Их откровенный разговор странным образом совпал с трагическим событием российской истории. Он случился первого сентября одиннадцатого года в день убийства Столыпина. Они еще не знали об этом. Дмитрий должен был вернуться в училище, но решил задержаться, чтобы повидаться с родителями, которые через три дня приезжали из Крыма. Договорился с местным эскулапом о справке, благо хороший знакомый, отбил телеграмму, что заболел и вернется после пятого числа. Чувствовал себя неловко и потому заручился поддержкой брата. Знал, что отец не одобрит обмана. Но хотел увидеть своих и не желал расставаться с Ириной. Себя не обманывал — он хотел смотреть на невестку. Ему все нравилось в ней — как она ходит, разговаривает, читает, плавает, ест, спит — днем в гамаке… Только бы Павел ничего не заметил — не дай Бог!..
В тот день они ускакали достаточно далеко и решили отдохнуть. Спешились, он стреножил коней, и расположились Дмитрий с Ириной на траве так, чтобы нельзя было дотянуться рукой.
— Ира! — вдруг сказал Дмитрий. — Только не подумайте ничего… Но ведь вы остались еврейкой. Ваше крещение — спектакль для моих, для Павла… Я же вижу — вы никогда не едите свинину, не мешаете молочное с мясным, рыбу и мясо не кладете на одну тарелку. Да и по субботам стараетесь ничего не делать.
— Откуда вы знаете наши законы? — поинтересовалась Ира.
— Я, конечно, не Павел, но не надо считать меня совсем уж серым. Неважно откуда. Просто знаю, и все.
Слова были обычны, и Дмитрий даже улыбнулся, когда отвечал, но Ира как будто на сталь наткнулась. Может, в первый раз она увидела не юношу, но мужчину, за неброской внешностью которого не так-то просто разглядеть волевого и сильного человека, который может быть даже жестоким и беспощадным. Павел не зря говорил ей, что с братом он везде ощущает себя, как за каменной стеной, и с Дмитрием ему не страшно даже в ад спуститься.
Сейчас не надо уверток и умолчаний. Пришло время откровенности. Дмитрий хочет знать правду? Пусть получит.
— Паша все знает. Свекор и свекровь? Думаю, им все равно. А вас это тревожит? — Ира взглянула в упор.
— Нет! Но зачем?
— Знаете, Дмитрий, только вы могли задать такой вопрос. Не обижайтесь. Это по молодости и от незнания, в каком положении в России мой народ.
— Я знаю про черту оседлости, и… — начал было Дмитрий. Но невестка выставила руку, и он замолк.
— Вы не представляете жизнь в местечке. Беспросветная нищета. А главное — ощущение полной безнадежности. Когда я стала что-то понимать, дала себе слово, что вырвусь из этого ада. Я прошла через проклятия моих родителей, местечкового раввина, все от меня отвернулись — я стала изгоем. Мне нет возврата. Я совершила самый страшный грех — предала веру моего народа. Чтобы жить в Петербурге, прошла через обряд крещения, как проходили его мои предки в Испании, чтобы их не изгнали. Я маран, как и они! Вы знаете, кто это такие?
Дмитрий отрицательно покачал головой.
Ира встала с земли. Дмитрий тоже поднялся. Ира начала спокойно, как будто лекцию читала:
— Это евреи, принявшие христианство в Испании, но оставшиеся евреями. Они тайно служили Создателю нашему, как их предки еще за несколько тысяч лет до Христа, и, когда их разоблачала инквизиция, шли на костер. И я бы пошла… — страстно закончила она.
Его поразило выражение ее лица, особенно глаз — он впервые заметил одержимость в ее взгляде и вдруг вспомнил уроки истории, где рассказывалось о первых христианках, идущих в львиный ров с именем Христа. Они были еврейками! И сейчас он видел такую же еврейку, готовую взойти на костер ради своей веры, от которой она на самом деле не отреклась. Для нее обряд крещения был моноспектаклем, в котором актриса ненавидит навязанную ей роль, но вынуждена играть, ибо связана контрактом. Ира не замечала прекрасной залитой солнцем поляны, берез, густого кустарника, высокой травы… Какие сцены из истории ее народа стояли в этот момент перед ее глазами?
— Сейчас нет инквизиции, Ира.
— Боже мой, Дима, неужели ты думаешь, что я буду в открытую демонстрировать свою веру и эпатировать твоих родителей, которых уже успела полюбить? Мы стали друзьями с Дарьей Борисовной… Надо же щадить чувства людей, я обязана, пойми, Дима, обязана входить в положение. И ты теперь знаешь, почему я иду на компромисс… Мой муж благодарен мне за это. А как прислуга посмотрит? Они тоже люди и, кстати, антисемиты, в отличие от твоей семьи…
— Я все же думаю, что костры в далеком прошлом. Россия — цивилизованная страна, да и времена теперь…
— Дмитрий! А вот этого не надо — забыли про погромы? Они в этой стране и пока нигде больше. Поверьте мне — время, когда по приказу властителя убивали наших первенцев, ничем не отличается от двадцатого века.
— Ну, это вы зря. Не согласен!
— Ваше право, — Ирина говорила тихо и устало, ничего не осталось от недавней страстности. — Всегда есть силы, готовые нас уничтожить, стереть с лица земли. Так много людей на этом свете, которым кажется, что убей нас — и все проблемы будут решены. Слишком много… Если такие придут к власти, нам некуда будет бежать. Мы все сгорим на костре под рев ликующей толпы.
Дмитрий ощутил, что контакт, когда они перешли было на «ты», разорвался, и в этом была его вина. Стало ужасно обидно, что женщина, столь желанная, к которой его тянуло, как жаждущего к воде, отдалилась, и он в ее глазах перестал быть защитником и другом. Ему захотелось как-то выразить, что она ошибается, что он всегда готов ее защитить. Да если б сейчас кто-то… Но вокруг ни души, а желание утешить так велико. И вместе с тем он осознавал, что не может ни подойти, ни тем более обнять ее даже по-родственному… Страстно хотел, но понимал — это может быть неправильно понято. Ему показалось, что он нашел решение:
— Ира! А как вы молитесь?
— Что? Не поняла…
— Ну вы же не молитесь Христу нашему. У вас свои молитвы. Вы на ночь читаете их?
— На ночь? — Ира усмехнулась. — Почему именно на ночь?
— Когда-то вы это делаете. Не атеистка же вы.
— Я не настолько глупа. Конечно, я молюсь. А зачем вам?
— Научите меня вашей молитве. Я буду молиться за вас. Я серьезно. Вы будете знать, что есть на земле человек, который за вас молится.
Ира долго смотрела на него, поняв, что сейчас этот юноша признался ей в своих чувствах. Он сделал это достаточно деликатно для своего возраста и постарался никого не задеть своим признанием. У нее, в отличие от Дмитрия, не возникло желания подойти и поцеловать его в щеку по-родственному. Но все-таки подошла, обняла и поцеловала. Она сделала ошибку.
— Спасибо, вам, Дима. Я просто научу вас славить нашего Господа. Кстати, он и ваш тоже… Пора домой.
И направилась к своей лошади. Сейчас он должен был помочь ей сесть в седло, просто подержав стремя. Все остальное делала она сама. В тот момент, когда Ира приблизилась и молодой человек ощутил запах ее тела, он уже не смог совладать с собой. Как в бреду, поднял он руки и положил их ей на плечи. Она попробовала отшатнуться, но то была попытка ребенка бороться со взрослым. Отчетливо увидела испуганные глаза Дмитрия и поняла, что он сам страшится того, что делает, и в то же время не в силах противостоять желанию. Когда он прижал ее к себе с той же легкостью, с какой крупный хищник держит пойманную им добычу, и раскрыл губы для поцелуя, у нее хватило сил отвернуться, и, закрыв глаза, она прошептала:
— Дима! Я тебя умоляю, не надо…
Его как будто оттолкнуло от нее. Он отступил на несколько шагов и громко выдохнул воздух. Постоял неподвижно, помотал головой.
— Я не буду извиняться, Ира…
— Не за что, — тихо ответила она.
— Я просто хочу сказать, что это было сильнее меня… Не чувствуйте себя оскорбленной, я прошу… Павел…
— Нам не надо больше ездить вдвоем, — перебила его Ира.
8
На следующий день, когда они обедали втроем, слуга принес газету, доставленную с оказией. Павел развернул ее и вскрикнул:
— Столыпина убили!
— Как? Кто?! — поразился Дмитрий.
— Нашлось кому, — отозвалась Ира, не зная еще, кто убийца. — Отрыгнулись ему галстуки.
— Богров Мордехай, — произнес Павел, пробегая глазами статью. — В театре, из пистолета…
Дмитрий вспомнил слова отца о мессианстве евреев. Чуть было не начал высказываться по этому поводу. Но вовремя прикусил язык, поняв, что навсегда станет врагом невестки. Он посмотрел на Иру, и их взгляды встретились. Она смотрела не на мужа, а на него. Чего ей ожидать от Дмитрия?
О! Как ему хотелось высказаться! Он верил в талант Столыпина, верил, что с ним Россию ожидает великое будущее, что земельный вопрос, о котором так много говорят его отец и Павел, будет в конце концов решен реформами этого незаурядного человека. И на тебе! Какой-то жидок все разрушил! Да они и в самом деле…
Но при чем тут Ира? Не-ет! Если она ни при чем, то разве ее народ виноват, что именно среди них оказался выродок, поднявший руку на надежду России? А когда взрывали его дачу — разве там были евреи? За ним охотились, как за… Нет, нельзя сравнивать убитого, царствие ему небесное, ни с каким зверем. Просто этому Богрову «повезло» больше, чем другим.
Павел вышел, и Ира негромко спросила Дмитрия:
— Вы не передумали насчет молитвы?
— Нет! — ответил он без секундной задержки.
Родители приехали на следующий день. Платон Павлович широко раскрыл глаза, увидев младшего сына.
— А ты почему еще не в училище? Что такое?
— Приболел я, отец, — ответил Дмитрий. — Завтра отбываю.
— Приболел? Ты? — недоверчиво сощурился отец. — С чего это? Никогда не болел, а тут вдруг… Ты смотри у меня. Что за хворь напала? А?!
— Ну хватит тебе, Платон, — вступилась за сына Дарья Борисовна, донельзя довольная, что увидела-таки своего любимца перед долгой разлукой.
— Ты, Даша, не вмешивайся. Это дело мужское…
— Он и впрямь простыл. Даже лихорадило, — вступился за брата Павел. — Наверно в пруду перекупался. Ты же знаешь, там ключ на ключе… Туда в июле-то никто не сигает. Я говорил ему…