— Зануда ты… — вздохнув, отозвался Саня. — Пошли, я тебя покормлю.
Кукарека на мгновение задумался, но, решив, вероятно, что меж родственниками это вполне допустимо, пошел.
Дверь им открыл Боря. Он был уныл и задумчив.
— Ты чего? — удивился Саня.
— Да так…
— Мальчики, живо руки мойте — и за стол! — скомандовала Елена Николаевна. — Санечка, как ты себя чувствуешь?
— Отлично! — доложил Саня.
— Может быть, ты все-таки скажешь мне, что с тобой вчера произошло?
— Ну, мама!
Кукарека преданно молчал, но вид имел таинственный, заговорщический. Саня показал ему кулак.
Сели за стол.
— И как это Юлька там работает?.. — ни к кому особенно не обращаясь, произнес Боря.
— Где? — с полным ртом спросил Кукарека.
— На почте, естественно.
— А чего, даже интересно! Ходишь везде, людей видишь!
Саня осторожно жевал правой стороной и слушал.
— Надоело? — сочувственно спросила Елена Николаевна. — Устал?
— Да нет… — вздохнул Боря. — Видите ли, дело не в этом, а в том, что я, кажется, начинаю презирать людей…
— Это за что же? — удивилась Елена Николаевна, а Кукарека замер, не донеся ложку до рта, и уставился на Борю непонимающе.
— Как можно так жить! — пожал плечами Боря. — Вы представляете, Елена Николаевна, эти женщины с почты… Они же совершенно бездуховные личности! И каждый день разговоры! Все одно и то же, одно и то же: о детях, о болезнях, о продуктах, о деньгах!
— Ох, Боренька, не презирай… Ты не понимаешь…
— Чего я не понимаю? — усмехнулся Боря. — Знаете, как они живут? Утром — на работу. Вечером — по магазинам. Потом готовят поесть. Потом просиживают перед телевизором — некоторые. А некоторые даже телевизор не смотрят, но, понимаете, не потому, что им эти примитивные программы скучны, нет, они бы хотели посмотреть, но им стирать надо, гладить и все такое… Потом — спят. Ложатся рано на том основании, что завтра рано вставать. Утром кормят мужа и детей и идут на работу. На работе опять разговоры эти… Им ведь и говорить-то не о чем больше, понимаете? А после работы опять все снова. Это — жизнь?! Зачем они живут?!
— Они детей растят, Боря…
— А зачем, Елена Николаевна? — с отчаянием спросил Боря. — Они не читают, не думают ни о чем, кроме мелочей своей жизни! И дети у них будут такие же ничтожные и жить будут так же! Им же ничего в жизни не надо, только поесть и выспаться! Быдло какое-то!
— А ты — дурак! — сказал вдруг Кукарека.
— Женя! — укоризненно взглянула на него Елена Николаевна, а потом повернулась к Боре: — Не торопись судить, приглядись… Людей надо любить и жалеть…
— Любить я таких не могу и не хочу, — ответил Боря. — А жалеть их, на мой взгляд, не стоит: они сами во всем виноваты. Кто им мешал читать? Почему они не стали поступать в институт?
Саня сидел, слушал, молчал. То, что говорил Боря, было ему понятно, то есть он был вполне согласен, что такая жизнь, темная, серая, идущая по какому-то заведенному кругу, ужасна… Он, Саня, так жить не смог бы… Но странно неприятны были ему Борины слова. Слова, которые он, если разобраться, считал справедливыми. Или нет?..
— У нас мама тоже книжки не читает, — с вызовом сказал вдруг Кукарека. — А я ее все равно люблю!
Боря смутился, опустил глаза.
— Извини, я не имел в виду никого конкретно…
Но Кукарека не успокоился:
— Она медсестра и, если хочешь знать, работает по две смены, потому что папка умер, а нас двое… А в институт она не пошла потому, что Юлинская родилась, понял?
— Видишь ли, — вздохнул Боря, — с этим можно было не торопиться. Ведь можно было сначала закончить институт, а уж тогда…
— А это не твое собачье дело! — взвился Кукарека.
— Женя!
— А чего он говорит!
— Боря, ты действительно…
— Я же теоретически… — пожал плечами Боря Исаков, а Кукарека вылез из-за стола и пошел одеваться.
— Женька! — выскочил вслед Саня.
Исаков-младший сидел опустив глаза и чертил вилкой по клеенке.
— Извините, Елена Николаевна, — виновато произнес он. — Мне очень неприятно, но он просто неверно меня понял…
Хлопнула входная дверь.
— Ну вот, ушел… — уныло сказал Исаков-младший.
Но это пришел обедать Арсений Александрович.
— Борис, письмо тебе от родителя! — крикнул он из коридора.
Исаков-младший поморщился.
На следующий день был дождь, и Елена Николаевна конечно же спросила, увидев, что сын натягивает куртку:
— Ты куда?
— Гулять, — сказал Саня. Не мог же он сообщить маме, что идет звонить Юле.
Он устроился в беседке посреди двора, по случаю дождя там было пусто.
Юля отозвалась сразу, будто ждала. Да она и ждала, конечно.
— Привет! А пошли гулять…
— Мама не пустит, — вздохнула Юля. — Дождь…
— А завтра?
— Конечно. А у тебя синяк все равно просвечивает…
— Сильно?
— Ага… А больно?
— Нисколько!
— А я по тебе скучаю…
— А мама точно не пустит?
— Точно.
— А ты на каком этаже живешь?
— На третьем.
— Хочешь, я залезу? — сказал Саня, который сейчас все мог. Более того: у него просто земля уходила из-под ног, и, чтобы не взлететь и не удариться макушкой о потолок беседки, он держался за большой кривой гвоздь, вбитый кем-то в деревянную стенку, видимо в расчете именно на такие случаи.
— С ума сошел? — засмеялась Юля.
— Нет, правда, ты окно открой…
Но Юля была неумолима.
Да и Юлина мама, обнаружив, что в комнату дочери влетает учитель географии, надо думать, была бы несколько удивлена…
Они еще долго болтали, говоря друг другу «ты» и замирая от ужасной этой вольности. Потом он бродил по улицам, промок до нитки, а домой не хотелось. Он отправился на почту, проведать Борю.
У Бори уже гостил Васильев Вова с котом Боря и Вова беседовали о «летающих тарелках», а Рыжий деловито гонял по комнате бумажный шарик.
— Не попадет тебе за гостей? — спросил Саня, оглядывая пустую служебную комнату: круглый стол, залитый чернилами, стопки телеграфных бланков. Вкусно пахнет сургучом и клеем.
— Ну что вы! — удивился Боря. — Они меня любят… Заботятся…
— Боренька, забери телеграммы! — крикнули из соседней комнаты. — Разнесешь — и беги домой. Да сейчас-то не ходи, погоди, на улке так и хлещет…
Но Боря не послушался: он с трудом высиживал на работе положенные часы и радовался, когда можно было уйти раньше.
Вова Васильев запихал под куртку Рыжего, и они вышли под дождь.
— Во ненормальный! — толкнул Борю Васильев. — Нашел время гулять!
Под тусклым уличным фонарем дождь лил, казалось, особенно сильно, он блестел, перечеркивая темнеющее вечернее пространство, а за его четкими полосами маячила сутулая мальчишеская фигура. Мальчишка стоял сунув руки в карманы, дождя будто не замечал.
— Эй! — крикнул ему Васильев. — Гуляешь?
Мальчишка не ответил — метнулся в сырую тьму и пропал.
— Пугливый! — засмеялся Вова и вдруг зашипел: — Уя! Да сиди ты! Промокнешь, балда!..
Это Рыжему надоело под курткой, и он рванулся на свободу.
Телеграммы разнесли быстро. Только из-за одной пришлось идти довольно далеко, а когда они вручили ее и вышли на улицу, опять метнулась в соседний проулок мокрая тень.
— Стоп! — тихо сказал Боря. — А ведь он за нами следит!
— Кто? Уя, да не царапайся ты, собака!
— Этот, под дождем.
— Гуляет человек, не выдумывай, — отозвался Саня.
— Я вам серьезно говорю! — настаивал Боря. — Давайте проверим…
Они свернули за угол и затаились в черной тени мокрого полуоблетевшего тополя. И через мгновение в шуршании дождя послышались торопливые, хлюпающие шаги. Давешний мальчик вышел из-за угла и остановился, вглядываясь…
— Я же говорил! — прошептал Боря.
— Эй, человек, иди сюда! — позвал Саня. — Мы тут, под тополем…
Но темная фигура дрогнула, отпрянула назад и побежала.
— Вот это да! — удивился Васильев Вова. — Интересно, кто это?
— И чего ему надо? — пробормотал Боря.
А ведь всего несколько дней назад они смотреть-то друг на друга боялись. Не разговаривали. Не бродили вместе по городу. Делали вид, что проживут друг без друга. Как это у них получалось — непонятно!
— А когда ты ко мне обращался, у тебя лицо было сердитое-сердитое!
— Это чтоб ты не догадалась.
— Ну и глупо! Мужчина должен быть решителен.
— Я тебе тогда не мужчина был, между прочим, а учитель. И потом — ты же не обращала на меня внимания…
— Это ты на меня не обращал! Все девчонки по тебе с ума сходили: ах, Санечка, ах, какой он милый, ах, он замечательный, ах, у него уроки интересные!.. А ты был такой…
— Какой?
— Глаза горят, брови нахмурены, и ясно, что ничто, кроме экономической географии, тебя не интересует…
— Я, между прочим, для тебя все рассказывал!
— Ой, мама! — сказала вдруг Юля.
Навстречу шла Лола Игнатьевна и смотрела на них пристально и недоумевающе.
— Свернем! — зашептала Юля.
— Ни за что! — восстал Саня. — Что я, мальчик, прятаться!
— Здравствуйте, — сказали они чинно, поравнявшись с завучем.
— Здравствуйте, Александр Арсеньевич… Здравствуй, Петухова… Гуляете?.. — растерянно поинтересовалась Лола Игнатьевна.
— Гуляем, — хором ответили Саня и Юля.
Недоумение на лице завуча медленно, но верно сменялось неодобрением. Было заметно, что Лоле Игнатьевне есть что сказать гуляющим учителю и ученице, но что-то (педагогическая этика, видимо) ее сдерживает. Зато можно было не сомневаться, что в другое время и в другом месте каждому будет сказано все, что положено.
— До свидания, — вежливо сказал Саня. — Мы пойдем.
— До свидания, — отозвалась Лола Игнатьевна и твердо сжала губы.
— Она стоит, нам вслед смотрит, — оглянулась Юля. — Что теперь будет?
— Ничего! — нахмурился Саня. — В конце концов, это ее не касается.
— Наверно, она так не думает, — предположила Юля.
Саня и сам об этом догадывался, но сказал беззаботно: