Где-то там, в лазоревой дали, где Миклухо-Маклай подружился с папуасами, — там сейчас военная база! Проснись, Саня, на Огненной Земле — концлагерь… Остров Гаити, прекрасный, зеленый, наивные аборигены выходят на берег… А про тонтон-макутов слыхал ты? А что такое геноцид, знаешь?.. Саня не знал. Он читал газеты в тоске и отчаянии. «Что же делать?» — думал он, потому что всё, что узнал он, имело самое непосредственное отношение к географии. И вместе с ним мучительно решал, что делать, десятый «А», изучающий истово Санину науку…
Куда там Шамину было сорвать урок! Кто помнил, что это урок всего лишь? Ни ученики этого не помнили, ни сам Саня. Разве что Лола Игнатьевна, которая сказала, что Александр Арсеньевич нашел очень интересную форму урока: дети в игре знакомятся с политической обстановкой в мире… А уж какая тут игра, уважаемая Лола Игнатьевна!
Ну вот… А за первой партой первого ряда сидела ученица Петухова Юля, смотрела темными своими строгими глазами и все понимала… Вот как оно началось, недопустимое безобразие…
Елена Николаевна тихо вошла в комнату, присела рядом.
— Санечка, что случилось?..
Сын продолжал «спать».
— Саня, не пугай меня…
— Ничего не случилось, — сказал он. — Устал просто.
— Неправда, я же вижу.
В коридоре зазвонил телефон, вслед за этим явился Боря, жующий бутерброд, и сообщил с набитым ртом:
— Уам Уля анит…
— Меня нет дома! — решительно отвечал Саня.
Борино лицо выразило недоумение. Так, с недоумением на лице, он поспешно прожевал и сказал:
— Так я, видите ли, уже ответил, что сейчас позову…
— Ну скажи, что я только что ушел…
— Это что за новости? — возмутилась Елена Николаевна. — Немедленно подойди к телефону! Что бы с тобой ни происходило, на детях это отражаться не должно!
— Слушаюсь и повинуюсь! — надерзил Александр Арсеньевич матери и отправился говорить с «детьми».
— Слушаю вас, — произнес он надменно.
Юля, как всегда, сначала помолчала.
— Ну смелее, смелее. Я весь внимание.
— А почему у вас голос такой?.. — испуганно спросила Юля. — Случилось что-нибудь?
— Не случилось абсолютно ничего, — деревянно отвечал Александр Арсеньевич. — А кроме того, вас это все равно не касается.
— Мне мама сказала, что вы мне звонили…
— Я звонил не вам, — холодно сказал Александр Арсеньевич. — Я звонил вашему брату. Я всегда звоню вашему брату, вы разве не знаете? А вам звонят другие люди… С которыми меня не следует путать!
Юля снова долго молчала, а потом спросила неуверенно:
— Вы на меня за что-нибудь сердитесь?..
— Бог с вами, Юля, — отозвался Александр Арсеньевич ледяным голосом, показывая всю неуместность такого предположения. — За что я могу на вас сердиться? Я вообще не имею привычки сердиться на посторонних. Всего доброго.
…Ну вот. Теперь можно было идти и спать спокойно: недопустимое безобразие было прекращено решительно и бесповоротно.
Утром он для начала повздорил с Бедной Лизой.
И так жизнь была тошна и беспросветна, а тут еще молодая литераторша, вбежав в учительскую, принялась жаловаться:
— Это же какое терпение надо иметь! С ума они посходили, распоясались совершенно! Такие сочинения понаписали, читать страшно!
Саня сразу догадался, что речь идет о сочинениях «Кем я хочу стать», и раздраженно поинтересовался:
— Ну чем ты опять недовольна?
— Ты бы почитал!.. — На красивом румяном лице Бедной Лизы возникло и утвердилось трагическое выражение. — А этот ужасный Вахрушев… Он же просто издевается! Полюбуйся…
Сочинение Вахрушева было коротким — три строки кривым почерком:
«Я хотел бы стать неведимкой
бродить по улецам
и улыбатся тем кто меня увидил».
Саня прочитал и сумрачно поинтересовался:
— И чего тебя в пед понесло, Лизавета!
— А это, между прочим, не твое дело! — сразу обиделась Бедная Лиза. — Тебя забыла спросить!
— Человек тебе по-человечески написал, а ты лаешься…
— Это ты называешь «по-человечески»?! — охнула Бедная Лиза. — Куча ошибок! Ни одной запятой! И почему так мало? Ну, вот что я должна за это поставить?
— Единицу! — хмуро отозвался Саня. — Что б в следующий раз не вздумал писать искренне. Только имей в виду, это я велел им писать что хочется.
— Санечка, обрати внимание на Исупова Лешу, — не дала им доругаться старенькая Ася Павловна. — Вторую двойку ему ставлю, совсем перестал заниматься…
— Обращу… — уныло пообещал Саня.
Уроки прошли скучно. Собираясь уходить, он обнаружил на подоконнике возле учительской Борю.
— Я тут пока посижу, — напряженно сказал Боря. — Вон, видите, караулит…
Во дворе школы стоял Исаков-старший. Белый плащ, длинный черный шарф картинно брошен за плечо и мотается на ветру…
— Домой зовет! — усмехнулся Боря. — Вчера звонил… Который час?
Было четверть третьего. Боря недовольно дернул плечом:
— Придется через спортзал вылезать… У него худсовет только в три, минут двадцать еще простоит, а мне на работу пора.
Саня представил, что сейчас придется двадцать минут разговаривать с Исаковым-старшим, и вернулся в учительскую. Не хотелось ему ни с кем разговаривать.
В учительской был только Аристотель. Он проверял самостоятельные работы и с досадой прислушивался к звукам, несущимся с пятого этажа, — там шло занятие школьного рок-клуба, наконец дозволенного Лолой Игнатьевной. («Но только не вечером!» — твердо сказала она.)
— Хоть уши затыкай! — гневно бормотал Аристотель. — Музыка психопатов! Как не вспомнить Спарту!..
И он с угрюмым наслаждением принялся вспоминать Спарту. Было ясно, что одиннадцатый «А» твердо стоит на своем и мириться с классным руководителем не желает.
— Спарта была серьезным и малосимпатичным государством, — вспоминал Аристотель. — Во всяком случае, так мне казалось в молодости… Я этих спартиатов очень не любил. Ненавидел, можно сказать…
— А царь Леонид? — скучно возразил Саня. («Путник, честно исполнив закон, здесь мы в могиле лежим» — так написано на могиле трехсот спартанцев и царя Леонида в Фермопилах… Как Саня плакал над этой могилой, а персы шли в обход, нашелся предатель! Ох, как Саня плакал! Ему пять лет было, что ли, и он знал прекрасно, что тот, кто останется в Фермопильском ущелье прикрывать отход греков, домой никогда не вернется. Аристотель не в первый раз эту историю рассказывал, а Елена Николаевна кричала: «Мотька, замолчи немедленно, не травмируй ребенка!» Аристотель же не слушался и ребенка травмировать продолжал).
— И все-таки это была казарма, — сердито отозвался на Санино возражение Аристотель. — Вся страна — казарма, ты представляешь? А у меня в молодости, милый мой, были другие идеалы…
— А сейчас? — уныло спросил Саня, выглянув в окно: Исаков-старший все стоял там на ветру.
— Сейчас! Сейчас я старый, умный. Надо тебе сказать, что сейчас я начинаю склоняться к тому, что спартанцы были великие педагоги. А почему? Потому что у них были Апофеты! О-о!.. — мечтательно вздохнул Аристотель. — О Апофеты!.. Вот чего нам не хватает!
Поскольку Аристотель был явно не в духе, Саня, который тоже добрым расположением духа не отличался, сразу догадался, что Апофеты — это нечто весьма скверное.
— Апофеты, мой юный друг, — величественно и грозно произнес Аристотель, — это глубочайшая расщелина в горном массиве, именуемом Тайгетом… Вам, поди, не то что в методиках, но и в курсе истории педагогики об этом не рассказывали, а зря! Суть в том, славный юноша, что ежели юный спартанец был, скажем, с некоторым изъяном — ну, трудновоспитуемый, по-нашему, — так вот с таким юным спартанцем педагоги не маялись, не тащили его за уши из класса в класс, не уговаривали, не завышали ему оценки, нет, Александр! Его просто сбрасывали в Апофеты!
— Хотите, я подыщу вам что-нибудь подобное в окрестностях города? — деловито предложил Саня.
— А! — Аристотель безнадежно махнул рукой. — Что ни говори, а в мире был только один великий педагог… Царь Ирод его звали!
Он хотел еще что-то сказать, может быть, даже проклясть педагогику хотел он, но не успел, потому что в учительскую — как всегда, вихрем и, как всегда, зареванная — вбежала Бедная Лиза…
— Матвей Иванович! Санечка! Ой, мамочки! Там!.. — И она заревела в голос.
— Прекрати реветь и быстро говори! — приказал Аристотель.
— Я… — быстро сказала Бедная Лиза. Но тут снова начались всхлипывания, шмыганье носом, из-за которых понимание того, что произошло, чрезвычайно затруднилось. — А он… Не захотел переписывать!..
— Кто?
— Ва-а-ахрушев! А я… посадила его под арест, а он…
— Под какой такой арест?! — гневно загрохотал поборник спартанской педагогики. — Вам здесь что, а?! Кадетский корпус?!
— Я… — с новой силой залилась Бедная Лиза слезами. — Я хотела, как Макаренко!.. Чтоб потом по душам, а он… Он всегда все назло!.. Макаренко сажал… А он из окна…
— Какой этаж? — остолбенело спросил Аристотель.
— Второ-ой… И висит…
— Почему — висит?
— Зацепи лся-а-а…
— Ах ты! — топнул Аристотель.
И они побежали на второй этаж, туда, где висел второгодник Вахрушев…
— Ой, мамочки! — на бегу причитала Бедная Лиза. — Ой, мамочки!..
За спиной у нее зловеще пыхтел Аристотель.
В пятом «Д» окна были настежь. Под одним из них, зацепившись курточкой за стальную скобу, висел, слегка качаясь на ветру, упрямый второгодник с равнодушным, весь мир презирающим лицом, а внизу стояли его одноклассники и от души веселились. Трое, достав мобильники, снимали происшествие, жизнерадостно его комментируя.
— Как тебе там, Хрюк? Далеко видно?
— Созрел — падай!
Вахрушев будто не слышал, он вообще не обращал ни на кого внимания. Висел и смотрел вдаль.
Аристотель решительно влез на подоконник.
— Позвольте мне, — сказал Саня, запрыгивая. — Вдвоем будет тесно. — И, высунувшись из окна, хмуро посоветовал веселящимся пятиклассникам: — Шли бы вы домой…