У Арсения Александровича только что был Исаков-старший. Директор успокоил его: все в порядке, Боря жив-здоров, но дома жить не хочет… Исакова-старшего, надо сказать, это успокоило не очень.
— Что ты, как педагог, в этой ситуации должен и обязан был сделать?! — возмущенным шепотом выговаривал в ванной Сане отец.
Саня присел на ребро ванны и сонно спросил:
— Что?
— Снять конфликт, объяснить мальчику, что он не прав!
— А если он прав?
— Даже если он прав, ты, ради мира в семье, должен был…
— Зачем?! — вскочил Саня. Сон его прошел, он готов был спорить.
А директор школы спорить не хотел: чего уж теперь спорить, после драки кулаками махать… Он только посмотрел на сына долгим отчаявшимся взглядом.
Отчаяние его проистекало из того, что сын-учитель не понимает самых простых истин:
первое: есть дети и есть взрослые. Взрослые — это взрослые. А дети — это всего лишь дети, неужели непонятно?
второе: дети ни за что не отвечают и живут себе припеваючи. Взрослые отвечают за все. И за детей, между прочим, тоже!
третье: поэтому, даже если взрослые и бывают не правы в отдельных (редких) случаях, то они все равно правы. Потому что они взрослые, они — хозяева мира!
четвертое: а дети пока только растут и ничего в мире не понимают. Что они знают о жизни? Да ничего они не знают, кроме того, что написано в учебниках. Да и то, что написано в учебниках, будем откровенны, они знают не то чтобы очень! А туда же — в судьи: то им не так, это им не так, умникам! Судить-то легко, а попробовали бы сами…
— Попробуют, не волнуйся! — пообещал Саня директору школы.
Нет, сын был решительно неисправим. Арсений Александрович вздохнул и отправился спать. Он ведь тоже провел нынче бессонную ночь.
— Жареный петух тебя еще не клевал в это самое место… — с грустью пробормотал он. — Вот будет у тебя самого сын, я погляжу, что ты тогда скажешь.
На следующий день Саня впервые в жизни поссорился с Аристотелем.
— Бросьте вы! — покачал головой историк, посвященный в суть Бориной истории. — Он сын своего отца. Только он этого еще не понял.
— Неправда! — горячо возразил Саня. — Вы не понимаете!..
— Кабы… — вздохнул Аристотель.
— Ну почему, почему вы так говорите?! Борька — замечательный человек, он всегда за всех…
— Это у него от хорошей жизни, — махнул рукой историк. — Сытый, ухоженный, беды не нюхавший…
— Ну да! — взъелся Саня. — Жареный петух его не клевал, да? Это мы уже слышали!
Аристотель прищурился, внимательно посмотрел на Саню.
— Нехорошо, конечно, но хочешь пари?
— Какое?
— Я утверждаю, что гордому, мятежному юноше Исакову двух недель вполне хватит, чтоб осознать свою ошибку и вернуться в лоно родной семьи…
— Матвей! — укоризненно вмешался Арсений Александрович.
— Спорим! — яростно согласился Саня. — Кто проиграл — уходит из школы заведовать овощебазой!
— Ну уж нет! — усмехнулся Аристотель. — Это — уволь…
— Боитесь? — торжествовал Саня.
— Тебя, дурака, жалко… — вздохнул Аристотель.
И Саня вдруг подумал, что Матвей Иванович стал старым, а ведь раньше все понимал… Печально стало Сане.
— Сегодня тридцатое сентября, запоминайте, Матвей Иванович, — сказал он.
И опять пришла долгожданная суббота. В полночь небо над лесом вызвездило. Ясное, большое, оно стояло над головой…
— Сан Сенич… — позвал в тишине Толик Адыев. — А ведь правда, там кто-то есть?.. — Он лежал навзничь посреди поляны и пристально смотрел в небо, будто хотел разглядеть этого «кого-то» немедленно. — Может, сейчас тоже смотрит на нас и мучается, есть мы или нет?..
Это начинались лесные разговоры: ночь, огонь— можно говорить, не боясь, что посмеются, покрутят пальцем у виска…
— Бог, что ли? — настороженно спросил Кукарека.
— Люди… Братья по разуму…
— Наверное, есть, — отозвался Саня.
— А как это — Вселенная бесконечна? — задумалась вдруг толстая девочка Мила и перестала жевать.
— Да очень просто! — решительно ответил Вовка Васильев. — Нет конца — и всё!
— Всё звезды, звезды?
— Ну.
— А за ними что?
— Тоже звезды, чего тут непонятного?
— Да ведь все равно они где-то кончаются, а там что будет?
— Они не кончаются, вот и все, поняла?
Мила мотала головой.
— А тебе не все равно? — скучно спросил Лешка.
— Нет, — испуганно ответила Мила. — Мне не все равно — мне страшно…
— Ну и дура! — пробормотал Лешка. — Нашла чего бояться.
— Чего бояться? — удивился Васильев. — Вот скоро уже совсем всё откроют — и мы узнаем, как тут все устроено!
— А я люблю из форточки ночью смотреть… — сказала Юля. — Ночью встанешь потихоньку, высунешься, а до самого горизонта окна светят… Так странно — люди кругом живут… Рядом, а никогда не узнаешь, какие они, как им там… А на звезды лучше долго не смотреть: им всё всё равно. И тебе всё всё равно делается, смотришь на них, смотришь и забываешь: где ты, кто ты, зачем ты…
— А из форточки дует, между прочим, — перебил сестру Кукарека. — И прямо на меня! Понятно теперь, почему я всегда простуженный!
— Хоть бы они прилетели!.. — вздохнул Адыев.
— Сан Сенич! А про «летающие тарелки» — это правда? — раздалось сразу несколько голосов.
— Да вранье! — закричал сердито Кукарека.
— Почему это — вранье?! — возмутились девочки.
— А вы их видали?
— А может, и видали! — заводным голосом сказал Вова Васильев.
— Интересно, где это ты видал?
— Где надо!
— А не видал, так и не говори!
Не приходилось сомневаться, что к представителям иных цивилизаций Кукарека относится крайне недоброжелательно.
— По его, не видел — так этого, значит, и нет! — заступился за пришельцев Адыев.
— А и хотя бы!
— А магнитное поле ты видел? Что ж, его тоже нет, по-твоему? — поинтересовался Боря, который снисходительно прислушивался к этому разговору, но не вмешивался.
— Магнитное поле — это ладно! — сердито сообщил Кукарека. — Оно наше, а не чужое какое-нибудь… А этим чего надо? Приперлись на своих «тарелках» и подглядывают? Кто их звал?
— Зато они войны не допустят! — вмешался Адыев.
— Ой, хорошо как! — обрадовалась Мила. — Кукарека, слышишь? А ты на них злишься!
— А по-моему, стыдно… — тихо сказала Юля. — Будто мы дети, а они поставлены глядеть, чтоб мы чего не натворили… Мудрые дяди с другой планеты!
— Так у них же цивилизация выше нашей! Вот они и хотят помочь!
— Больно надо! — завелся Кукарека. — Если б они как люди — прилетели, представились! А то засекретились!
— Темный ты! — закричал Васильев. — Не понимаешь. Да, им же сперва разобраться во всем надо!
— Пусть у себя разбираются!
— А они у себя уже разобрались!
— И мы разберемся! — уверенно сказал Кукарека.
— Детское время кончилось, — скомандовал Саня.
У костра остались только Юля и Боря, они были «взрослые», к ним это не относилось.
Боря был молчалив и сосредоточен на своем несчастье. Вчера он опять ездил по городу, искал ПТУ, где еще принимают желающих получить рабочую профессию. И нашел. Но Арсений Александрович решительно отказался выдать Боре документы: никаких ПТУ, надо кончать школу, а не дурака валять… Боря сообщил ему, что вообще-то любой труд почетен, что сейчас большая нехватка рабочих рук, но Арсений Александрович остался неумолим. А ведь все так хорошо складывалось: и кормили бы три раза в день, и одевали, и общежитие обещали дать, несмотря на то что Боря не иногородний. А через два года стал бы Боря высококвалифицированным маляром-штукатуром…
Боря сидел, глядел в огонь и мечтал, как идет он по городу, в спецовке идет такой, синей, грубой, заляпанной краской (он видел таких людей на улицах), на ногах у него тяжелые грязные ботинки, а навстречу — отец… В своем любимом светлом костюме, с бабочкой, в руках цветы (с премьеры идет)… И вот они случайно встречаются на улице — главный режиссер театра и маляр-штукатур. Боря с сожалением смотрит на отца (взрослый, сильный, всего сам достигший, не сломленный жизненными испытаниями человек), а отец прячет глаза, отец приходит домой, отец курит сигарету за сигаретой, не спит, бродит по квартире… Ночью у Бори раздается звонок… Или нет, Боря ведь живет в общежитии, там нет телефонов, а, допустим, номер мобильника отец не знает… Ночью кто-то стучит в дверь. Боря открывает. Это отец. Он говорит глухим, растерянным голосом: «Я пришел сказать, что я все понял. Ты прав, я прожил жизнь напрасно…» А Боря ему отвечает: «Извини, но я ничем не могу тебе помочь, ты сам во всем виноват…»
— Да хватит тебе переживать… — вздохнул Саня.
— Александр Арсеньевич, ну как вы не понимаете? — сердито отозвался Боря. — Не могу же я жить на вашем иждивении.
— Перестань, — поморщился Саня. — Прокормим. — И подмигнул безутешному Боре. — Зато, когда станешь великим режиссером кино, мы же гордиться будем, а?
— Я считать все буду, а потом отдам…
— Тьфу! — Саня даже рассердился. — Счетовод!
— Да нет, Борька прав, — покачала головой Юля. — Неловко это как-то… Надо что-то придумать… Слушай, Борь, а ты на почту иди, телеграммы носить!
— А возьмут?
— Да бросьте вы, зачем это нужно! — не согласился Саня.
А из палатки вылез Кукарека в обнимку с рыжим котом Вовы Васильева (Вова расставался с ним только на время занятий в школе) и заявил:
— А чего? Конечно, иди, Боря! Ты же мужчина, а мужчина сам за себя отвечает!
— Живо в палатку, мужчина! — нахмурился Саня. — Завтра не поднять будет, да?
— А если мне надо?
— Коту тоже надо?
— А там темно. Я один боюсь! — И Кукарека, прижимая к груди рыжего, ушел в лес. — У нас Юлька каждое лето работает, — прокричал он из тьмы, — потому что маминой зарплаты не хватает, а на мне к тому же и горит все, как на огне. Что ж делать? Я, как в восьмой перейду, тоже буду летом работать. А Борька что — хуже?
— Вот именно, — подтвердил Боря.