ромный антикварный стол и вполне добротный стул, на который сел сам. Нэнси же достался скрипучий металлический складной стул. Полки, на которых уборщица хранила тряпки и совки, теперь были забиты рядами папок. Она с интересом рассматривала комнату.
– А я думала, в стране не хватает бумаги.
Он проигнорировал её сарказм и продолжал читать документы, которые лежали перед ним на столе. Её документы.
– Я вообще-то перед вами, – сказала она через пять минут. – Если хотите знать, что я делала во Франции, вы можете меня просто спросить.
Он оторвался от бумаг и посмотрел на неё.
– Да, нам докладывали, что вы неплохо помогли. Гестапо вам даже кличку присвоило. Как мило.
– Мило? Вы находите это милым?
Он улыбнулся, и это стало роковой ошибкой. Раздражение, которое копилось у неё всё это время ожидания, прорвалось наружу.
– А то, что гестапо держит у себя моего мужа, это тоже мило? А то, что я тысячу раз рисковала его и своей жизнью в Марселе, что я три года бегала от нацистов, пока вы тут бумажки перекладывали, это тоже мило? Вы когда в последний раз хотя бы видели бой? А я всего месяц назад от пуль уворачивалась, и мне нужно туда вернуться. Сейчас же. Так что запишите меня куда-нибудь, и я больше не буду мешать вам работать с документами.
Его улыбка так и застыла на лице.
– Мадам, Свободные французские силы не принимают женщин. Вы по своей природе не подходите для военных действий, это научный факт.
Умереть – не встать!
– А вы учёный, да? Поразительно. Между тем я только что рассказала вам, что была на войне с тех самых пор, как нацисты вошли во Францию. Выходит, наука ошибается.
– Но ваша женская природа…
– Вы сейчас про что именно? Про то, что у меня есть вагина? А что, её наличие помешает мне стрелять из револьвера? Держать конспиративную квартиру, переправлять деньги, людей, оружие? Переходить через горы? Наличие у меня вагины означает только одно – что я научилась делать это всё и много больше на высоких каблуках.
Он откинулся на стул, соединил кончики пальцев и уставился на собственный нос.
– Извините, мадам. Работа Свободных французских сил не может быть скомпрометирована эмоционально нестабильными людьми. То, как вы говорите о своей… – Он залился краской.
– Вагина, вагина, вагина! Это научный, мать его, термин! – закричала Нэнси.
Он нервно оглянулся, словно ожидал, что шокированные стены обвалятся прямо на него, и попытался взять себя в руки.
– Учитывая ваши знания анатомии, возможно, вам стоит стать медсестрой, чтобы приходить на выручку нашим храбрым воинам.
– Я бы пришла им на выручку, если бы смогла разыскать хоть одного храброго воина! – Она подпрыгнула, опрокинув стул назад, и распахнула дверь в мраморный холл. Офицер сморщился. – А ещё я бы с радостью поработала скальпелем над вашими яйцами, но подозреваю, что их уже удалили.
Эхо её голоса прокатилось по всему холлу. Выскочив и хлопнув за собой дверью, Нэнси увидела, что на неё с открытым ртом таращится Черепаха.
– Вы его яйца в тумбочке храните вместе с точилкой для карандашей, да? – спросила она и пулей вылетела в Карлтон-Гарденс. Повернув за угол, она направилась в парк Сент-Джеймс.
Покружив там час между выставочными экспонатами и зенитными установками, Нэнси начала замечать и комическую сторону ситуации. На полпути к дому она зашла в бар «Красный лев» на Дюк-стрит и, оплатив заказы всех мужчин в военной форме, рассказала свою историю. Получилось хорошо. Каждому, кто заходил в бар, история рассказывалась заново, и девушка-бармен хихикала каждый раз, как Нэнси добавляла к ней что-то новое и она расцветала новыми красками. К обеду Черепаха превратилась в ужасную горгулью, а офицер – в дрожащее существо с потными ладошками и нервным тиком.
– И он назвал это место женской природой! – провозгласила Нэнси, поднимая бокал.
– Я начинаю думать, что там вы и храните выпивку, – заметил сержант, пытаясь прикурить сигарету от дрожащей в руке друга спички.
– Я готов исследовать территорию, – дерзко подмигнул ей юный американец.
– А тебе сколько, девятнадцать? – парировала Нэнси, задула дрожащую спичку и подставила сержанту зажигалку, зажав её твёрдой рукой. – Ты же даже не поймёшь, где там флаг поставить.
Мужчины загалдели и начали хлопать американца по спине, пока он не поперхнулся пивом. Нэнси посмотрела на свою зажигалку. Сама она никогда не курила. В период, когда она жила на журналистскую зарплату в Париже, ей было слишком страшно прожечь дыру в единственном своём добротном платье, но зажигалка была при ней всегда. Зажигалка помогает завязать разговор. Если человек принял предложенный огонь, склонил голову к руке, он готов поговорить с тобой, довериться. Анри очень смеялся, когда рассказывал ей об этом, назвал ведьмой, а на следующей неделе подарил ей золотую зажигалку Cartier с гравировкой её имени. Она потеряла её вместе с остальными драгоценностями, удирая с поезда.
Она вдруг услышала его смех среди всех этих незнакомцев. Интересно, что бы он сказал о её собеседовании в Карлтон Гарденс. О, он бы тоже смеялся, выспросил бы все подробности, а потом хвастался своей невозможной женой перед друзьями. Так бы и было! И он бы прекрасно понял её возмущение узколобостью того мужчины. Но сейчас она чувствовала злость и собственную бесполезность.
– А потом что, Нэнси? Джордж, ты должен это услышать, – услышала она голос сержанта. – Джордж, он сказал, что ей надо стать медсестрой, ты только представь! Так ведь он сказал, Нэнси?
Она взглянула на свою публику и увидела Анри, Антуана и Филиппа. Они молчали, не зная, что будет дальше. Она широко улыбнулась.
– Именно так, Милдред? – Девушка-бармен отложила бокал, который протирала.
– Что тебе налить, Нэнси?
– Шампанского, всем. Выпьем за мою врачебную карьеру!
Толпа снова начала галдеть.
С двух до шести бар обычно закрывался, но домой идти никто не хотел, а когда внутрь зашёл выпить и согреться местный полицейский, никто и не пытался их разогнать. В сгущавшихся сумерках Нэнси выбралась наконец на улицу, обзаведясь десятком новых закадычных друзей и одинокая, как никогда. И конечно, она не приняла ни одного предложения проводить её до дома.
Лондонский воздух был холодным и влажным. Не солёным и колючим, как в Марселе, а вязким, пропитанным углём, и сырым. Если ему позволить, он проберёт тебя до костей. За ней шёл человек – держась в тени, но не теряя её из вида. Споткнувшись на тротуаре, она восстановила равновесие и пошла через площадь, смотря себе под ноги и размахивая сумкой. Затем она срезала дорогу и нырнула в переулок, напевая песню, которой её научил сержант-шотландец.
Идущий за ней следом ускорил шаг, чтобы в наступающей темноте не потерять её из виду. В самом начале переулка он остановился – объект его преследования словно испарился. А через мгновение он почувствовал у себя под кадыком холод стального лезвия.
– Ты за мной следишь ещё с Карлтон-Гарденс, – прошептала ему на ухо Нэнси. – Говори, кто ты такой.
– А вы умеете пить, – ответил он с шотландским акцентом. – Этот спектакль со спотыканием – для меня?
Нэнси глубже надавила лезвием – не настолько, чтобы прорезать кожу, но где-то рядом.
– Я задала тебе вопрос. Почему ты ходишь за мной целый день?
– Мадам Фиокка, я за вами целую неделю хожу, – спокойно сказал мужчина, а потом наступил ей на правую ногу. Когда её пронзила боль, он выкрутил ей руку и перекинул через собственное плечо. Она неловко упала на бок, разжав руку с ножом.
– Ах ты, шельмец, ты же мне чулки порвал! – выдохнула Нэнси, как только снова смогла дышать. Мужчина засмеялся и протянул ей руку.
– Прошу прощения. Меня зовут Иэн Гэрроу.
Несколько секунд она напряжённо смотрела на него в темноте, а затем взялась за предложенную руку и с его помощью поднялась на ноги.
– Я тебя знаю, – сказала она, потирая бедро. – Ты работал с Мари. Значит, ты выбрался?
– Да, в последний момент. Я слышал, что Мари ещё на свободе, но большую часть сети развалили. Теперь мало кому удается покинуть страну. – Он помолчал. – Мне рассказали, как вы столкнули того парня в реку. Видимо, Пилар поделилась с кем-то, что само по себе удивительно – она почти не разговаривает.
– Он ныл.
Гэрроу достал сигарету и замешкался. Нэнси не предложила ему зажигалку, и он прикурил от спички. В короткой вспышке она рассмотрела впавшие щёки и длинный нос.
– А других новостей из Марселя нет? – с надеждой спросила она.
– Есть, но про вашего мужа ничего, к сожалению.
На Нэнси снова навалилась вся её боль, усталость и тоска. Почему-то состояние опьянения никогда не длилось у неё долго. Возможно, был виноват самогон, который она пила в Нью-Йорке, убежав из Австралии. Эйфория от шампанского, шумный смех и разговоры и даже эмоциональное возбуждение от унизительного поединка с Гэрроу – всё куда-то ушло.
– Миссис Фиокка, вы действительно хотите воевать? – тихо спросил Гэрроу.
– Господи, да я с ума сойду, если не найду возможности.
Он достал из кармана какую-то карточку и передал ей. На ощупь она была похожа на визитку, но в темноте нельзя было сказать точно.
– Приезжайте завтра по этому адресу. Скажем, около трёх.
Он приложил пальцы к полям шляпы и ушёл.
17
По адресу на визитке оказалось серое офисное здание, на первом этаже которого продавались автомобили. У входной двери она увидела кнопки звонков, похожие на квартирные, и только рядом с самой нижней кнопкой было скромно написано: «Пожалуйста, звоните».
Нэнси позвонила и стала ждать. Боже, неужели снова всё будет, как вчера. Наконец что-то запищало, и дверь открылась. Узкий лестничный пролёт – и она оказалась в широком вестибюле. Двадцать лет назад это наверняка было вполне модное здание в стиле ар-деко, но сейчас всё выглядело весьма ободранно. И тихо. Обшитые светлым дубом стены, дверь лифта с надписью «не работает». Полное отсутствие напыщенных офицеров. Нэнси не знала, хорошо это или нет.