— Матвей! — укоризненно вмешался Арсений Александрович.
— Спорим! — яростно согласился Саня. — Кто проиграл — уходит из школы заведовать овощебазой!
— Ну уж нет! — усмехнулся Аристотель. — Это — уволь…
— Боитесь? — торжествовал Саня.
— Тебя, дурака, жалко… — вздохнул Аристотель, и Саня вдруг подумал, что Матвей Иванович стал старым, а ведь раньше все понимал… Печально стало Сане.
— Сегодня тридцатое сентября, запоминайте, Матвей Иванович, — сказал он.
И опять пришла долгожданная суббота.
В полночь небо над лесом вызвездило. Ясное, большое, оно стояло над головой…
— Сан Сенич… — позвал в тишине Толик Адыев. — А ведь правда, там кто-то есть?.. — он лежал навзничь посреди поляны и пристально смотрел в небо, будто хотел разглядеть этого «кого-то» немедленно. — Может, сейчас тоже смотрит на нас и мучается, есть мы или нет…
Это начинались лесные разговоры: ночь, огонь — можно говорить, не боясь, что посмеются, покрутят пальцем у виска…
— Бог, что ли? — настороженно спросил Кукарека.
— Люди… Братья по разуму…
— Наверное, есть, — отозвался Саня.
— А как это — Вселенная бесконечна? — задумалась вдруг толстая девочка Мила и перестала жевать.
— Да очень просто! — решительно ответил Вовка Васильев. — Нет конца и все!
— Все звезды, звезды?
— Ну.
— А за ними что?
— Тоже звезды, чего тут непонятного?
— Да ведь все равно они где-то кончаются, а там что будет?
— Они не кончаются, вот и все, поняла?
Мила мотала головой.
— А тебе не все равно? — скучно спросил Лешка.
— Нет, — испуганно ответила Мила. — Мне не все равно, мне страшно…
— Ну и дура! — пробормотал Лешка. — Нашла чего бояться.
— Чего бояться? — удивился Васильев. — Вот скоро уже совсем все откроют и мы узнаем, как тут все устроено!
— А я люблю из форточки ночью смотреть… — сказала Юля. — Ночью встанешь потихоньку, высунешься, а до самого горизонта окна светят… Так странно — люди кругом живут… Рядом, а никогда не узнаешь, какие они, как им там… А на звезды лучше долго не смотреть: им всё всё равно. И тебе всё всё равно делается, смотришь на них, смотришь и забываешь: где ты, кто ты, зачем ты?..
— А из форточки дует, между прочим, — перебил сестру Кукарека. — И прямо на меня! Понятно теперь, почему я всегда простуженный!
— Хоть бы они прилетели! — вздохнул Адыев.
— Сан Сенич! А про «летающие тарелки» — это правда? — раздалось сразу несколько голосов.
— Да вранье! — закричал сердито Кукарека.
— Почему это вранье?! — возмутились девочки.
— А вы их видали?
— А может, и видали! — заводным голосом сказал Вова Васильев.
— Интересно, где это ты видал?
— Где надо!
— А не видал, так и не говори!
Не приходилось сомневаться, что к представителям иных цивилизаций Кукарека относится крайне недоброжелательно.
— По его — не видел, так этого, значит, и нет! — заступился за пришельцев Адыев.
— А и хотя бы!
— А магнитное поле ты видел? Что ж, его тоже нет, по-твоему? поинтересовался Боря, который снисходительно прислушивался к этому разговору, но не вмешивался.
— Магнитное поле — это ладно! — сердито сообщил Кукарека. — Оно наше, а не чужое какое-нибудь… А этим чего надо? Приперлись на своих тарелках и подглядывают? Кто их звал?
— Зато они войны не допустят! — вмешался Адыев.
— Ой, хорошо как! — обрадовалась Мила. — Кукарека, слышишь? А ты на них злишься!
— А по-моему, стыдно… — тихо сказала Юля. — Будто мы дети, а они поставлены глядеть, чтоб мы чего не натворили… Мудрые дяди с другой планеты!
— Так у них же цивилизация выше нашей! Вот они и хотят помочь!
— Больно надо! — завелся Кукарека. — Если б они как люди — прилетели, представились! А то засекретились!
— Темный ты! — закричал Васильев. — Не понимаешь, да: им же сперва разобраться во всем надо!
— Пусть у себя разбираются!
— А они у себя уже разобрались!
— И мы разберемся! — уверенно сказал Кукарека.
— Детское время кончилось, — скомандовал Саня.
У костра остались только Юля и Боря, они были «взрослые», к ним это не относилось.
Боря был молчалив и сосредоточен на своем несчастье. Вчера он опять ездил по городу, искал ПТУ, где еще принимают желающих получить рабочую профессию. И нашел, а Арсений Александрович решительно отказался выдать Боре документы: никаких ПТУ, надо кончать школу, а не дурака валять… Боря сообщил ему, что у нас в стране любой труд почетен, что сейчас большая нехватка рабочих рук, и даже объяснил, что рабочий класс авангард мирового революционного движения, но Арсений Александрович остался неумолим. А ведь все так хорошо складывалось: и кормили бы три раза в день, и одевали, и общежитие обещали дать, несмотря на то что Боря не иногородний. А через два года стал бы Боря высококвалифицированным маляром-штукатуром…
Боря сидел, глядел в огонь и мечтал, как идет он по городу, в спецовке идет такой, синей, грубой, заляпанной краской (он видел таких людей на улицах), на ногах у него тяжелые, грязные ботинки, а навстречу отец… В своем любимом светлом костюме, с бабочкой, в руках цветы (с премьеры идет)… И вот они случайно встречаются на улице — главный режиссер театра и маляр-штукатур. Боря с сожалением смотрит на отца (взрослый, сильный, всего сам достигший, не сломленный жизненными испытаниями человек), а отец прячет глаза, отец приходит домой, отец курит сигарету за сигаретой, не спит, бродит по квартире… Ночью у Бори раздается звонок… Или нет, Боря ведь живет в общежитии, там нет телефонов… Ночью кто-то стучит в дверь. Боря открывает. Это отец. Он говорит глухим, растерянным голосом: «Я пришел сказать, что я все понял. Ты прав, я прожил жизнь напрасно…» А Боря ему отвечает: «Извини, но я ничем не могу тебе помочь, ты сам во всем виноват»…
— Да хватит тебе переживать… — вздохнул Саня.
— Александр Арсеньевич, ну как вы не понимаете, — сердито отозвался Боря, — не могу же я жить на вашем иждивении.
— Перестань, — поморщился Саня. — Прокормим, — и подмигнул безутешному Боре. — Зато, когда станешь великим режиссером кино, мы же гордиться будем, а?
— Я считать все буду, а потом отдам…
— Тьфу! — Саня даже рассердился. — Счетовод!
— Да нет, Борька прав, — покачала головой Юля. — Неловко это как-то… Надо что-то придумать… Слушай, Борь, а ты на почту иди, телеграммы носить!
— А возьмут?
— Да бросьте вы, зачем это нужно! — не согласился Саня, а из палатки вылез Кукарека в обнимку с рыжим котом Вовы Васильева (Вова расставался с ним только на время занятий в школе) и заявил:
— А чего? Конечно, иди, Боря! Ты же мужчина, а мужчина сам за себя отвечает!
— Живо в палатку, мужчина! — нахмурился Саня. — Завтра не поднять будет, да?
— А если мне надо?
— Коту тоже надо?
— А там темно, я один боюсь! — и Кукарека, прижимая к груди рыжего, ушел в лес. — У нас Юлька каждое лето работает! — прокричал он из тьмы, потому что маминой зарплаты не хватает, а на мне к тому же и горит все, как на огне, что ж делать? Я, как в восьмой перейду, тоже буду летом работать. А Борька что — хуже?
— Вот именно, — подтвердил Боря.
— Борьке даже полезно, раз он в кинорежиссеры собирается, — сказала Сане Юля. — Ему жизнь надо очень хорошо знать, а не только книжки читать…
— А книги разве не жизнь? — спросил Саня.
Юля взглянула на него темными своими строгими глазами, улыбнулась и сказала:
— Вы очень хороший… И добрый… Только вы еще совсем ребенок…
От этих слов обидно стало Сане и счастливо, и, чтоб Юля, Боря и Кукарека этого не заметили, он иронически улыбнулся и сообщил Юле, что она сама еще очень юная и глупая особа. А Юля ему ответила, что женщина внутренне взрослеет раньше мужчины, и поэтому внутренне она значительно старше…
— Ну да, — сказал остроумный Саня, — вы мне внутренне в бабушки годитесь, да?
А потом Боря уснул прямо у костра, лес стоял тихо-тихо.
— Я вас помню, когда вы еще в школе учились… Вы с нами на концерт ходили. Зимой, в пятом классе… Тогда снег шел такой пушистый, мы его ртом ловили, пока Аристотеля на остановке ждали. Мы на конечной договорились встретиться и ехать вместе, а он опаздывал. Мы уже хотели за ним бежать, а тут вы вместе пришли… Помните?
Саня помотал головой.
— Вы были без шапки, весь в снегу, а Аристотель сказал: «Это мой друг Саня, прошу любить и жаловать», а мы сразу стали вас разглядывать… Так интересно было!
— Почему это? — насторожился Саня.
— Ну, вы ведь были сын Арсения Александровича, мы так близко в первый раз вас видели, вы на другом этаже учились. Я все пыталась себе представить, как вы приходите домой, а там — Сень Саныч… Думаю, как же вы с ним разговариваете и не боитесь?.. Еще думала, «ты» или «вы» вы ему говорите?.. А на концерте вы сидели рядом с Машкой Матвеевой, она тогда в вас сразу втрескалась, а мы дразнились…
— А эта Матвеева, видно, прозорливая девушка, — серьезно отозвался Саня. — Сразу поняла, какой прекрасный молодой человек сидит с ней рядом. Это такая черненькая, в очках, да? На втором ряду в прошлом году сидела?.. Очень славная девушка…
— А вы совсем не помните про концерт?
— Совсем… Ну, а дальше что было?
— В антракте вы побежали за мороженкой, а мы…
И Саня все вспомнил!.. Это в филармонии было, зима, десятый класс. Он даже вспомнил, как залихватски подмигивал в зал старенький балалаечник… А в зале, в девятнадцатом ряду (и ряд помнил!), сидела Кондратьева из десятого «Г», и Сане все время хотелось оглянуться, поглядеть туда, но он не смел… Вот как это было. А потом они встретились в антракте. «Как, и ты здесь?..» — неискренне удивился Саня (он и с Аристотелевыми пятиклассниками-то напросился только потому, что услышал случайно на перемене: Кондратьева сегодня идет в филармонию), и они встали в очередь за мороженым. Нужно было говорить что-то, остроумное, непринужденное, а Саня смотрел в сторону и молчал как дурак… И все, все — и Кондратьева, и тетка, продающая мороженое, и вся длинная очередь, наверно, понимали, что Саня влюблен в Кондратьеву по уши…