Противник бьет меня кулаком в скулу. Я ударяю его головой, в глазах темнеет от боли. Он выгибается, замахивается снова, но тут взгляд его тускнеет, и на меня обрушивается тяжелое обмякшее тело.
Изо всех сил извиваясь на грязном полу, пытаюсь вылезти из-под него. Губы у Антона синие, лицо побелело.
Мертв. Он мертв.
Я недоуменно таращусь на труп. Лила подходит и вытирает мне рот обрывком туалетной бумаги, а я даже не заметил кровь.
– Лила, – командует Захаров, – иди же. Мне нужно, чтобы ты позвала Стенли.
– Сам себя не боишься перехитрить? – спрашивает она шепотом и отправляется выполнять поручение отца.
Дедушка аккуратно держит запястье правой руки, прижимая ее к груди.
– Ты как? – опираясь о стену, я с трудом встаю на ноги.
– Со мной все будет в порядке, только бы выбраться из этого проклятого туалета, – отвечает дед.
На правой руке у него нет перчатки, ноготь на безымянном пальце потемнел, и чернота стремительно распространяется дальше.
– Ох…
Он только что спас мне жизнь.
– Что? – смеется старик. – Не думал, что я еще на такое способен?
Да, стыдно признаться, я и правда забыл, что он мастер смерти. Всегда считал, что это все в прошлом, но дед прикончил Антона одним прикосновением, просто дотронулся и убил.
– Надо было все мне рассказать, я бы помог. Я подслушал их разговор в ту ночь, когда меня напоили снотворным.
– Лила, Баррон, – распоряжается Захаров, – пошли. Пусть Кассель и Дези приведут себя в порядок. Но никуда не уходите.
Я киваю.
– Тебе многое придется объяснить, – ворчит дед.
Все еще прижимаю к щеке обрывок туалетной бумаги. Настоящая кровь из разбитого рта капает на рубашку, прямо на пятна фальшивой крови. Оглядываюсь на труп Антона.
– Ты думал, я все еще под действием проклятия памяти? Именно поэтому пытался увести из ресторана?
– А что мне было думать? Как я должен был догадаться, что вы трое состряпали такой путаный план? Да еще и Захарова подключили.
– Ничего подобного, – ухмыляюсь собственному отражению. – Я просто подделал блокноты Баррона. Он ведь верит всему, что там написано. А что еще ему остается с такой-то потерей памяти?
Вот чем я занимался последние два дня, вернее, две ночи. Я так хорошо знаю его почерк, что подделать все записи не составило труда, страницу за страницей. Выдумал для Баррона новую жизнь, в которой он спасал главу клана, ведь это был отец Лилы. Жизнь, в которой мы с братьями работали вместе, преследуя благородные цели. Лучше всего получается врать, когда и сам рад поверить в собственную ложь.
Дед недоуменно хмурится, а потом лицо у него вытягивается, и он потрясенно качает головой.
– Так он не обсуждал все это с Захаровым?
– Нет, но думает, что обсуждал.
– А ты обсуждал?
– Лила хотела справиться без посторонней помощи. Так что нет, не обсуждал.
– Час от часу не легче, – вздыхает дедушка.
В последний раз я смотрю на тело. Что это блестит возле левой руки Антона? Та самая булавка для галстука: выпала, наверное, из кармана. Подбираю ее. В дверях стоит Захаров, а я даже не заметил, как он вошел.
– Кассель Шарп, – говорит он устало, – дочь сказала, это была ее идея.
– Да, но с настоящим пистолетом получилось бы лучше.
Захаров фыркает.
– Раз уж это она все придумала, не стану тебя убивать, хоть ты и трогал меня голыми руками. Просто скажи, как давно ты знаешь о своем даре трансформации?
Открываю рот, чтобы возразить. Я над ним не работал, почему он тогда так уверен?.. И вдруг вспоминаю отдачу – как корчился на полу, превращаясь во все подряд.
– Не очень давно.
– А ты знал? – Захаров обращается к деду.
– Мать просила ему не говорить, пока не повзрослеет. Собиралась все рассказать после освобождения. Кассель, такой талант многие хотели бы использовать. Я не совсем согласен с твоей матерью, но она умная женщина и…
– Я знаю, дед.
Захаров как будто что-то высчитывает в уме.
– Давай расставим все точки над i. Я не хочу оставлять и Баррона и Филипа в живых.
Киваю, ведь он явно не закончил.
– Дези прав, твой талант многие бы хотели использовать. Теперь ты принадлежишь мне. Пока ты работаешь на меня, я не трогаю твоих братьев, понятно?
Опять киваю. Следовало бы сказать, что мне все равно, мне плевать на братьев, но я молчу. «Только родные любят по-настоящему» – наверное, это правда.
– Тогда мы в расчете. Но только пока. Ступай на кухню; может, тебе там найдут чистую рубашку.
Дед натягивает правую перчатку, теперь на ней тоже болтается палец.
– Я тут подобрал… – протягиваю Захарову розовый самоцвет и только тут замечаю одну странность: у камня откололся уголок.
– Еще раз спасибо, Кассель, – натянуто улыбается отец Лилы.
Киваю, стараясь не показать, что все понял. Бриллиант бессмертия не может никого защитить, ведь это простая стекляшка.
Вечеринка в самом разгаре. На меня обрушивается целая волна звуков: смех, музыка, торжественные речи; наверное, весь этот гвалт заглушил выстрелы. Смерть Антона и вообще все произошедшее кажется нереальным. Вокруг сияют огни, искрятся бокалы с шампанским.
– Кассель! – ко мне бросается Даника. – Ты живой?
– Мы волновались, – вторит Сэм, – вы проторчали там целую вечность.
– Да, все в порядке. По мне разве не видно?
– Да уж, стоишь посреди ресторана весь в крови. Что-то определенно не в порядке.
– Сюда, – Захаров показывает на кухню.
– Мы с тобой, – настаивает Даника.
Я так устал, щека пульсирует от боли, по-прежнему ноют ребра. Где же Лила?
– Ладно, пошли.
Люди спешно расступаются перед нами. Видимо, я действительно выгляжу неважно.
В кухне не протолкнуться: официанты разносят подносы, на которых блины с икрой, чесночные гренки, крошечные пирожные с засахаренными дольками лимона. В желудке, к моему удивлению, начинает бурчать. У меня на глазах только что убили человека, как можно хотеть есть после такого? Но я просто умираю с голоду.
У дальней стены двое громил держат за руки Филипа. Это Лила приказала его привести или Захаров? При виде меня лицо брата искажается от ярости.
– Ты все у меня отнял, – кричит он. – Мору, сына, будущее! Абсолютно все!
Пожалуй, что так. Сказать, что я сожалею?
– Вот отстой, да?
Он рвется ко мне, но телохранители держат крепко, волноваться не о чем. Даника уводит меня к раковинам.
– Ты еще пожалеешь, что на свет родился! – вопит Филип.
Пусть надрывается. Нас уже поджидает Лила. В одной руке бутылка водки, в другой – лоскут ткани.
– Залезай-ка.
Покорно сажусь на стойку, отодвигая в сторону миску с мукой и лопатку. Филип еще что-то кричит, но голос его доносится как будто издалека. Я улыбаюсь.
– Лила, это Даника. С Сэмом вы уже вроде знакомы. Мои школьные друзья.
– Послушай, он что, правда назвал нас друзьями? – изумляется сосед, его подруга смеется.
Лила смачивает ткань водкой.
– Прости, что не рассказал весь план – про Баррона.
– Залез в его блокноты? И что-то там наворотил.
В ответ на мой удивленный взгляд она улыбается.
– Я там три года прожила, помнишь? И видела эти его тетрадки. Умно.
Лила прижимает к моей щеке салфетку. Из горла вырывается стон – как щиплет!
– Ой! Командирша.
Ее улыбка делается еще шире, Лила наклоняется ко мне:
– Я знаю, кто я. И я знаю, тебе это нравится.
Сэм хихикает. Ну и что? Мне и правда нравится.
Глава девятнадцатая
Следующие две недели я не разгибаясь корплю над пропущенными уроками. Даника с Сэмом помогают: мы до упора сидим в библиотеке, а после они отправляются в общежитие, а я домой. Я столько времени торчу в школе, что дед помог мне раздобыть собственную машину: один его друг за два куска продал мне «Мерседес-Турбо» 1980 года. Ездит он так себе, но Сэм обещал перевести его на растительное топливо. Сосед занял со своим катафалком первое место в штате на какой-то научной выставке. Говорит, перепаяем мою тачку и займем первое место в стране. А пока я каждый раз молюсь, чтобы не заглох мотор.
Во вторник после уроков обнаруживаю на школьной парковке Баррона. Брат прислонился к моей машине и крутит на пальце ключи. Мотоцикл припаркован неподалеку.
– Чего тебе?
– Пицца.
Я смотрю на него, как на умалишенного.
– Сегодня же вторник, – в свою очередь удивляется брат.
Вот так всегда и бывает: второпях подделываешь целый год чужой жизни и невольно даешь волю собственным фантазиям. Я хотел вписать только необходимую информацию, но пустые места тоже надо было чем-то заполнить. Например, дружбой, о которой я раньше мечтал. Теперь Баррон приехал сюда, и я не знаю, куда деваться. Он ведь верит, что мы каждый вторник вместе едим пиццу и болтаем обо всем на свете.
– Ладно, я поведу.
Заказываем пиццу с сыром, ветчиной и пепперони. Ресторанчик маленький, пластиковые столики отделены друг от друга перегородками, и над каждым висит небольшой музыкальный автомат. Обильно посыпаю свой кусок перцем.
– Я возвращаюсь в Принстон, надо все-таки доучиться, – брат грызет кусочек чесночного хлеба. – Мама-то наконец выходит. Хотя думаю, ей скоро опять понадобится адвокат.
Получится ли у него вернуться? Заполнить юриспруденцией многочисленные дырки в голове? Он вполне сможет нормально учиться, если снова не начнет колдовать. Вот именно – если.
– А когда именно ее выпустят?
– Вроде в пятницу. Но дату уже дважды меняли, так что наверняка сказать не берусь. Нужно, пожалуй, торт купить на всякий случай. Если что, сами его и съедим.
Странная штука – память. Баррон ведет себя как ни в чем не бывало, словно мы с ним друзья. Он ведь не помнит, как ненавидел меня. А может, помнит неприязнь, но уговаривает себя, что все равно любит младшего братика. Но я-то так не могу: я ничего не забыл и еле сдерживаюсь, чтобы не придушить его прямо тут.
– Как думаешь, что она будет делать после освобождения?