– Тут же начнет во все вмешиваться, – смеется Баррон. – А ты как хотел? Примется кроить все по-своему. Остается только молиться, чтобы это «по-своему» не очень расходилось с нашими планами.
Допиваю лимонад через соломинку и вытираю жир с перчаток. Превратить Баррона в кусок пиццы и скормить вон тем детишкам?
Но все-таки приятно иметь брата, с которым можно поболтать обо всем на свете.
Держи друзей близко к себе, а врагов – еще ближе. Захаров так говорит. Он распорядился, чтобы Филип по-прежнему работал на семью, ведь так за ним легче приглядывать. Из криминальных кланов обычно не уходят на пенсию, живыми, во всяком случае; так что чему тут удивляться. Я спрашивал про Филипа у дедушки, но тот только хмыкает в ответ.
В среду звонит Лила. Номер незнакомый.
– Алло.
– Сам ты «алло», – голос у нее счастливый. – Хочешь встретиться?
– Да. – Сердце бьется как сумасшедшее, непослушными от волнения руками я перевешиваю сумку на другое плечо.
– Тогда увидимся в городе. Выпьем горячего шоколада, а потом, так уж и быть, обыграешь меня в какую-нибудь видеоигру. Все-таки четыре года не практиковалась, надо тряхнуть стариной.
– Так отделаю – над тобой собственный аватар потешаться будет.
– Сопляк. До субботы.
Она вешает трубку, а я до конца дня улыбаюсь во весь рот.
В пятницу в обеденный перерыв выхожу на улицу. Погода хорошая, и многие ученики решили перекусить прямо на лужайке. Сэм и Даника сидят на траве в компании Йохана Шварца, Джилл Пирсон-Уайт и Чайавата Тервейла. Даника машет мне рукой. Машу в ответ и отхожу подальше, к зарослям кустарника. У меня остался один неразрешенный вопрос. Достав мобильник, набираю номер. Вряд ли кто-нибудь ответит.
– Клиника доктора Черчилля.
– Мора, это Кассель.
– Кассель! Я все гадала, когда ты позвонишь. Знаешь, я счастливее всех на свете: еду по дороге, музыка играет на полную, в волосах ветер, а рядом в креслице лепечет сынишка.
– И куда направляешься? – улыбаюсь в трубку.
– Пока не знаю. Как доберемся, сразу пойму.
– Рад за тебя. Потому и звоню – сказать, как я за тебя рад.
– А знаешь, чего мне все-таки не хватает?
Качаю головой, но вовремя спохватываюсь: она же меня не видит.
– Не знаю.
– Музыки, – голос у Моры становится тихим и нежным. – Музыка была такая чудесная, вот бы услышать ее опять. Но Филип забрал ее с собой.
Меня передергивает. Я вешаю трубку. Ко мне подходит Даника.
– Пошли, иначе опоздаем.
Вид у меня, наверное, тот еще, потому что после секундной паузы она говорит:
– Если не хочешь, можешь не идти.
– Да нет, хочу.
Не совсем уверен, что правда хочу, но Даника и Сэм ведь поддержали меня в самый трудный момент. Может, когда дружишь, не надо высчитывать, кто кому должен; может, дружба – это совсем другое? Пожалуй, попробую.
Одри жует яблоко, сидя на ступеньках факультета изобразительных искусств.
– Куда собрались? – она улыбается мне, совсем как раньше.
Набираю в легкие побольше воздуха:
– На встречу клуба «Сглаз». Будем обсуждать права мастеров.
– Да ты что? – Одри вопросительно смотрит на Данику.
– А что? – я пожимаю плечами. – У меня новые интересы.
– А мне с вами можно? – она не встает; видимо, уверена, что я скажу «нет».
– Конечно, пойдем, – радуется Даника, пока я перевариваю услышанное. Одри правда хочет пойти? – Клуб открыт для всех, так мы научимся лучше друг друга понимать.
– И кофе бесплатный, – встревает Сэм.
Одри выбрасывает огрызок в кусты.
– Тогда я с вами.
Встреча проходит в кабинете музыки, в роли консультанта – миссис Рамирес. В одном углу класса стоит фортепиано, в другом – барабаны; книжные шкафы завалены нотными сборниками, на нижней полке пристроились литавры и тарелки, а рядом с огромным до пола окном пыхтит кофеварка.
Миссис Рамирес сидит около фортепиано на крутящемся табурете, вокруг расположились ученики. Мы приносим еще четыре стула, все вежливо двигаются, освобождая место. Какая-то девчонка стоя обращается к собравшимся:
– Очень трудно остановить дискриминацию, если речь идет о чем-то противозаконном. Все же думают, что мастера преступники. Ну, в смысле, само слово «мастер» это подразумевает. Так что если мы поработали над кем-то хотя бы раз, то сразу автоматически считаемся преступниками. И получается, преступники все, ведь как узнать о своих способностях, если ни разу не колдовал?
Девятиклассница, имени ее я не знаю, она говорит тихим, лишенным выражения голосом, ни на кого не смотрит. Откуда у нее столько смелости?
– А многие мастера ничего плохого не делают. Они, например, приходят на свадьбы или в больницы и дарят другим удачу. Некоторые работают в приютах, помогают бездомным – вселяют надежду и уверенность. А это выражение «наслать проклятие»? Как будто мы всегда приносим только зло. Ну, в смысле, зачем вообще приносить зло? Тогда и отдача ужасная. Например, если мастер не отнимает удачу, а наоборот, то сам становится удачливым, из-за отдачи. Так что плохим быть совсем не обязательно.
Она замолкает и смотрит на слушателей. На меня.
– Магия. Это просто магия.
Вечером возвращаюсь домой и застаю на кухне деда. Хорошо мы все-таки прибрались: нигде ничего не валяется, духовка почти чистая. Старик заваривает чай, перед ним на столе непочатая бутылка бурбона.
– Звонила твоя мать. Она на свободе.
– На свободе? – повторяю я ошеломленно. – Вышла? Она здесь?
– Нет, но к тебе гости. – Он вытирает раковину. – В твоей комнате ждет младшая Захарова.
Поднимаю глаза, словно надеясь волшебным образом разглядеть ее сквозь потолок. Какая потрясающая неожиданность. Интересно, Лиле понравился наш дом? Черт, забыл, она же бывала здесь раньше, и не один раз. Потом до меня окончательно доходит весь смысл дедушкиных слов.
– Почему ты ее назвал не Лила, а Захарова? А где мама? Куда уже успела ускакать? Я думал, после тюрьмы она немного сбавит обороты.
– Шандра остановилась в гостинице. Говорит, не хочет показываться нам в таком виде. Я по телефону слышал, как она, лежа в горячей ванне, заказывала в номер шампанское и картошку фри.
– Да ну?
– Ты же знаешь свою маму, – смех у деда какой-то неискренний.
Протискиваюсь мимо коробок с барахлом, торопливо иду через столовую, поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Почему он такой кислый? Потом разберусь, сейчас самое важное – увидеть Лилу.
– Кассель! – кричит старик, и я свешиваюсь через перила. – Приведи ее сюда. Лилу. Мне надо вам обоим кое-что сказать.
– Ладно, – соглашаюсь скорее машинально: никакого желания выслушивать что бы то ни было у меня нет.
Вперед по коридору, вот и моя комната. На кровати сидит Лила и читает потрепанный сборник рассказов о привидениях, я его стащил из библиотеки. Она поворачивается ко мне и с лукавой улыбкой протягивает руку.
– Я так по тебе скучала.
– Да?
Не могу оторвать от нее глаз: луч солнца, пробившийся сквозь грязные стекла, золотом подсвечивает длинные ресницы, слегка приоткрытые губы. Точь-в-точь Лила из детства, с которой мы вместе лазили по деревьям, которая проткнула мне ухо и слизнула с него кровь, – и в то же время совершенно другая Лила: чуть впалые щеки, глаза лихорадочно блестят. Столько раз я мечтал о ней в этой самой комнате! А теперь она сидит на моей кровати – привидение, ожившая фантазия, такая ненастоящая, что мне совсем не страшно подойти ближе, хотя сердце бешено колотится в груди.
– Ты скучал по мне? – Лила по-кошачьи потягивается, а потом отбрасывает в сторону книгу.
– Ужасно, – я ничего не могу с собой поделать, правда сама рвется наружу.
Мне хочется снять перчатки, погладить ее по бледной щеке, пересчитать все прозрачные золотистые веснушки, но Лила все еще кажется ненастоящей, и я боюсь прикоснуться к ней.
Она тянется ко мне, такая невероятно теплая, мягкая, и хрипло шепчет:
– Я тоже по тебе скучала.
Смеюсь, и в голове у меня немного проясняется.
– Ты же хотела меня убить.
– Ты мне всегда нравился. Я всегда тебя хотела. Всегда.
– Да? – только и могу выговорить я.
И целую ее.
Лила приоткрывает губы, откидывается на кровати, увлекая меня за собой, обвивает мою шею руками и легонько вздыхает. Как жарко, мышцы свело, я словно готов ринуться в драку, весь дрожу от напряжения. Делаю судорожный вдох.
Я счастлив. Так счастлив, что сейчас взорвусь.
Дотрагиваюсь до нее снова и снова и не могу остановиться. Как будто прикосновением можно выразить все то, что мне никогда не сказать словами. Руки в перчатках забираются под ее джинсы, скользят по коже. Лила изгибается, стягивает штаны, тянется расстегнуть мой ремень. Наше дыхание смешивается, мои мысли несутся по безумной спирали.
Кто-то колотит в дверь. Плевать. Я не останавливаюсь.
– Кассель! – кричит из коридора дед.
Скатившись с кровати, я вскакиваю. Лила раскраснелась и тяжело дышит, у нее влажные алые губы, глаза потемнели. Меня немного пошатывает.
– Что?!
Дверь открывается. На пороге стоит дедушка с телефоном в руке.
– Пойди и поговори с матерью.
Виновато оглядываюсь на Лилу. Она поспешно застегивает молнию на джинсах, на щеках у нее алеют красные пятна.
– Я перезвоню, – свирепо смотрю на деда, но тот и ухом не ведет.
– Нет. Возьми трубку и выслушай ее.
– Дедушка!
– Кассель, поговори с матерью, – голос у него непреклонный, никогда раньше не слышал, чтобы дед так разговаривал.
– Ладно! – схватив телефон, выхожу в коридор, утаскивая старика за собой. – Мама, поздравляю с освобождением.
– Кассель! – она так радуется, словно это не я, а какой-нибудь иноземный принц. – Прости, что сразу же не приехала домой. Я так хочу снова увидеть своих крошек. Ты и представить себе не можешь, что это такое – столько лет в камере, бок о бок с этими мерзавками, одной не остаться ни на минуту. Вся одежда теперь велика. Кормили нас отвратительно, и я похудела. Нужно полностью обновить гардероб.