В квартире все смолкло, будто вымерло, долго не отпирали. Деваться Сане было некуда, он позвонил снова, хотя было совершенно непонятно, что же теперь он должен делать…
Дверь открыл отец. Молодой, высокий, похожий на Лешку.
— Здравствуйте, — сказал он. — А Леши нет дома…
— Не ври! — отозвался из глубины квартиры Исупов.
— Извините, Александр Арсеньевич, — неловко сказал отец. — У нас тут…
— Проходите! — сказала мать, появляясь в коридоре. — Не обращайте внимания. — И уже сыну: — Я надеюсь, при гостях ты не будешь выяснять отношения?
Саня прошел и увидел Исупова, он стоял посреди комнаты, сунув руки в карманы, и качался с носков на пятки.
— Они уже развелись, оказывается, — скучно сказал Исупов Сане. — Так что все это лишнее…
— Алешка! — просительно сказал отец.
— Не надо было жениться, — злобно посоветовал ему Исупов. — Или, по крайней мере, не стоило заводить нас с Виталькой.
— Я рекомендую тебе успокоиться и помолчать, — решительно сказала мать. — Что случилось, Александр Арсеньевич?..
— Да так, мелочи! — хмыкнул Исупов. — Не стоит об этом говорить, у вас свои проблемы… Вам же квартиру надо разменивать, и побыстрее, с этим теперь такая морока!.. Пойдемте, Сан Сенич, не будем им мешать, им еще столько нужно обсудить. Нас с Виталькой они уже разделили, а вещи еще нет…
Он выскочил в коридор, сорвал с гвоздика штормовку и хлопнул дверью.
— Извините… — неловко пробормотал Саня. — Я пойду, до свидания…
Осень была в городе, прекрасная светлая осень, на углу Кировградской и Симбирского ждала Саню Юля. Лешка уже наревелся и успокаивался потихоньку. Саня дал ему носовой платок, а когда Лешка привел себя в порядок, взял его за руку и пошел на свидание…
… — Тут вам послание, — сказала Лола Игнатьевна, пригласив Александра Арсеньевича к себе в кабинет.
Она подала ему самодельный конверт, на котором неровными печатными буквами значилось: «Александру Арсеничу лично в руки».
— Стихи какие-то, без подписи, — пожала плечами Лола Игнатьевна. — Не очень умело, но для начала неплохо.
— А вы что, читали?
— Разумеется! Конверт сунули под дверь учительской, надо было разобраться…
— Да ведь тут написано — лично! — раздраженно произнес Саня. — И адресовано не вам.
— А если бы это какое-нибудь хулиганство было? Не понимаете? И вообще, Саша, я вас позвала по серьезному делу, спрячьте свое письмо в карман, садитесь.
Лола Игнатьевна некоторое время молчала, собираясь с мыслями, а Саня сидел и ждал, не сомневаясь, в общем, о чем пойдет разговор.
— Не подумайте, что я ханжа… — деликатно начала завуч. — Я не вижу ничего скверного в том, что учитель и ученица гуляют вместе…
— А что тут можно увидеть скверного? — дерзко поинтересовался Саня.
— Вот вы опять не хотите меня понять! — вздохнула Лола Игнатьевна. — Я вам, собственно, ничего еще не сказала, а вы уже упрямитесь. Между тем, если уж говорить прямо, такие прогулки не совсем типичны… Я высказываю не свое частное мнение, а общепринятую точку зрения!
— Будьте добры, — воинственно отозвался Саня, — покажите мне, где в Уставе средней школы это записано.
— При чем тут устав! — удивилась Лола Игнатьевна. — Неужели вы сами не понимаете?.. Если бы Петухова училась в младших классах — гуляйте на здоровье, никому и в голову ничего не придет, а тут… Петухова — уже взрослая девушка, об этом не надо забывать, а вы — молодой человек…
— И что же тут нетипичного? — заинтересованно спросил Саня. — По-моему, как раз все очень даже типично.
— Вы все шутите, а какое у окружающих может сложиться мнение, вы подумали?
Быть бы учителю географии поразумнее, не спорить, не упрямиться, а кивнуть бантиком и перенести свои прогулки в другой район, так нет же!
— С кем я гуляю по улице — мое личное дело, — решительно ответил он завучу. — Прошу вас более этого вопроса не касаться! — И ушел.
Конечно, Лола Игнатьевна вызвала и Юлю, но всегда вежливая ученица вдруг надерзила завучу и ушла, хлопнув дверью.
Таким образом, прогулки учителя и ученицы не прекратились, ужасное, нетипичное явление продолжало иметь место…
— А он не разговаривает с нами, и всё! — горестно рассказывала Юля. — Подумаешь, гордый! Мы ему звоним, а он трубку бросает… И на уроках ведет себя, знаешь… Официально… Что нам, на колени перед ним теперь вставать?!
— Вы первые начали… — вздохнул Саня. — А Матвей Иванович — он обидчивый…
— Мы первые?! — возмутилась Юля. — А кто сказал: «Паситесь, мирные народы»?!
Конфликт Аристотеля с одиннадцатым «А» затянулся. Поначалу одиннадцатый «А» дружно бойкотировал своего наставника и ждал, когда он раскается. Аристотель не раскаивался, и это было так странно, что ученики, отменив бойкот, попытались объяснить ему всю недопустимость его поведения. Тут-то выяснилось, что это не одиннадцатый «А» с Аристотелем, это Аристотель с одиннадцатым «А» не разговаривает!.. И тогда гордые, своевольные древние греки вдруг ощутили себя сиротами. Хоть храбрились, хоть и твердили «подумаешь!», но было им не по себе. Шамин был подвергнут остракизму. «Все из-за тебя, лысый!» — говорили девочки скинхеду. Шамин отмалчивался и смотрел мимо одноклассников…
Юля сказала:
— Вот давай к нему сходим, а?
— Здо́рово живешь, я-то тут при чем? — удивился Саня.
— Если я с тобой приду, может, он меня не прогонит…
— Он и так не прогонит.
— Ага, уже троих прогнал, думаешь, мы не ходили?
Саня вздохнул и согласился.
— Давай только зайдем ко мне, я книги возьму…
Дома был Боря, он собирал вещи.
— Ты чего это? — удивилась Юля. — Что случилось?
— Ничего, — ответил Боря. — Все в порядке, просто я решил вернуться домой.
— А-а… — понятливо кивнул Саня и отвернулся.
— Вы поймите меня правильно, — поспешно сказал Боря. Глаза у него были ясные, уверенные. — Не могу же я жить у вас всю жизнь!
— Да-да, — кивнул Саня, не глядя, потому что деловито перекладывал конспекты у себя на столе и делал вид, что ничего не случилось. А ведь случилось…
— И потом, мама переживает, она ведь ни в чем не виновата. А с почты я уволился вчера, потому что не могу там… Так что у меня другого выхода нет…
— Да-да, — согласился Саня.
— Отец, в сущности, прав. Я не виноват, что жизнь так плохо устроена. Можно, конечно, не замечать этого и делать вид, что все в ней прекрасно и удивительно, но это просто неумно! Я думаю, оттого что я испорчу себе жизнь, никому лучше не станет. Я прав?
Вопрос был чисто риторический. Саня не ответил, посмотрел на Борю и спросил меланхолически:
— Какое сегодня число?
— Двенадцатое, — ответил Боря, взглянув на часы. — А что?
Аристотель Сане и Юле не удивился, сказал только:
— Имей в виду, Петухова, что тебя пускаю только из вежливости. Ишь чего придумала!.. А разговаривать с тобой все равно не буду, и передай своим одноклассникам, что я ваши подметные письма выбрасываю не читая…
— Матвей Иванович, а откуда вы это знали?.. — хмуро спросил Саня.
— Что?
— Про Борю. Что через две недели…
— А-а… — понял Аристотель и поглядел на Саню с жалостью. — Вон что… Уже?
Саня кивнул.
— Ну и как он ушел?
Поскольку Саня горестно молчал, ответила Юля:
— Поблагодарил за гостеприимство, а напоследок сообщил, что не сможет больше быть старостой географического кружка, потому что по воскресеньям у него тренировки, его папа в секцию карате устроил… Так что в походы он ходить не сможет…
— Замечательно! — одобрил Аристотель. — Спорт — это отлично. Развивает физически, дает бодрость, здоровье. Не понимаю, Саня, почему это правильное решение Исакова заняться спортом вызывает у тебя отрицательные эмоции…
— Он же предатель! Понимаете? — сказала Юля.
— У вас все предатели! — сердито пробормотал Аристотель. — Глупости это всё!
— Вы считаете, — с вызовом произнесла Юля, — что если ему только шестнадцать…
— Я считаю, — морщась, перебил Аристотель, — что предать можно только то, что ты любишь, во что веришь. А Исаков ничего не предавал, он просто выбрал то, что ему выгоднее, всего-то!
— Но он же с нами был! — потерянно сказал Саня. Худо было ему и не очень понятно, как же все это случилось…
«Дети — маленькие мудрецы»! «Устами младенца глаголет истина»! Как же так? Ведь в походы вместе ходили… Сидели рядом у костра, сколько всего было сказано… Ведь так хорошо все было!
— Он же все понимал, он наш был!
— Никогда он не был «наш»… — вздохнул Аристотель. — Он «свой» был, вежливый, начитанный мальчик. Очень благополучный, у которого всегда и все в жизни было замечательно…
— Но он всегда за всех заступался!
— А! — махнул рукой Аристотель. — Это, знаешь ли, очень приятно, когда тебе ничего за это не грозит. А теперь он сообразил, что жизнь вовсе не праздник, и, в общем, ему крупно повезло в ней, надо дорожить… И пропади она пропадом, справедливость эта, коли из-за нее надо поступиться своими удобствами…
— Значит, Исаков-старший был прав? — тоскливо спросил Саня. — Жизнь проста: лучше быть подлецом, чем неудачником?
— Жизнь прекрасна! — грозно краснея, отвечал Аристотель. — И не говори пошлости! А Исаков-старший прав быть не может: он знать не знает, что такое жизнь! Для него она — полная кормушка, а остальное его не касается. Он ни за что не отвечает, у него нет святынь, он не живет, он — мародерствует!..
Аристотель грузно опустился на стул, посидел, успокаиваясь, спросил:
— Котлеты вам греть?
— Не надо нам котлет, — горестно отозвался Саня. — Матвей Иванович, кому же верить?..
— Людям, миленький.
— Ну почему жизнь такая?.. Несправедливо это, не хочу я так!
— Да где же я тебе другую возьму? — развел руками Аристотель.
— Даже жить не хочется…
— Веревочку дать? — заботливо предложил Аристотель. — Я-то еще поживу, сколько можно, мне нравится. Есть в ней, в жизни, что-то такое — обнадеживающее…