках потеют руки.
По привычке ищу взглядом Одри. Ее нет, а от привычки необходимо избавляться. На бывшую девушку нельзя обращать внимания. Причем ровно настолько, чтобы казаться безразличным, тут главное – не перегнуть палку. Переусердствуешь – она тут же обо всем догадается. Тем более сегодня, когда я совсем не в себе.
– Поздновато ты, ужин закончился, – кухарка на меня и не смотрит, вытирает стойку рукой в резиновой перчатке. Лет ей, наверное, не меньше, чем дедуле. Из-под колпака выбилась завитая прядь.
– Знаю, извините.
– Еду уже унесли. Все остыло, – она поднимает глаза.
– А я люблю холодное, – выдавливаю свою лучшую идиотскую улыбочку.
Женщина качает головой.
– Хорошо, когда аппетит есть, а то тощие такие. В журналах пишут, вы себя голодом морите, как девчонки.
– Ну, это не про меня.
В животе урчит, и она смеется.
– Ладно уж, иди садись, принесу тебе тарелку. И печенье возьми.
Теперь я в ее глазах бедный голодный мальчик.
Еда в Веллингфорде нормальная, не как в обычных школах. Печенье достаточно сладкое, и имбиря хватает. Спагетти чуть теплые, конечно, зато с мясом и томатным соусом. Подбираю с тарелки остатки кусочком хлеба, и тут к столу подходит Даника Вассерман.
– Можно присесть?
Смотрю на настенные часы.
– Скоро уже занятия.
Растрепанные темно-русые кудряшки забраны под деревянный обруч. На боку болтается холщовая сумка, пестрящая значками: «ЕМ ТОЛЬКО ТОФУ», «ДОЛОЙ ВТОРУЮ ПОПРАВКУ» и «У МАСТЕРОВ ТОЖЕ ЕСТЬ ПРАВА».
– Ты на дискуссионный клуб не пришел.
– Ну да.
Данику я избегаю с самого появления в Веллингфорде. Хамлю ей постоянно, хотя мне это совсем не нравится. А она еще и с Сэмом дружит, так что бегать от нее вдвойне сложно.
– Мама хочет с тобой поговорить. Утверждает, что ты на крышу неспроста полез – просил о помощи.
– Ну да, именно поэтому и кричал: «Помогите!» Развлекаюсь-то я обычно по-другому.
Даника раздраженно фыркает. Вассерманы – сооснователи правозащитной организации, которая пытается сделать работу мастеров снова легальной, ужесточив наказания за серьезные проклятия. По телевизору как-то показывали ее мамашу: сидя в своем кабинете (Принстон, кирпичный домик, цветущий садик и все такое прочее), она рассказывала, что, даже несмотря на запрет, на свадьбы и крещения всегда зовут мастера удачи. Говорила, что магия может быть полезной, а из-за запрета на легальное использование способностей появляются криминальные сообщества. Призналась, что сама мастер. Ничего такую речь толкнула. Очень опасную речь.
– Мама все время общается с мастерами. Занимается проблемами, с которыми сталкиваются их дети.
– Да знаю, знаю. Послушай, Даника, я и в прошлом году в ваш клуб «Сглаз» не вступил, и сейчас впутываться не хочу. Я не мастер, и мне плевать, мастер ли ты. Хочешь кого-нибудь завербовать или спасти – поищи в другом месте. С твоей матерью я тоже встречаться не собираюсь.
Она не уходит.
– Я не мастер, совсем нет. Просто хочу…
– Да какая разница? Сказал же, мне плевать.
– Плевать, что в Южной Корее на мастеров охотятся, будто на животных, и расстреливают? Что здесь, в Штатах, законодательно их фактически вынуждают работать на преступные синдикаты? Тебе на все это плевать?
– Да, плевать.
В дверях столовой появляется Валерио. Даника поспешно удаляется. Конечно, зачем рисковать – еще выговор вкатают за прогул. По пути она оборачивается и смотрит на меня разочарованно и одновременно озабоченно. Гадко получилось.
Запихиваю в рот последний кусок и встаю.
– Мои поздравления, мистер Шарп, сегодня вы спите в своей комнате.
Киваю, жуя. Может, все-таки оставят в школе, если эта ночь пройдет спокойно?
– Учтите, пес завуча сторожит в коридоре. Решите прогуляться среди ночи – поднимет лай. Так что не высовывайтесь подобру-поздорову, в туалет в том числе. Понятно?
Я сглатываю.
– Да, сэр.
– Идите к себе и делайте уроки.
– Конечно. Уже иду. Спасибо, сэр.
Обычно я всегда возвращаюсь из столовой в компании, а сейчас иду в общежитие один. На деревьях набухли почки, на фоне закатного неба иногда проносятся летучие мыши, пахнет свежескошенной травой и дымом. Где-то жгут гнилые листья, оставшиеся с зимы.
Сэм склонился над столом и выводит какие-то каракули в тетради по физике, кажется. Наушники нацепил, сидит своей медвежьей спиной к двери и даже не оборачивается, когда я шлепаюсь на кровать. Обычно нам домашки задают часа на три, а на самостоятельную работу выделяют только два, так что, если не хочешь вечером оказаться в пролете, приходится усиленно зубрить. Вряд ли Сэму задали по физике нарисовать большеглазую зомби-девицу, которая откусывает голову Джеймсу Пейджу, одному подонку из двенадцатого класса. А было бы здорово, я бы такого физика зауважал.
Достаю из рюкзака учебники и принимаюсь за тригонометрию. Карандаш бессмысленно скользит по бумаге, ничего путного из урока не помню. Лучше почитаю мифологию – что-нибудь про Олимп и очередные перипетии в их сумасшедшей древнегреческой семейке. Гера дурит мозги беременной подружке мужа, Семеле, и та уговаривает Зевса явиться ей во всей красе. Тот, конечно, знает, что этим убьет девчушку, но соглашается. Показывает дурочке небо в алмазах, а потом вырезает из обуглившегося тела младенца Диониса и зашивает в собственное бедро. Неудивительно, что тот потом всю жизнь пил не просыхая. Дочитываю до момента, когда маленького Диониса переодевают в девочку (чтобы от Геры уберечь, ага), и тут раздается стук в дверь.
– Что такое? – Сэм вынимает наушник и разворачивается на стуле.
В дверь просовывается Кайл.
– Тебя к телефону, – это он мне.
Наверное, пока не появились мобильники, студентам приходилось вечно откладывать четвертаки, чтобы звонить домой с телефона-автомата. Такие агрегаты висят в общежитиях на каждом этаже, их не снимают, несмотря на эпизодические ночные звонки разных психопатов. Иногда это старье оказывается полезным. В основном звонят родители, когда чадо на эсэмэски не отвечает, потому что мобильный разрядился. Или вот моя мама из тюрьмы.
Знакомая тяжесть черной телефонной трубки.
– Алло.
– Я просто тебя не узнаю! Ты в этой школе повредился умом. Зачем на крышу полез?
Вообще-то, маме не положено звонить из тюрьмы на телефон-автомат. Но она как-то ухитряется. Сначала звонит невестке, а Мора перенаправляет вызов мне или кому-нибудь еще – адвокату, Филипу, Баррону. А потом оплачивает счет. Разумеется, можно пользоваться сотовой связью, но мама твердо верит, что все разговоры по мобильнику прослушивает некая злобная правительственная организация, поэтому всегда использует телефон-автомат.
– Да все в порядке. Спасибо, что звонишь.
Снова вспоминаю, что утром приедет Филип. Вот бы он не явился и все спустили на тормозах. Да, мечтать не вредно.
– Спасибо, что звоню? Я твоя мать, я должна быть рядом! Как несправедливо, что приходится торчать здесь. Ты бы не разгуливал по крышам, если бы жил дома, с матерью. Я предупреждала судью, что так и будет, если меня запрут. Ну, не прямо так, конечно. Но все равно предупреждала.
Поговорить мама любит. Чаще всего я просто мычу ей в ответ, ни слова вставить не удается. Сейчас все наши разговоры такие. Она ведь далеко, не дотронется, не заставит плакать от отчаяния, только и может, что говорить. Магия эмоций – очень сильная магия.
– Послушай, езжай домой с Филипом. Наконец-то будешь среди своих, в безопасности.
Среди своих… Среди мастеров. Но я-то не мастер. Единственный в семье.
Стараюсь говорить тише:
– Мне грозит опасность?
– Конечно же нет. Не мели чушь. Я такое письмо чудесное получила от того графа. Он хочет отправиться со мной в круиз, когда выйду. Как думаешь? Поехали с нами, скажу, что ты мой помощник.
Улыбаюсь. От матери иногда мороз по коже, она искусно манипулирует людьми, но меня все равно любит.
– Ладно, мам.
– Правда? Милый, как замечательно! Такая несправедливость с этой тюрьмой. Как они могли отнять меня у детей, я ведь им сейчас нужна как никогда. Недавно говорила с адвокатами – они обещали все исправить. Написал бы письмо, вдруг поможет.
Не буду я ничего писать.
– Пора, мам. Сейчас время для самостоятельных занятий, мне не полагается по телефону болтать.