Мой приятель заподозрил недоброе и последовал за ним. Но он опоздал. Эсер успел испортить замок так, что к нему не подходили никакие ключи.
— Чего?.. Замок сломан?! — кричали солдаты, поспешившие за патронами. — Ломай двери так!
Эсер, испортивший замок, стоял, окруженный солдатами, и доказывал:
— Товарищи, я не против вас, я только против крови. Понимаете. Неужто без патронов вы не можете выйти. Имейте в виду, что они сами иногда стреляют. Сами. Это надо предусмотреть. Товарищи, социалист против социалиста не может выходить с боевыми патронами!
— А Керенский расстреливал! — возразил кто-то.
— Довольно! Шабаш! — кричали солдаты. — Все до одного на улицу!..
Эсер остался во дворе.
Он бросился опять в комнату полкового комитета.
Когда я и мой приятель выезжали из ворот, по Немецкой улице уже выстраивались серые отряды вооруженных солдат, они двинулись вслед за нами своей обычной пехотной тяжелой поступью, стройно, тихо, с боевыми патронами, с винтовками на плечах, с небольшим обозом пулеметов — к Московскому Совету.
Их новый командир — высокий солдат с лицом Ивана Грозного — сел с нами в машину и, припав к моему уху, спросил:
— А другие части как?
— Мы были уже в 193-м полку, в Спасских казармах, на Ходынке у артиллеристов — всюду выступают.
Проезжая мимо Красных ворот, мы видели, как за нами на небе зарделась узкая полоска утренней зари. Контуры домов выступали яснее.
Я оглянулся назад.
Вдали, из-за поворота улицы, прямо навстречу зардевшемуся утру, мерно выступала серая солдатская масса.
Их новый командир, высокий солдат, опять припал к моему уху:
— А в Петрограде Ленин дал распоряжение о земле?
— Да. Мы только должны его подтвердить здесь нашим делом.
На Лубянской площади стоял убогий фонтан. Было серовато-светло, когда мы проезжали. На фонтане, на тумбочках тротуаров, у стены, у ворот Китай-города сидели солдаты. Мы остановились.
— Идем вот, — сказали солдаты, — а команды у нас нет. Идем к Совету, да кто-то сказал, что здесь надо ждать, вот и ждем чего-то.
Мы дали им инструкцию идти к Совету и не слушать никаких других предложений.
— Без командиров плохо, — говорил высокий солдат.
Московский Совет — когда мы приехали — представлял собой буквально солдатский муравейник.
А командиров нигде не было.
Вечером следующего дня, когда в воздухе уже совсем пахло порохом, мы — Военно-революционный комитет — почувствовали конкретно, что такое командиры и какое они значение могут иметь в военных действиях.
Но где же их найти? Большевиков-прапорщиков почти не было. Солдат, могущих командовать большими соединениями, тоже немного. Они сами собою выдвигались тут же, на непосредственном действии.
В этот вечер, спускаясь по лестнице Московского Совета, я догнал одного прапорщика, который числился большевиком.
— Вы куда? — сказал я. — Ведь через несколько минут начнется восстание.
Помолчали. Мне хотелось знать, что он ответит, ему не хотелось давать ответа.
— Да? — прапорщик посмотрел на меня добрыми симпатичными глазами. — Вот я и иду облачиться по-фронтовому, взять оружие… Я живу недалеко… я приду, располагайте мной.
Бои начались через 20 минут после моего разговора с прапорщиком.
Бои начались и шли весь следующий день и еще следующие.
От нашего штаба поехал один товарищ за прапорщиком, который пошел «одеться по-фронтовому». Товарищ был у него на квартире и сообщил:
— Окна забиты досками. В квартире темно. Мне сказали, что прапорщика товарища Жильцова нет.
И на следующий день тот же ответ.
Всего шесть или семь прапорщиков было на нашей стороне — все они, за исключением пишущего эти строки, были либо левые эсеры, либо беспартийные, явившиеся целиком в распоряжение Военно-революционного комитета и с честью выполнявшие поручения, данные им.
Прибежали товарищи, солдаты самокатного батальона, находившегося на Лубянской площади. Они пробрались в улицы Китай-города ночью. На рассвете юнкера с крыш домов открыли по ним пулеметный и ружейный огонь. Солдаты жались по стенам, отступали, оставляя убитых, волоча раненых. Многих раненых принесли в Моссовет.
— Товарищи, — говорили нам оставшиеся в живых самокатчики, — дайте нам командиров — мы ведь терпим из-за отсутствия командования.
Кого же, кого же пошлешь командовать!
Какой-то унтер-офицер, в Белом зале Моссовета, доставая перочинным ножом из банки консервы, слышал, как самокатчик говорил об их поражении в Китай-городе. Обтерев о шинель ножик, унтер-офицер сказал мне:
— Дайте мне приказ, я пойду командовать.
— Там батальон, — ответил я.
— И батальоном смогу, — возразил унтер-офицер, дожевывая кусок холодного мяса.
Приказ был немедленно отщелкан на машинке товарищем Самсоновым, и унтер-офицер в качестве командира батальона отправился на место боя.
Вечером того же дня мы с одним товарищем обошли все помещения Моссовета: двор, надворные постройки — везде солдаты, солдаты плотными толпами и кучами. Я вышел на Скобелевскую (ныне Советскую) площадь. Какой-то отряд солдат без командира отсчитывался, выстраиваясь.
— Первый, второй, первый, второй…
Потом солдат, стоявший впереди, крикнул:
— Налле-во! Правое плечо вперед, шаго-ом арш!
И отряд двинулся в Брюсовский переулок.
Я подошел к тому, кто командовал и шел в первом ряду. Это был рябоватый, почти безусый мужичок, обладавший звонким голосом.
— Куда это вы? — спросил я его.
— В Брюсовский, там, слышь, кадеты[18] наших жмут.
— Откуда вы знаете и кто вам приказал туда отправиться?
— Кабы не знали, то не шли бы: нам наши же ребята сказали. А приказывать кто же будет? Офицеры-то нашего полка, слышь, на той стороне, у кадетов.
Я записал фамилию солдата. Он фактически командовал всем брюсовским участком.
А на другой день рано утром перед моим столом стоял в золотых погонах, аккуратно одетый, молодой, с пробивающимися черненькими усиками прапорщик и говорил:
— Я прошу вас, дайте мне боевое назначение!
— Вы большевик?
— Да, по убеждению; формально я не в партии.
— Вы из какого полка?
— Я пришел сюда вместе со всем нашим полком из Подольска. Я единственный офицер, оставшийся с солдатами. Вот я и они в вашем распоряжении.
— Жалко, что вы раньше не пришли. Тут у самокатного батальона в Китай-городе неважное положение. Нам пришлось послать туда неизвестного нам унтер-офицера.
— Мне все равно: могу и туда.
— Теперь уже неудобно менять. Хотите к Никитским воротам? Там наши позиции в двух домах[19].
Там все время юнкера ведут сильный обстрел и сегодня ночью пробовали подойти и атаковать.
— Хорошо, пожалуйста, туда. Я еще возьму из своего полка кое-кого. Вот… — товарищ прапорщик приоткрыл дверь из штаба и подозвал солдата, который там стоял, — вот этот товарищ будет связью со штабом, — сказал прапорщик, — я буду его посылать сообщать вам о ходе дела.
— А ваша фамилия, товарищ? — спросил я прапорщика.
— Прапорщик Реутов, — ответил он.
Товарищ Самсонов опять отбарабанил на машинке приказ, и прапорщик Реутов, получив его, крепко пожал мне руку и, глядя бодро вперед, ушел молодой, хорошей военной походкой.
Едва он ушел, как опять вбежал тот же самокатчик и, почти крича, набросился на меня:
— Товарищ! Наш командир пропал.
— Как, куда?
— А черт его знает. Только юнкера теснят нас на Лубянке, еле-еле держимся. Пошлите кого-нибудь.
Эх, Реутов-то уже ушел!
Я — к полевому телефону. Звоню отряду красногвардейцев и солдат, которые действовали в Городском районе, спускаясь от Сухаревки к Лубянке с намерением выйти к Красной площади через Китай-город.
Говорю с Бобинским и прапорщиком Ершовым — они были во главе этого отряда.
— Где вы? — спрашиваю.
— Около Лубянки. Успешно продвигаемся…
— Соединяйтесь с самокатчиками и берите их под свое командование.
К самокатчикам отправился сам. У них действительно происходила жаркая перестрелка с юнкерами. Общего командования не было. Отдельными группами командовал кто хотел. Перебегая от кучки к кучке, я сообщал самокатчикам о необходимости отойти от Лубянки и слиться с отрядом Бобинского и Ершова.
Вечером этого же дня мы опять пошли в обход по Моссовету, чтобы побеседовать с солдатами, поделиться впечатлениями боев, информировать их о ходе сражений. Вдруг в одном из коридоров я заметил знакомое лицо унтер-офицера. Он сидел на полу и менял портянки.
— Товарищ, — обратился я к нему, — вы почему же здесь, а не на позиции с самокатчиками?
Унтер-офицер не видел меня, я подошел к нему сзади, — вопрос ошеломил его.
Унтер-офицер вскочил, с распустившейся портянкой на одной ноге, и пробормотал:
— Там стреляют…
Я не успел понять его, как солдаты, теснившиеся кругом, ответили громким, гогочущим смехом.
— А ты думал, что там целуются, — крикнул ему кто-то.
И тут же без злобы, с веселым презрением арестовали злосчастного унтер-офицера, посадив в номера «Дрезден»[20].
Возвратившись после обхода в нашу маленькую комнатку штаба, я застал там солдата, который должен был быть связью между нами, штабом и прапорщиком Реутовым. Солдат этот был обрызган грязью и, снявши серую папаху, вытирал пот, обильно струившийся со лба.
— Прапорщик Реутов убит, — сказал мне посланец. — Товарищ Реутов командовал, переходил из одного дома в другой, где сидели наши солдаты. Из одного дома мы вылазку делали против кадетов два раза. И все ничего. А потом Реутов вошел в дом, где засел наш отряд — это на третьем этаже. Шальная пуля его и шандарахни в лоб. Прямо тут безо всяких свалился. Солдаты плакать готовы, особенно нашего полка…
По лицу рассказывавшего струились вниз к подбородку и грязь, и пот, и, может быть, слезы.