— Ему даже полезно, раз он в кинорежиссеры собирается, — сказала Сане Юля. — Ему жизнь надо очень хорошо знать, а не только книжки читать…
— А книги разве не жизнь? — спросил Саня.
Юля взглянула на него темными своими строгими глазами, улыбнулась и сказала:
— Вы очень хороший… И добрый… Только вы еще совсем ребенок…
От этих слов обидно стало Сане и счастливо, и, чтоб Юля, Боря и Кукарека этого не заметили, он иронически улыбнулся и сообщил Юле, что она сама еще очень юная и глупая особа. А Юля ему ответила, что женщина внутренне взрослеет раньше мужчины, и поэтому внутренне она значительно старше…
— Ну да, — сказал остроумный Саня, — вы мне внутренне в бабушки годитесь, да?
А потом Боря уснул прямо у костра. Лес стоял тихо-тихо.
— Я вас помню, когда вы еще в школе учились… Вы с нами на концерт ходили. Зимой, в пятом классе… Тогда снег шел такой пушистый, мы его ртом ловили, пока Аристотеля на остановке ждали. Мы на конечной договорились встретиться и ехать вместе, а он опаздывал. Мы уже хотели за ним бежать, а тут вы вместе пришли… Помните?
Саня помотал головой.
— Вы были без шапки, весь в снегу, а Аристотель сказал: «Это мой друг Саня, прошу любить и жаловать», а мы сразу стали вас разглядывать… Так интересно было!
— Почему это? — насторожился Саня.
— Ну, вы ведь были сын Арсения Александровича. Мы так близко в первый раз вас видели: вы на другом этаже учились. Я все пыталась себе представить, как вы приходите домой, а там — Сень Саныч… Думаю, как же вы с ним разговариваете — и не боитесь?.. Еще думала, «ты» или «вы» вы ему говорите?.. А на концерте вы сидели рядом с Машкой Матвеевой. Она тогда в вас сразу втрескалась, а мы дразнились…
— А эта Матвеева, видно, прозорливая девушка, — серьезно отозвался Саня. — Сразу поняла, какой прекрасный молодой человек сидит с ней рядом. Это такая черненькая, в очках, да? На втором ряду в прошлом году сидела?.. Очень славная девушка…
— А вы совсем не помните про концерт?
— Совсем… Ну, а дальше что было?
— В антракте вы побежали за мороженной, а мы…
И Саня все вспомнил!.. Это в филармонии было, зима, одиннадцатый класс. Он даже вспомнил, как залихватски подмигивал в зал старенький балалаечник… А в зале, в девятнадцатом ряду (и ряд помнил!), сидела Кондратьева из одиннадцатого «Г», и Сане все время хотелось оглянуться, поглядеть туда, но он не смел… Вот как это было. А потом они встретились в антракте.
«Как, и ты здесь?..» — неискренне удивился Саня (он и с Аристотелевыми пятиклассниками-то напросился только потому, что услышал случайно на перемене: Кондратьева сегодня идет в филармонию), и они встали в очередь за мороженым. Нужно было говорить что-то остроумное, непринужденное, а Саня смотрел в сторону и молчал как дурак… И все-все — и Кондратьева, и тетка, продающая мороженое, и вся длинная очередь, — наверно, понимали, что Саня влюблен в Кондратьеву по уши…
— Вы в нее были влюблены? — спросила проницательная и бестактная Юля.
— В кого?
— Ну, в девочку, с которой вы стояли за мороженым…
А Саня ответил:
— Много будете знать — скоро состаритесь.
— Вы ее тогда спасали?
— А как же! — хмыкнул Саня. — Я всех девочек, в которых влюблен, обязательно спасаю…
— Нет, правда…
— Она не из нашего класса была… — Он вздохнул. — А я спасал девочек исключительно из своего класса, Юля…
Саня не очень любил вспоминать этот случай… Глупый, нелепый случай, имевший место наутро после выпускного. Потом в газетной заметке Саня именовался не иначе как «герой», который, «рискуя жизнью, спас своих товарищей»…
Не любил же Саня об этом вспоминать по целому ряду причин. Во-первых, потому, что героическому Сане было сначала очень страшно, а потом — очень больно, вспоминать об этом не очень-то приятно. А во-вторых, потому, что если сказать кому, в чем заключался «героический поступок», так ведь это один смех… Даже в газете постарались обойтись возвышенной лексикой, конкретно ничего не называя. Потому что… ну как тут сказать?.. «Бросился под велосипед»?.. Это же просто обхохочешься!..
Было так: бродили до рассвета, не хотели расходиться. Да признаться, и боязно было расходиться; вот мы еще вместе, мы еще класс, но это уже в последний раз… Сегодня утром они разойдутся навсегда. Где-то совсем рядом каждого караулит уже своя судьба, какая-то новая, неведомая жизнь… Школа кончилась. Долго они ждали этого, мечтая о свободе, но вот — сбылось, и теперь каждому было не по себе: а что там, впереди?..
Хохотали, пели, что-то кричали весело, бродя по пустынным светлеющим улицам, а тревожно было, потому и цеплялись друг за друга, не хотели расходиться. И когда Тюля сказал, что дома у родителей припрятана бутылка шампанского, все шумно обрадовались: появилась причина еще побыть вместе. Как же можно разойтись, не выпив Тюлино шампанское?! И пошли, гомоня, по улицам.
Тюля жил в узком крутом переулке, в деревянном одноэтажном доме. Кто-то вошел во двор, кто-то остался у ворот, и, пока Тюля на цыпочках крался к холодильнику, бывшие одноклассники развлекались как могли. В частности, выкачен был со двора старенький Тюлин велик «Орленок» без цепи и без педалей. В младые лета Тюля ездил на нем в школу, а на переменах мальчишки лихо гоняли по школьному двору… Теперь-то уж не погоняешь: коленки в руль упираются.
Ветерана приветствовали радостными криками. Костик Зубов посадил на раму Оленьку Клевако, сел сам и, неуклюже загребая длиннющими ногами, выкатил на дорогу. Велик облепили со всех сторон, и Костю с Оленькой покатили с жизнерадостными воплями по улочке вверх, а там развернули и толкнули под горку. Костя и Оленька, хохоча, летели вниз, за ними, тоже хохоча, бежало полкласса, еще полкласса с интересом наблюдало, стоя у Тюлиных ворот, а внизу, из переулка, выезжала поливальная машина… И все еще хохотали и кричали что-то, но произошло уже некое общее замирание, некое тягостное замедление, как во сне или в кино, когда бегущего героя сейчас убьют выстрелом в спину и режиссер дает зрителю возможность наглядеться и проститься… Замерли те, что бежали за велосипедом, замерли те, что стояли и наблюдали, замер в воротах своего дома Тюля с поднятой над головой бутылкой шампанского, и только медленно-медленно катили друг другу навстречу старенький велик без педалей и поливальная машина.
Саня видел все это очень отчетливо, ярко и, будто его толкнули, вдруг стал продираться сквозь пространство, ставшее плотным и тягучим. Он продирался не прямо к накатывающему велосипеду, а к некоей точке перед ним, потому что ясно осознавал, что он, Саня, слишком легок: не удержать ему разогнанный велосипед с двумя седоками и, значит, надо оказаться чуть впереди, чтобы столкнуться и так погасить скорость.
…Какой-то бес напал вдруг на Саню: дурачась, он описал Юле свое «попадание под велосипед», и можно было понять по его рассказу, что все это было очень смешно и занимательно…
— Ощущаете, Юля, трепет? — спрашивал. — Чувствуете, какой человек рядом с вами сидит? Всем героям герой!..
А Юля сидела у костра, молчала, не улыбалась и глядела так, будто знала, как все было на самом деле: как сгрудились над Саней испуганные одноклассники, как хлопали его по щекам, пытаясь привести в себя, как поливали Тюлиным шампанским, а потом тащили на руках в больницу, так и не поняв, живой он еще или уже нет…
— Очень больно было?.. — спросила она. — Глупый, а если б насмерть?.. — И, как маленького, погладила учителя географии по голове.
…Во вторник утром пришла телеграмма:
«РОДИЛИ СЫНА ВАСЬКУ БУДЕМ ВТОРНИК ЖДЕМ КРЕСТИНЫ МИХО».
Солнечно, тихо было в квартире: Арсений Александрович уже ушел руководить вверенной ему школой, Елена Николаевна — учить мальчиков и девочек прекрасному и могучему русскому языку, а у Сани во вторник уроков не было, и он валялся в постели и пытался понять: отчего это проснулся он нынче такой счастливый? Сон, что ли, хороший был? И вдруг припомнилась зеленая далеко внизу земля, ветер, бьющий в лицо… Несмотря на свой солидный возраст, учитель географии все еще летал во сне…
Тут как раз принесли телеграмму, и жить стало совсем радостно. Саня сразу стал звонить (ведь был именно вторник) счастливому отцу, бывшему доблестному студиозу, а ныне учителю географии Мишке Морчиладзе (а вернее, Михаилу Нодаровичу).
— Санечка! — закричала Мишкина мама. — Они еще не приехали. Мишка только что звонил: у них учитель заболел, а Мишка заменяет… Послезавтра приедут…
Саня ясно представил себе друга Мишку — огромного, усатого, шалопаистого — и затосковал по былым вольным и безвозвратно ушедшим временам, по братьям-студентам…
— Васенька, говорят, вылитый Мишка! — сообщила с гордостью Мишкина мама. — Санечка, а ты-то как? Пропал совсем. Еще не женился?
— Нет еще.
— А собираешься?
— Собираюсь, — сказал Саня.
А Мишкина мама отнеслась к этому его несерьезному заявлению очень даже серьезно и заинтересованно, поздравила Саню и сказала, чтоб он непременно приходил с невестой, а Сане как-то неловко было уточнить после всего этого, что невесты у него, собственно, пока нет…
— Санечка, ты обзвони тех, кто в городе, — на прощание попросила Мишкина мама, — скажи, что не сегодня, а в четверг, а то я-то сейчас на работу убегу…
Саня обзвонил, но никого не застал. Что ж, это было естественно: в разных точках большого города братья по курсу рассказывали своим ученикам о том, как тут все на Земле устроено, — работали, преподавали географию…
И тогда, совершенно для себя неожиданно, Саня набрал еще один номер. Четыре года назад проклятый и якобы забытый.
— Лё? — знакомо спросили в трубке.
— Лё, — отозвался Саня. — Ты меня узнаёшь?
— Ой! — сказали там и засмеялись. — Санечка… Как же можно тебя не узнать!.. А ты что, меня уже простил?
Ах, какой сумасшедший роман был у Сани когда-то. На первом курсе. Девочку звали Света. Саня ходил за ней по пятам и молчал. Целый год. Весной Света не выдержала и спросила: