— Дорогая, пока в этом нет необходимости.
— Что ты хочешь сказать этим «пока нет»?
— Я хочу сказать… нет опасности, что твой отец…
— Что?
— Что твой отец умирает или что-нибудь еще. Доктор не…
— Я хочу быть с ним, когда он придет в себя, мама.
— Хорошо, дорогая.
— Могу я использовать «Виза-карт» для билета?
— Да, хорошо. Позвони мне, когда будешь знать, каким рейсом прилетишь. Я встречу тебя в аэропорту.
— Тебе не надо этого делать. Я возьму такси.
— Я хочу.
— Мама!
— Да, дорогая.
— Мама… Насколько он плох?
— Я не знаю в действительности.
— Мама, позволь теперь мне сделать мои звонки.
— Позвони мне, когда узнаешь, каким рейсом ты вылетишь!
— Сделаю. Я надеюсь, что сумею попасть на самолет в полдень.
— Позвони мне.
— Да, мама. Позднее.
Сюзан опустила трубку на рычаг.
Она хотела бы понять, что она чувствует.
Когда Уоррен и Тутс добрались в этот вторник до цирка, им сказали, что Стедман на деловой встрече и не в состоянии переговорить с ними до четырех или пяти часов. К этому времени стрелки часов Уоррена показывали два пятьдесят семь.
— Что ты думаешь? — спросил он Тутс. — Будем ждать?
— Давай пока поищем Маккалоу, — предложила она.
— Зачем?
— Спросим его о матери Сэма.
— О ком?
— О его матери — Эгги. Той, с которой бежал Питер Торренс.
— Ладно. А зачем?
— Мне нравятся скелеты в шкафу.[1] А тебе?
— Не особенно.
— А я люблю их, — сказала Тутс. — Эй, ты! — крикнула она парню, бегущему со шваброй и ведром воды в руках. — Где мы можем найти Маккалоу?
— Которого? — спросил парень. — Здесь в цирке их шестеро.
— Сэма, или как там ее имя…
— Марию?
— Любого из них.
— Возможно, летают под куполом, — ответил парень и неожиданно начал хихикать.
Уоррен взглянул на него.
— А где они бывают, когда не летают? — спросил он.
— Трейлер вон там, подальше, — ответил тот. — Вы увидите: сбоку красной краской написано их имя. «Летающие Маккалоу». Так они сами себя называют.
— Спасибо, — сказал Уоррен.
— Хотя сначала вам следует взглянуть под купол, — сказал парень. — Практически они репетируют днем и ночью.
— Спасибо, — снова сказал Уоррен.
С непринужденностью человека, который бывал здесь бесчисленное число раз, он повел Тутс к входу в большой шатер и подтолкнул ее внутрь. Шатер был пуст, за исключением шести человек на канате метрах в двенадцати над землей. Они были одеты в облегающие тело розовые костюмы. Мужчина и женщина — на противоположных подмостках, еще двое мужчин — на трапециях, которые недвижно висели между подмостками. Уоррен предположил, что они и были «Летающими Маккалоу». Все шестеро. Он и Тутс сели на трибуне и стали смотреть на мужчину справа, который что-то говорил женщине рядом с ним. Тутс сразу заметила, что все Маккалоу были блондинами. Она вслух и громко стала рассуждать, крашеные ли они. Уоррен предположил, что, возможно, это часть их номера. Ему хотелось бы услышать, что они там говорят. Он любил всякого рода разговоры за сценой, всевозможные внутренние жаргоны; он даже любил блатной жаргон уголовного подполья — все это забавляло его. Сейчас он сообщил об этом Тутс. Она посмотрела на него и сказала:
— Я тоже. — Она отвернулась и взглянула туда, где мужчина на ближайших подмостках толкнул трапецию, приведя ее в движение.
Уоррен и Тутс смотрели наверх. Две так называемые ловящие трапеции делили это пространство на трети. Справа были подмостки, затем ловящая трапеция, висящая на некотором расстоянии и немного ниже, затем опять пустое пространство, и вторая ловящая трапеция, а затем подмостки слева. И все это на высоте двенадцати метров над землей. И куда бы вы ни взглянули — блондины, и все в розовых трико.
Теперь они видели четыре маятника, раскачивающихся взад и вперед, друг к другу и друг от друга в ритме, который, как знал Уоррен, был тщательно рассчитан и выверен по времени. Он полагал, что они считают про себя. Он полагал, что артисты на подмостках выжидают момент своего полета к раскачивающимся между ними трапециям. Он еще не понимал, что они собирались сделать; он бы зажмурил глаза, если бы имел об этом хотя бы смутное представление.
Теперь сверху не доносилось ни звука.
Только трапеции раскачивались вправо и влево от разделенных подмостков. И вдруг — они прыгнули!
Одновременный прыжок справа и слева, и каждый артист ловит летающую перекладину, когда она максимально приближается к подмосткам; а потом трапеция движется в обратном направлении, на этот раз со свисающим с нее артистом.
В какой-то миг, не продолжительнее, чем удар сердца, каждый артист внезапно отпустил летящую перекладину и перекувыркнулся…
Глаза Уоррена широко раскрылись.
Тутс схватила его за руку и больно сжала.
— Ты видишь это? — закричала Тутс и снова больно стиснула его руку…
…Каждый артист перевернулся посреди пустого пространства, и они разлетелись, вытянув руки навстречу другим, которые висели вниз головой и ждали их приближения. Они поймали друг друга и сцепили кисти в замок. Трапеции снова устремились обратно к подмосткам, а блондинки с длинными волосами подхватили их, помогли выпрямиться, и те вскинули руки в традиционном приветствии. Уоррен и Тутс разразились, сами того не ожидая, аплодисментами.
Уоррен сохранил воспоминание о том, как она стиснула его руку. Они сидели в артистической части кухни и разделяли выпивку с Сэмом и Марни Маккалоу. Тутс воздержалась, хотя она вполне могла бы выпить после того, что только что увидела под куполом. Маккалоу снова налил в пластмассовые чашечки «Джонни Уокер Блэк Лейбел». Марни вернулась к столу от морозильника в дальней стороне навеса, поставила на стол маленькое черное пластмассовое ведерко, которое только что вновь заполнила ледяными кубиками, перекинула великолепную длинную ногу через скамью и села рядом с Тутс, которая все еще восторженно переживала то, что проделывали Маккалоу под куполом.
— Насколько мне известно, мы — единственные воздушные гимнасты, которые могут проделать этот номер, — сказал Маккалоу, — это гораздо труднее, чем переброс поочередно…
— В тысячу раз, — подтвердила Марни. — Сэм, плесни мне, пожалуйста, содовой…
— …потому что у вас одновременно в движении два артиста и две ловящие трапеции…
— Кроме того, артисты в полете минуют друг друга впритык, если они не проделают это чисто, они могут сбить себя и других своих партнеров вниз, на сетку.
— Этот номер изобрел мой дядя, — сказал Маккалоу и ухмыльнулся, явно довольный, что все прошло так успешно в этот ранний репетиционный период. Он был польщен, что Тутс была столь щедра на комплименты. Уоррен заметил, что его взгляд снова обратился к ней, когда он разливал скотч.
— Почему бы вам не выпить одну, Тутс?
— Спасибо, я не пью.
— Правда?
— Правда.
— Я вас правильно назвал — Тутс?
— Это мое имя.
— Теперь вам, мистер Чемберс.
— Уоррен, — поправил его тот.
Уоррен подумал, не осудит ли его Тутс за эту небольшую выпивку, поскольку они оба находились на работе. Но, черт побери, он же не полицейский, он частный детектив. И все же он подметил какой-то крохотный холодок в ее глазах, словно она хотела сказать: «Осторожнее, Уоррен, мы здесь должны сохранить ясные головы». Но его голова была ясной; он прислушивался к каждому слову, разве не так? И он совершенно точно знал, что хотел выпытать из Маккалоу и его фигуристой жены, на которой прямо-таки лопалось ее трико. Внезапно он подумал, а как бы выглядела Тутс в таком розовом костюме или в любом другом откровенном костюме такого рода.
По сравнению с сидящей рядом блондинкой, Тутс выглядела свежей, милой и в чем-то очень хрупкой, хотя она пережила долгий период обид и унижений. Уоррен сомневался, что эта летающая Маккалоу переживала когда-нибудь такие суровые испытания. Заставить утратить свою сосредоточенность может кокаин и скотч. Он почувствовал, что алкоголь начал действовать на него, и сразу же опустил свою чашку и прислушался к тому, что говорила Тутс.
— …Все же, после они сделались близкими друзьями.
— Да, это так, — подтвердил Маккалоу.
— А вы знали Уиллу в то время?
— Конечно, — сказал Маккалоу. — Мне было тогда всего десять или одиннадцать лет, но ее знали все. Вы же понимаете, она была звездой!
Уоррен предположил, что сейчас Маккалоу было тридцать два или тридцать три года. Он также предположил, что Марии было под тридцать, хотя она выглядела много старше его и жестче. Может быть, цирк делает людей такими?!
— Мы не были тогда знакомы, — сказала Марни. — Я присоединилась к цирку после нашей женитьбы.
— А когда это было? — спросил Уоррен.
— Семь лет назад.
— Она занимается этим только семь лет. Она дикая, — рассмеялся Маккалоу.
— О, конечно, — Марни застенчиво, почти покраснев, оттолкнула его.
На какой-то момент в ней вспыхнула девчонка, какой, должно быть, она была до того, как стала цирковой артисткой. Уоррен стал размышлять, какого сорта юной девушкой должна была быть Джинни Лоусон. Или, коли на то пошло, юная Уилла Торренс.
— Вы были достаточно взрослым, чтобы понимать, что происходит… — продолжала Тутс.
— О, конечно, — сказал Маккалоу. — В цирке возраст одиннадцать лет это взрослый возраст, уж поверьте мне. К тому же, когда твоя мать уезжает с хитрым ничтожеством…
— Это был он?
— Торренс? Конечно. Бросил ее в Сиэттле и отослал обратно на Восток, не дав ей ни цента. Я хотел убить этого сукиного сына.
— О Сэме и его сестре заботилась их тетя, — пояснила Марни. — После того, как сбежала Эгги, его мать. Понимаете? Его отец уже умер.
— Он умер, когда мне было семь лет.
— Сломал себе шею, когда неудачно упал на сетку. И Торренс обманул вдову, воспитывающую двоих детей…
— Которая в то же время продолжала выступать, не забудьте. Она должна была делать тринадцать выступлений в неделю.