– Хочешь, поговорю с вашим комендантом? Как его зовут? Валери?
– Валерио.
– Только дай ему трубку. Я все объясню. Уверена, он поймет.
– Мне правда пора. Уроков задали кучу.
Она смеется. Могу поклясться, что слышу, как на том конце провода щелкает зажигалка, как мама глубоко затягивается, как тлеет сигарета.
– Да что с тобой? Со школой же покончено.
– Будет покончено, если не сделаю уроки.
– Милый, ты всегда все воспринимаешь слишком серьезно. В этом твоя проблема. Мой самый младшенький…
Прямо вижу, как она прислонилась к стене тюремного коридора и разглагольствует, размахивая руками.
– Пока, мам.
– Держись братьев. С ними ты в безопасности.
– Пока, мам, – повторяю я и кладу трубку. На сердце какая-то тяжесть.
Так и стою у телефона, пока не заканчивается время для подготовки домашних заданий и из комнат не выбегают ученики.
На полосатом диване устроились два одиннадцатиклассника-футболиста, Рауль Петак и Джереми Флетчер-Фиске, машут мне. Киваю в ответ и иду к автомату за большим стаканом кофе с шоколадом. Вообще-то, автоматы здесь для учителей, но мы постоянно пьем кофе, и всем плевать.
Сажусь на диван, Джереми корчит рожу:
– Гигишники наслали порчу?
– Да нет, мамочка твоя, – отвечаю я беззлобно. ГГ – это сокращение, какой-то длинный медицинский термин, который значит просто-напросто «мастер». Отсюда и гигишники.
– Ой, ладно тебе. Есть предложение. Сведи меня с кем-нибудь: надо поработать над девчонкой, хочу затащить ее в постель после выпускного. Я заплачу.
– Не знаю никого.
– Врешь. – Джереми смотрит на меня пренебрежительно, словно удивляется, что еще приходится эдакое ничтожество уламывать. Когда Флетчер-Фиске просит помочь, такие, как я, должны прыгать от радости. Мы же за этим только и нужны.
– Она обещала снять все амулеты – сама не прочь развлечься.
Сколько, интересно, он готов заплатить? Нет уж, все равно маловато будет, чтобы нарываться на неприятности.
– Извини, ничем не могу помочь.
Рауль достает из внутреннего кармана куртки конверт и сует мне.
– Слушайте, отстаньте! Говорю же: не могу, и все.
– Да нет. Я тут видел мышь. Уверен на все сто, она бежала к мышеловке – ну той, с клеем. Пятьдесят баксов на клей. Сегодня попадется.
Рауль ухмыляется и чиркает пальцем по горлу. Джереми недоволен. Думал еще меня потрясти, но разговор уже ушел в другую сторону.
Запихиваю конверт в карман. Надо бы реагировать спокойнее.
– Надеюсь, нет. Очень уж полезная для бизнеса мышь. Пусть еще побегает.
Вечером напомню Сэму записать эту ставку. Пусть тренируется.
– Ага, тебе лишь бы денежки наши прикарманить, – улыбается Рауль.
Пожимаю плечами. А что тут скажешь?
– Спорим, отгрызет себе лапку и слиняет. Она настоящий боец, – встревает Джереми.
– Так и поставь, – откликается Рауль. – Ну что?
– Денег не взял.
И Джереми нарочито клоунским жестом выворачивает карманы брюк.
– А я одолжу, – смеется его приятель.
Кофе слишком горячий, обжигает мне рот. Как же противно с этими двумя разговаривать.
– Если будешь ставить – Сэм примет.
Футболисты замолкают и пялятся на моего соседа. Тот сидит неподалеку и что-то вычерчивает на миллиметровке. За тем же столом Джилл Пирсон-Уайт кидает игральные кости и торжествующе воздевает кулак.
– И ты ему наши деньги доверишь? – интересуется Рауль.
– Вы доверяете мне, а я доверяю ему.
– Доверяем? Прошлой ночью ты тут просто какой-то «Полет над гнездом кукушки» устроил. – Девчонка Джереми изучает драматургию, вот он и нахватался названий фильмов. – А теперь уезжаешь?
Как же я устал! Поспал днем и кофе выпил, но все без толку. Еще и объясняй всем подряд про хождение во сне. И никто не верит.
– Это мое личное дело, – бурчу я, а потом дотрагиваюсь до торчащего из кармана конверта, – а вот это профессиональное.
Лежу и пялюсь в потолок. Надеюсь, кофе поможет. Если и сегодня буду ходить во сне – выкинут из школы насовсем, поэтому спать нельзя ни в коем случае. Слышно, как в коридоре возится собака, царапает когтями по паркету, устраивается поудобнее и ложится под дверью.
Интересно, как дела у Филипа? Он мне ни разу в глаза не посмотрел с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Не то что Баррон. И с сыном своим никогда не разрешал играть. А теперь придется торчать в его доме, пока не вернусь в Веллингфорд.
– Эй, – Сэм тоже не спит, – на тебя смотреть страшно. Лежишь и таращишься в потолок, как мертвый. Не моргаешь даже.
– Моргаю. Просто не хочу засыпать, – стараюсь говорить тихо.
Сэм, шурша простыней, переворачивается набок.
– А чего так? Боишься, что…
– Ага.
– Ясно.
Хорошо, что выражение лица в темноте не разглядеть.
– Представь, что ты сделал нечто ужасное, такое, что боишься смотреть в глаза тем, кто об этом знает…
Я почти шепчу. Сэм меня, может, и не слышит вовсе. Зачем я вообще начал, тем более сейчас? Никогда ни с кем об этом не говорил.
– Так ты правда хотел спрыгнуть с крыши?
Черт, да сколько можно об этом!
– Нет, не хотел, честно.
Лежит сейчас, небось, и думает, чего бы такого сказать. Кто меня тянул за язык?
– Ну хорошо, сделал я что-то ужасное. А зачем?
– А ты и сам не знаешь.
– Глупость какая-то. Как я могу не знать?
Наш разговор, наверное, похож на одну из его настолок. Вы на перекрестке. Маленькая извилистая тропинка ведет к горам, а большая – к городу. По какой отправитесь? Словно я персонаж, за которого он играет, но правила больно дурацкие.
– Не знаешь, и все тут. В том-то и дело. Не веришь, что вообще на такое способен, но сделал.
Мне правила тоже не нравятся.
Сэм усаживается на постели.
– С этого, думаю, и следует начинать. Должен быть мотив. Если не узнаешь, зачем сделал, наверняка сделаешь снова.
По-прежнему пялюсь в потолок. Почему же я так устал?
– Как сложно быть хорошим человеком, когда точно знаешь, что ты плохой.
– Иногда я совершенно не понимаю, врешь ты или нет.
– А я никогда не вру, – опять соврал я.
Всю ночь не спал, поэтому утром торможу по-страшному. Только холодный душ и спасает – после него я даже в состоянии одеться и встретить Валерио. Он вроде выдохнул: я живой и к тому же никуда из комнаты не делся. С ним Филип – дорогущие зеркальные солнечные очки подняты на лоб, темные волосы прилизаны, на запястье золотые часы, на загорелом лице белоснежная улыбка.
– Мистер Шарп, совет попечителей школы проконсультировался с юристами. Если вы хотите вернуться к занятиям, необходима справка от терапевта. Доктор должен подтвердить, что хождение во сне не повторится. Все ясно?
Я уже открыл было рот, чтобы сказать: «Да, ясно», но брат, по-прежнему улыбаясь, кладет мне на плечо руку в перчатке.
– Готов?
Отрицательно мотаю головой и киваю на комнату. Сумки не собраны, везде валяются учебники, кровать не застелена. А брат мог бы и поинтересоваться моим здоровьем. Все-таки я чуть с крыши не упал. Явно же что-то не так.
– Помочь?
Интересно, заметил ли Валерио, какой у Филипа напряженный голос. В нашей семье считают: нельзя показывать простачкам уязвимые места. А простачки – это все, кто не из нашей семьи.
– Да нет, порядок.
Достаю из шкафа холщовую сумку.
Филип поворачивается к коменданту:
– Спасибо большое, что позаботились о брате.
Валерио, похоже, дара речи лишился от удивления. «Позаботились» – не совсем точное слово, всего-то позвонили пожарным, чтобы меня сняли с крыши.
– Для нас это было…
– Самое главное, он не пострадал.
Закатываю глаза и принимаюсь запихивать в сумку грязную одежду, iPod, книги, учебники, маленькую стеклянную статуэтку кошки, флешку со всеми школьными работами. Слушать даже не буду, о чем они там треплются. Всего пара дней. Я справлюсь.
По дороге к машине Филип оборачивается ко мне:
– Что же ты ведешь себя как идиот?
Пожимаю плечами. Все-таки ему удалось меня зацепить.
– Думал, я уже это все перерос.
Брат достает брелок с ключами и снимает «мерседес» с сигнализации. На пассажирском сиденье бардак, я сметаю стаканчики из-под кофе на пол, прямо на валяющиеся там мятые и грязные дорожные карты с MapQuest.
– Ты, надеюсь, хождение во сне имеешь в виду. Потому что, перерос или не перерос, идиотом ты так и остался.
Глава третья
Гоняю по тарелке брюссельскую капусту. Напротив в детском креслице плачет маленький племянник, и Мора дает ему какую-то пластиковую штуку погрызть. У жены Филипа синяки под глазами. Всего двадцать один, а на вид как старуха.
– Одеяла на диване в кабинете.
На столе разбросаны какие-то бумажки, шкафы заляпаны жирными пятнами. Мне хочется сказать Море, чтобы не волновалась, я сам все сделаю, у нее и так забот хватает. Но вместо этого говорю: «Спасибо». Одеяла-то уже постелены. Лучше просто поблагодарить и не связываться с Филипом. И вообще держать язык за зубами. В кухне, к примеру, жарко, почти дышать нечем, но я молчу. Прямо как на тех каникулах, когда духовку не выключали весь день – готовили индейку. Папа еще сидел за столом и курил длинные тонкие сигариллы, от них пальцы делались желтыми. Я иногда их покупаю и жгу в пепельнице, если скучаю по нему особенно сильно.
А вот сейчас я скучаю по Веллингфорду и тому отличному парню, которым так ловко прикидывался.
– Завтра приезжает дед. Хочет, чтобы ты помог ему с уборкой в старом доме. Говорит, это для мамы – она же скоро выйдет.
– Не думаю, что ей понравится. Она не любит, когда роются в ее вещах.
– Деду скажи, – вздыхает Филип.
– И я не хочу туда ехать.
Речь о большом старом доме, где мы росли. Он под самую крышу забит всякой всячиной. Родители каждое лето колесили по стране, мошенничая напропалую, и не пропускали ни одной гаражной распродажи. Мы обычно в это время жили у дедушки в Сосновых Пустошах. Когда умер отец, в доме скопилось столько хлама, что в комнатах, чтобы пройти, приходилось прокладывать туннели.