— Если тебя интересует мое мнение, — сухо сказал Исаков-старший, — то лучше уж быть подлецом, чем неудачником. Запомни: подлец — понятие относительное, а неудачник — всегда неудачник…
— А ты?.. — с отчаянием спросил Исаков-младший, начиная кого-то ненавидеть. — Ты… удачлив?
Исаков-старший остановился посреди улицы, будто на стену наткнулся, и взглянул сыну в лицо.
— Да… — медленно сказал он. — И от моих удач тебе тоже кое-что перепадает… Ты не замечал?
Исакову-младшему в мгновение стало жарко. «Вот он какой!.. — со стыдом подумал он, слушая про джинсы, кожаный пиджак, замшевую куртку, два магнитофона, транзистор и часы „Сейко“. — Вот он какой, все подсчитал…» — и сказал:
— Мне от тебя ничего не надо!
— На два тона ниже, — посоветовал Исаков-старший. — Соседям вовсе не обязательно вникать в суть наших разногласий…
Они уже входили в подъезд.
— Романтик! Давай-давай, попробуй пожить в соответствии со своими высокими идеалами! Кончишь школу, поступишь в какой-нибудь затрапезный институт! Или сразу — в ПТУ! Это даже сейчас можно, давай! В армию сходи, кстати! Поживи, как все, идеалист паршивый!
— И поживу!
— Поживи-поживи! Я думал, ты умнее!
— Значит, ошибался, — огрызнулся Исаков-младший.
— Бывает, — зло кивнул Исаков-старший. — Только надолго ли тебя хватит?
— Не волнуйся, — не глядя на отца, пробормотал Исаков-младший. — Меня на всю жизнь хватит!
Вот что произошло вчера вечером…
— В ПТУ я вчера был… — тихо сказал Боря. — Там набор уже кончен… А домой все равно не вернусь…
— Знаешь что, — отозвался Саня, — а ты живи у нас…
Сразу после первого урока к Александру Арсеньевичу подошла англичанка, преподававшая в его классе. Он улыбнулся ей как можно обаятельней, потому что догадался: жаловаться будет. Англичанка на улыбку, однако, не смягчилась и посмотрела на Александра Арсеньевича так, будто подозревала, что он заодно со своими учениками.
— Ваш класс совершенно распоясался!
Саня уже постиг, что в таких случаях лучше не перебивать, а внимательно слушать все, что скажут и при этом выражать на лице полнейшее согласие и даже некоторое возмущение своими учениками. Этому его научил Аристотель, хотя сам данной тактики не придерживался и за учеников своих заступался.
— Урок невозможно вести! — жаловалась англичанка. — Мяукают, гавкают! Не класс, а зверинец. Исупов как с цепи сорвался, это же отпетый хулиган какой-то! Вы разберитесь, этого так оставлять нельзя!
Александр Арсеньевич выразил на лице своем все, что положено, и пошел разбираться.
Родной шестой «Б», вместо того чтобы гулять, как положено, по коридору, толпился в классе.
— Доброе утро! — сурово сказал Александр Арсеньевич нарушителям. Кто мяукал?
— Вот он… — Вова Васильев с готовностью вытащил из парты худого рыжего котенка. Рыжий взглянул на учителя желтыми глазами и в подтверждение Вовиных слов горестно мяукнул.
— Я его у школы нашел…
— Миленький, правда? — зашумели девочки, потянувшись к рыжему. — Сан Сенич, глядите, какой хорошенький!
— Ну не хапайтесь, не хапайтесь! — загородил рыжего Адыев. — И так всего затискали!
— Он есть хочет! — жалостливо сказала толстая и добрая Курбатова.
— Вот и отдай ему свою колбасу!
— Я уже отдала, а он все равно хочет… Он на уроке всего два раза и мяукнул-то, а она сразу раскричалась!
— Не сразу, — уточнил Адыев. — В первый раз она только спросила, кто хулиганит. А Вовка говорит: «Я».
— А что мне было делать?
— Она Вовку выгнала, а он снова мяукнул! Ну, котенок, а не Вовка, Вовка уже за дверью был… Тут и началось…
— Ясно, — вздохнул Александр Арсеньевич. — А гавкал кто?
— Я! — уныло отозвался Исупов Леша.
— Зачем?
— Просто так! — ответил Лешка, стараясь, чтоб вышло грубо.
— Просто так делает один дурак! — наставительно объяснил ему Александр Арсеньевич. — Позавчера ты пел на уроке, вчера жег расческу, сегодня гавкал… Может быть, уже хватит?
Исупов Леша глубоко задумался.
— Нет, еще не хватит… — тоскливо отозвался он наконец.
После этого ответа Саня на Лешку обиделся с новой силой и решил больше с ним не разговаривать. И вообще не обращать внимания.
— Что с кошаком делать будете? — спросил он, не обращая больше на Исупова Лешу внимания. — Или все уроки мяукать намерены?
— Можно, я его домой отнесу?.. Мама сиамского хочет завести, да достать не может, я ее уговорю, что не надо сиамского, сиамские — они дураки такие…
— Сам дурак! — обиделся за сиамских кто-то из девочек.
— Они злющие! — пояснил Вова. — Я злых не люблю. Лучше мы этого заведем… Ну можно, Сан Сенич?..
— Иди. Но чтоб одна нога здесь, другая там…
Васильева Вову с котом словно ветром сдуло.
У Бедной Лизы разболелся зуб, и потому сочинение на волнующую тему «Кем я хочу стать?» в пятом «Д» пришлось проводить Александру Арсеньевичу, у него как раз «окно» было.
Александр Арсеньевич сидел на подоконнике и думал, что скоро зима, а пятый «Д» прилежно делился планами на будущее, время от времени незаконно справляясь у него, как пишется то или иное слово. Только у второгодника Вахрушева планов на будущее не было.
— Ты почему не пишешь, Вахрушев? — строго спросил Александр Арсеньевич.
— Да он никогда не пишет! — зашумел пятый «Д», отрываясь от работы. Все равно пару получит, зачем ему!..
— Да о чем ему писать-то? — ехидно крикнул кто-то. — Он же дворником будет!..
Вахрушев в разговор о своем будущем не вмешивался. Сидел и молчал, как всегда.
— Между прочим, — нахмурившись, сказал Александр Арсеньевич, — многие великие люди учились в школе плохо.
Будущие капитаны, летчики, космонавты и артистки захохотали, у них было здоровое чувство юмора: второгодник Хрюшкин — великий человек! Разве не смешно?
Саня оглядел хохочущий пятый «Д» и очень рассердился.
— Не отвлекайтесь, — велел он, пошел и сел рядом с Вахрушевым. Тот сидел один на последней парте, у окна.
— Не обращай на них внимания, — сказал он шепотом. — Пиши! Назло пиши…
Вахрушев смотрел в сторону, молчал.
— Слышишь? Пиши, чтоб самому интересно было… Пиши, что хочется!
— Как это? — сквозь зубы спросил Вахрушев.
— А так! Есть же у тебя самое главное, тайное желание…
Вахрушев пожал плечами, ответил угрюмо:
— Про то писать нельзя.
— Почему?
— Не положено.
— Ерунда! — сказал Саня. — На то и сочинение, чтоб писать не то, что положено, а то, что хочется. Ты представь, что было бы, если б все писали то, что положено!.. Со скуки умереть можно было бы! И книг хороших не было бы, если бы писатели писали, что положено…
— Я не писатель…
— Это еще неизвестно. Кто тебя знает — кто ты… Пиши!
На первой парте решительно подняли руку.
— А это только Вахрушеву можно писать что хочется? — с обидой спросила голубоглазая маленькая девочка. — Или всем остальным тоже?
— Всем! — сказал Александр Арсеньевич решительно.
Глаза у Сани слипались — ведь ночью он почти не спал. Но пришел из школы Арсений Александрович, озабоченно взглянул на сонно ужинающего Борю и увлек сына в ванную.
У Арсения Александровича только что был Исаков-старший. Директор успокоил его: все в порядке, Боря жив-здоров, но дома жить не хочет… Исакова-старшего, надо сказать, это успокоило не очень.
— Что ты, как педагог, в этой ситуации должен и обязан был сделать?! — возмущенным шепотом выговаривал в ванной Арсений Александрович.
— Что? — сонно спросил Саня.
— Снять конфликт, объяснить мальчику, что он не прав!
— А если он прав?
— Даже если он прав, ты, ради мира в семье, должен был…
— Зачем?! — вскочил Саня. Сон его прошел, он готов был спорить.
А директор школы спорить не хотел: чего уж теперь спорить, после драки кулаками махать… Он только посмотрел на сына долгим отчаявшимся взглядом.
Отчаяние его проистекало из того, что сын-учитель не понимает самых простых истин:
П е р в о е: есть дети и есть взрослые. Взрослые — это взрослые. А дети — это всего лишь дети, неужели непонятно?
В т о р о е: дети ни за что не отвечают и живут себе припеваючи. Взрослые отвечают за все. И за детей, между прочим, тоже!
Т р е т ь е: поэтому, даже если взрослые и бывают неправы в отдельных (редких) случаях, то они все равно правы. Потому что они взрослые, они хозяева мира!
Ч е т в е р т о е: а дети пока только растут и ничего в мире не понимают. Что они знают о жизни? Да ничего они не знают, кроме того, что написано в учебниках. Да и то, что написано в учебниках, будем откровенны, они знают не то чтобы очень! А туда же — в судьи: то им не так, это им не так, умникам! Судить-то легко, а попробовали бы сами…
— Попробуют, не волнуйся! — пообещал Саня директору школы.
Нет, сын был решительно неисправим. Арсений Александрович вздохнул и отправился спать. Он ведь тоже провел нынче бессонную ночь.
— Жареный петух тебя еще не клевал в это самое место… — с грустью пробормотал он. — Вот будет у тебя самого сын, я погляжу, что ты тогда скажешь…
На следующий день Саня впервые в жизни поссорился с Аристотелем.
— Бросьте вы! — покачал головой историк, посвященный в суть Бориной истории. — Он сын своего отца. Только он этого еще не понял.
— Неправда! — горячо возразил Саня. — Вы не понимаете!..
— Кабы… — вздохнул Аристотель.
— Ну почему, почему вы так говорите?! Борька — замечательный человек, он всегда за всех…
— Это у него от хорошей жизни, — махнул рукой историк. — Сытый, ухоженный, беды не нюхавший…
— Ну да! — взъелся Саня. — Жареный петух его не клевал, да? Это мы уже слышали!
Аристотель прищурился, внимательно посмотрел на Саню:
— Нехорошо, конечно, но хочешь пари?
— Какое?
— Я утверждаю, что гордому, мятежному юноше Исакову двух недель вполне хватит, чтоб осознать свою ошибку и вернуться в лоно родной семьи…