Утром он для начала повздорил с Бедной Лизой.
И так жизнь была тошна и беспросветна, а тут еще молодая литераторша, вбежав в учительскую, принялась жаловаться:
— Это же какое терпение надо иметь! С ума они посходили, распоясались совершенно! Такие сочинения понаписали, читать страшно!
Саня сразу догадался, что речь идет о сочинениях «Кем я хочу стать?», и раздраженно поинтересовался:
— Ну чем ты опять недовольна?
— Ты бы почитал!.. — На красивом, румяном лице Бедной Лизы возникло и утвердилось трагическое выражение. — А этот ужасный Вахрушев… Он же просто издевается! Полюбуйся…
Сочинение Вахрушева было коротким — три строки кривым почерком:
«Я хотел бы стать неведимкой
бродить по улецам
и улыбатся тем кто меня увидил».
Саня прочитал и сумрачно поинтересовался:
— И чего тебя в пед понесло, Лизавета!
— А это, между прочим, не твое дело! — сразу обиделась Бедная Лиза. Тебя забыли спросить!
— Человек тебе по-человечески написал, а ты лаешься…
— Это ты называешь «по-человечески»?! — охнула Бедная Лиза. — Куча ошибок! Ни одной запятой! И почему так мало? Ну вот что я должна за это поставить?
— Единицу! — хмуро отозвался Саня. — Что б в следующий раз не вздумал писать искренне. Только имей в виду, это я велел им писать что хочется.
— Санечка, обрати внимание на Исупова Лешу, — не дала им доругаться старенькая Ася Павловна. — Вторую двойку ему ставлю, совсем перестал заниматься…
— Обращу… — уныло пообещал Саня.
Уроки прошли скучно. Собираясь уходить, он обнаружил на подоконнике возле учительской Борю.
— Я тут пока посижу, — напряженно сказал Боря. — Вон, видите, караулит…
Во дворе школы стоял Исаков-старший. Белый плащ, длинный черный шарф картинно брошен за плечо и мотается на ветру…
— Домой зовет, — усмехнулся Боря. — Вчера звонил… Который час?
Было четверть третьего. Боря недовольно дернул плечом:
— Придется через спортзал вылезать… У него худсовет только в три, минут двадцать еще простоит, а мне на работу пора…
Саня представил, что сейчас придется двадцать минут разговаривать с Исаковым-старшим, и вернулся в учительскую. Не хотелось ему ни с кем разговаривать.
В учительской был только Аристотель. Он проверял самостоятельные работы и с досадой прислушивался к звукам, несущимся с пятого этажа, — там репетировал школьный ансамбль.
— Упражняются! — гневно бормотал Аристотель. — Музыканты самодельные, бездари! Как не вспомнить Спарту!..
И он с угрюмым наслаждением принялся вспоминать Спарту. Было ясно, что десятый «А» твердо стоит на своем и мириться с классным руководителем не желает.
— Спарта была серьезным и малосимпатичным государством, — вспоминал Аристотель. — Во всяком случае, так мне казалось в молодости… Я этих спартиатов очень не любил. Ненавидел, можно сказать…
— А царь Леонид? — скучно возразил Саня. («Путник, честно исполнив закон, здесь мы в могиле лежим» — так написано на могиле трехсот спартанцев и царя Леонида в Фермопилах… Как Саня плакал над этой могилой, а персы шли в обход, нашелся предатель! Ох, как Саня плакал, ему пять лет было, что ли, и он знал прекрасно, что тот, кто останется в Фермопильском ущелье прикрывать отход греков, домой никогда не вернется, Аристотель не в первый раз эту историю рассказывал, а Елена Николаевна кричала: «Мотька, замолчи немедленно, не травмируй ребенка!» Аристотель же не слушался и ребенка травмировать продолжал…)
— И все-таки это была казарма, — сердито отозвался на Санино возражение Аристотель. — Вся страна — казарма, ты представляешь? А у меня в молодости, милый мой, были другие идеалы…
— А сейчас? — уныло спросил Саня, выглянув в окно. Исаков-старший все стоял там на ветру.
— Сейчас! Сейчас я старый, умный. Надо тебе сказать, что сейчас я начинаю склоняться к тому, что спартанцы были великие педагоги. А почему? Потому что у них были Апофеты! О! — мечтательно вздохнул Аристотель. — О Апофеты!.. Вот чего нам не хватает!
Поскольку Аристотель был явно не в духе, Саня, который тоже добрым расположением духа не отличался, сразу догадался, что Апофеты — это нечто весьма скверное.
— Апофеты, мой юный друг, — величественно и грозно произнес Аристотель, — это глубочайшая расщелина в горном массиве, именуемом Тайгетом… Вам, поди, не то что в методиках, но и в курсе истории педагогики об этом не рассказывали, а зря! Суть в том, славный юноша, что ежели юный спартанец был, скажем, с некоторым изъяном — ну, трудновоспитуемый, по-нашему, — так вот с таким юным спартанцем педагоги не маялись, не тащили его за уши из класса в класс, не уговаривали, не завышали ему оценки, нет, Александр! Его просто сбрасывали в Апофеты!
— Хотите, я подыщу вам что-нибудь подобное в окрестностях города? деловито предложил Саня.
— А! — Аристотель безнадежно махнул рукой. — Что ни говори, а в мире был только один великий педагог… Царь Ирод его звали! — он хотел еще что-то сказать, может быть, даже проклясть педагогику хотел он, но не успел, потому что в учительскую — как всегда, вихрем и, как всегда, зареванная — вбежала Бедная Лиза…
— Матвей Иванович! Санечка! Ой, мамочки! Там!.. — и она заревела в голос.
— Прекрати реветь и быстро говори! — приказал Аристотель.
— Я… — быстро сказала Бедная Лиза, но тут снова начались всхлипывания, шмыгание носом, из-за которых понимание того, что произошло, чрезвычайно затруднилось. — А он… Не захотел переписывать!..
— Кто?
— Ва-а-ахрушев! Кто больше… А я… посадила его под арест, а он…
— Под какой такой арест?! — гневно загрохотал поборник спартанской педагогики. — Вам здесь что, а?! Кадетский корпус?!
— Я… — с новой силой залилась Бедная Лиза слезами. — Я хотела, как Макаренко!.. Чтоб потом по душам, а он… Он всегда все назло!.. Макаренко сажал… А он из окна…
— Какой этаж? — остолбенело спросил Аристотель.
— Второ-ой… И висит…
— Почему — висит?
— Зацепился-а-а…
— Ах ты! — топнул Аристотель, и они побежали на второй этаж, туда, где висел второгодник Хрюшкин…
— Ой, мамочки! — на бегу причитала Бедная Лиза. — Ой, мамочки!..
За спиной у нее зловеще пыхтел Аристотель.
В пятом «Д» окна были настежь. Под одним из них, зацепившись курточкой за стальную скобу, висел, слегка качаясь на ветру, упрямый второгодник с равнодушным, весь мир презирающим лицом, а внизу стояли его одноклассники и от души веселились.
— Как тебе там, Хрюк? Далеко видно?
— Созрел, падай!
Вахрушев будто не слышал, он вообще не обращал ни на кого внимания. Висел и смотрел вдаль.
Аристотель решительно влез на подоконник.
— Позвольте мне, — сказал Саня, запрыгивая. — Вдвоем будет тесно. И, высунувшись из окна, хмуро посоветовал веселящимся пятиклассникам: Шли бы вы домой…
Пятиклассники не послушались, стояли и наблюдали, что будет дальше. Возглас Аристотеля: «Держись, друг!» — был воспринят ими с недоумением: они полагали, что сейчас ужасному Хрюшкину попадет. И притом — сильно. Еще больше удивились они, услышав жалобный, просящий голос Бедной Лизы:
— Митенька, только, пожалуйста, не падай!..
Кроме того, они впервые слышали имя второгодника.
Александр Арсеньевич свесился вниз, но до Вахрушева не дотянулся. Он сказал:
— Матвей Иванович, будьте так добры, слезьте с подоконника и подержите меня за ноги…
Пятиклассники стояли раскрыв рты, было захватывающе интересно.
Учитель географии завис вниз головой над раскачивающимся Вахрушевым и скомандовал:
— Руку давай!
— Не дам! — буркнул отвратительный Хрюшкин.
Внизу возмущенно зашумели:
— Совсем с ума сошел этот Хрюк, сейчас из-за него и Александр Арсеньевич грохнется…
— Так и будешь висеть? — растерянно поинтересовался Александр Арсеньевич.
Вахрушев молчал.
— Мить…
— Отвяжитесь вы все от меня! — закричал Вахрушев с отчаянием. Отстаньте!..
— Ясно… — сказал Саня. — Будем, значит, висеть вместе…
Вахрушев взглянул на него исподлобья, отозвался с сердитым недоумением:
— Я вас не звал…
— Мало ли кто меня не звал, — строго ответил Саня. — Это ведь я виноват, верно? Тем более, что мы с тобой единомышленники, мне сочинение твое нравится…
Вахрушев скривился.
— Санька, вы скоро? — натужно спросил Аристотель. — Держать-то тебя сколько еще?..
— У него руки устанут, он вас не вытащит… — не глядя на Саню, пробурчал Вахрушев. — А я туда все равно не пойду…
— Почему?
— Не пойду, и все!
— Сан Сенич, у вас лицо сильно красное стало… — предупредили пятиклассники.
Саня и сам чувствовал, что в голове у него шумит, и видел он все будто сквозь розовый туман.
— Митенька, ну прости меня! — закричала из окна Бедная Лиза. — Я больше так не буду!
— Будете… — не поверил Вахрушев.
— Ну вот честное слово, не буду!
Толпа внизу оцепенела: такое она слышала впервые.
— У меня ремень есть, — сказал Сане Вахрушев. — Я его вам дам, вы подержите… А я по нему…
— Расшибешься.
— Да там невысоко будет.
— А если сорвешься?
— Что я — дурак? — резонно ответил Вахрушев. — Вы только с крюка этого меня снимите…
Он благополучно съехал вниз и разжал пальцы. До земли было метра полтора, но на ногах Вахрушев не удержался, упал ничком и остался лежать…
Саня вцепился в крюк, на котором мгновение назад висел упрямый второгодник, рванулся (Аристотель охнул, разжал руки) и прыгнул вниз.
— Митька! — позвал он, поднимаясь. — Ты живой?..
Пятиклассники стояли вокруг, молчали и смотрели круглыми испуганными глазами.
— Вроде бы… — просипел Вахрушев.
— Больно? Где, скажи…
— Не больно… — сказал упрямый Вахрушев и перевернулся на спину. Лежал и смотрел на Саню растерянно. — А это вы… из-за меня прыгнули?
А на втором этаже, в классе, сидела за партой Бедная Лиза и хлюпала носом. Аристотель, злой, не отошедший от испуга, попытался втиснуться рядом, но не влез.