С рассветом загрохотали пушки. Пулеметы забили дробь своими свинцовыми зубами. В Военно-революционном комитете машинистки стали выклевывать на бумаге наши приказы.
Пламенная площадь рделась за окном в осеннем тумане. А бронзовый Скобелев хмурил брови и гнал, гнал своего коня вон из Москвы.
Городская дума была уже нашей. Кремль тоже. Юнкера оказывались в положении крыс на тонущем корабле. Серые волны солдат начинали заливать улицы и переулки Москвы. Юнкера и офицеры метались.
Огненные языки побеждающего восстания уже облизывали стены Александровского училища — этой цитадели, где сидели лучшие полководцы царской армии — заслуженные, убеленные сединами генералы, покрытые крестами отличия вояки-офицеры.
Ничто не помогло. Солдат победил офицера. Пламенная площадь отвоевала Москву у помещиков.
И теперь, когда Москва становится центром мира, а Кремль — центром России, пламенная площадь остается центром Москвы.
Генерал Гвоздев
— Пропустите, товарищ, пропустите.
— Господи, куда вы лезете. Соблюдайте очередь.
— Да я с запиской от Муралова, из его кабинета.
— Что ж из этого? Я сам с запиской; да стою тут целый день.
— Виноват, разве не здесь выдают пропуска на выезд.
— Не знаю. Здесь штаб округа! У меня отобран револьвер. Вы не знаете, могу ли я его здесь получить?
— Господа, позвольте пройти. Я только для справки по поводу ареста брата.
— Э, друг, нынче уж нет господ. Вы, должно быть, меньшевик, что так говорите.
— Меньшевик. Ха-ха-ха. Вот понятия-то!
— Прошу не выражаться!
— Вы в Ростов-на-Дону?
— Нет, хлопочу пропуск в Елизаветград. Здесь невозможно. Никак невозможно. Все мое состояние вчера было опечатано.
— А вы знаете, что будет с золотом в сейфах?
— Не толкайтесь. Раз пришли, то и ждите!
Все эти разговоры происходили за дверьми новых военных властей.
Бывшие офицеры, испуганные обыватели, дрожащие за свое добро, студенты и прочий сборный люд — все стучались в двери новой власти. Тут были и беженцы к Каледину, и авантюристы, и кавалеристы, и всесветные проходимцы, и просто несчастные, и пленные, инвалиды, и затхлые старики, слегка свихнувшиеся от перепуга.
Казалось, что гремевшие вчера орудия опрокинули Москву вверх дном и из нее посыпалась вековая людская пыль.
Молодая новая власть, состоящая из вчерашних повстанцев, первые дни буквально была задавлена просителями и искателями всех рангов. Молодым повстанцам, еще вчера державшим винтовку, трудно было перейти сразу к перу и подписывать разрешения, удостоверения, распоряжения и проч. и т. п.
Перед новыми властями, как грибы после дождя, вырастали люди, которые все умели и знали.
В казенных зданиях откуда-то появились коменданты, словно родившиеся из пыли прямо в комендантском кресле и с ключами от цейхгаузов. Оказались какие-то заведующие хозяйством, бог весть кем и когда на это уполномоченные. Целой толпой хлынули какие-то «представители» и «уполномоченные» от каких-то учреждений, не существующих на земном шаре. Эти «представители» делали без запинки обширные «доклады», кончавшиеся неизбежно «испрашиванием» кругленьких сумм. Словом, Москва-матушка тряхнула своими проходимцами высшей и низшей марки. Тряхнула всем тем, что на русском языке называется попросту Хитровкой, в самом обширном смысле этого слова.
Когда все оболочки жизни лопнули, Хитровка показала, что она не только некоторое географическое место в Москве, но целый слой российского населения. Тут и дворяне, и крестьяне, и мещане. Богатые и бедные; знатные и никчемные. Духовные и еретические босяки, живущие по правилу, «как птицы небесные, которые не сеют, не жнут, не собирают в житницы».
В старое царское время мне довелось знать одного из этаких «пострелов». Правда, человека «низкого звания», босяка. Имя его «Ванька-Нос», а замечателен он был тем, что промышлял себе пропитание точь-в-точь как птица; залетит, например, он в булочную, шлепая своими лаптями, быстрым шагом подойдет к приказчику, что потолще и подобрее, поставит свою просительную лапу и, глядя наглыми глазами, отчеканит: «Ясному щеголю, московскому козырю мягкого ситного — много и быстро!»
Приказчики посмеются и сунут ему в руку французскую булку. И Ванька-Нос, подпрыгивая на одной ноге от холода, бежит в другую лавку.
А сколько их таких стрикулистов-то на верхах, где они промышляли не прибаутками, а лобзанием руки какой-нибудь графини Игнатьевой и получали не французскую булку, а иногда французское посольство, или русский синод, или еще что-нибудь в таком же роде.
Вот к дверям новых властей в первые дни и хлынул целый поток таких «ясных козырей», «московских щеголей».
Случайно мне довелось познакомиться с одним таким «козырем» высшего полета.
— Позвольте вам представиться: генерал Гвоздев, — сказал он, войдя в кабинет.
— Садитесь.
— Мерси. Слушаюсь.
На меня смотрели раздутые ноздри сизого носа, на котором колебалось пенсне. Под носом блестели толстые губы, привыкшие к маслу и вытянутые немного вперед. Бритые серые щеки отвисали так, словно кто-то из озорства оттянул их вниз, желая лицо генерала сделать похожим на морду слона.
Уши этого существа были лопухи, оттого что, по-видимому, с величайшей осторожностью прикладывались не только к замочным скважинам дверей, но и к ящикам письменных столов. Мне казалось, что уши его и сейчас немного пошевеливаются, как бы прислушиваясь — нет ли какого шороха в моих карманах…
Но глаз генерала я не видал… Они скрылись около переносицы, закатившись за бугры щек. Будто Гвоздев смотрел не глазами, а стекляшками своего пенсне.
Я был немного смущен тем, что генерал долго не начинал разговора и лишь внимательно рассматривал, обнюхивал и выслушивал меня. Если бы не сдерживающие рамки приличия, то он, вероятно, и ощупывал бы меня. Особенно, я думаю, карманы.
— Видите ли, я, собственно… — начал генерал.
Потом достал из кармана какой-то маленький лекарственный флакончик и выпил из него что-то.
— Я, собственно… Вы знаете, кто я? Нет, наверное. Я был чиновником особых поручений при графе Коковцеве. Но сам москвич. Всех московских жуликов я знаю по фамилиям. Адреса всех притонов у меня вот здесь, в кармане. Вы знаете кафе «Элит»? Если нет — могу много рассказать. А знаете, кто собирается в польской столовой на Тверском бульваре? Знаете ли вы, что в кафе у Охотного ряда бандиты каждый вечер устраивают оргии? А не угодно ли вам, чтобы я рассказал вам про очень опасную деятельность баронессы Дебот или про генерала Эверта, который теперь приехал в Москву? Или, быть может, вы хотите, чтобы я начал работать у вас с маленьких ролей? Извольте. Я могу, например, изловить и представить вам всех карманников в «Летучей мыши» — там их всего больше — и в других театрах. А то, если хотите, изловлю железнодорожных проводников и начальников станций, которые торгуют целыми вагонами сахара и мяса. Угодно вам проверить мою осведомленность в этом деле? Пожалуйста, к вашим услугам, стоит только вам вместе со мной направиться сегодня в один подвальчик, где соберутся воры, фамилии которых я вам могу назвать вот здесь сию же минуту. Эти воры должны будут на днях грабить один из ваших складов. Если это вас шокирует, могу предложить вам отправиться со мной в один дом — два шага отсюда, на Арбате. Там вы увидите настоящих банковских мошенников, которые могут открывать сейфы, брать деньги с текущего счета, заложить или продать предприятие и проч. и т. п. И все это будет сделано наизаконнейшим образом. Скажите теперь мне, неужели вы не хотите оградить общество от мошенников? Мошенник, о, великий мошенник — гвоздь и язва нашего общества. Скорее можно найти какую-нибудь мазь от полысения или от угрей, чем какое-либо средство от мошенника. Мошенник лезет всюду. От него нет законов, ибо он очень часто выбирает позицию недалеко от того, где пишутся законы. Он издевается над законом и плюет ему в глаза. Если бы на мне не было православного креста, то я сказал бы прямо, что мошенник выше бога, ибо он талантлив. А талант — это бог над богом. Мошенник — восторженный факир и в то же время расчетливый шахматист; он гадатель и пес, вынюхивающий добычу по следам; он хулиган, скуловорот, зубодробитель и вместе с тем денди. Утонченный, избалованный денди; модный и гладкий джентльмен. Мошенника я всегда называю «лорд-мошенник». Для него нет правил и нет полиции. Мошенник не только всемогущ и вездесущ, но и всетворящ. Не полиция может изловить мошенника, а талант. Только талант. Вот, например, я. Если бы вы мне дали право, то
. . . . . . . . . . . . . тогда,
Я б расставил мышеловки
И мошенники с Хитровки
Все попали бы туда.
Извините меня, я немного поэт. Впрочем, это пустяки, а главное — то, что для поимки мошенников, так же, как и для поимки мышей, необходим маленький кусочек ветчинки. Обеспечьте меня этим, — тут Гвоздев движением пальцев намекнул на «денежку», — и все мошенники Москвы будут у вас в кармане, а в городе будет тишина и горожане будут за вас свечки ставить.
О, я знаю, вы, вероятно, думаете, что я старый бюрократ и на меня положиться нельзя. Ошибаетесь. Я, правда, бюрократ. Но ведь мы, бюрократы, умеем разбираться куда лучше вашего брата, то есть людей с рассужденьицем. Вы молоды и хрупки в работе. В нашей работе есть только одно святое правило: «Гони деньгу», и мы дело сделаем. Эти правила жизненны при всяком строе и во веки веков, ибо разве был пойман хоть один крупный авантюрист, иначе чем по правилу «гони монетку»? Нет, нет и нет. Экхе, экхе, экхе…
Генерал Гвоздев закашлялся, и брызги его слюны разлетелись по столу.
Я рад, что он остановился, ибо я никак не мог его прервать, а между тем поток этой мутной, грязной речи, казалось, отравлял воздух, стены, предметы в кабинете.
Прокашлявшись, генерал вынул какую-то баночку, наполненную беленькими шариками, и проглотил несколько из них.