ь как шрам.
Диспетчер подошёл проверить, как у неё дела, и постучал по часам, что означало, что через полчаса они прибудут в зону выброски. Нэнси проверила стропы парашюта и бинты на лодыжках. В кармане пальто из верблюжьей шерсти она нащупала гладкую поверхность пудреницы, которую ей подарил Бакмастер. Милый прощальный подарочек. Поняв, что с теплотой вспоминает человека, который всего неделю назад приставил к её лбу дуло пистолета, она покачала головой. Самолёт начал снижаться. К горлу опять подступил колбасный фарш, и Нэнси сглотнула. Если ей когда и хотелось спрыгнуть с треклятого самолёта, то прямо сейчас.
Она попросила диспетчера подтолкнуть её, когда придёт время, и он воспринял её просьбу буквально. И вот только что она смотрела из люка в хвосте самолёта на вспышки сигнальных ракет и фонарей – а уже куда-то летит, и воздух очень холодный.
Парашют раскрылся, стропы на плечах, талии и бёдрах затянулись. Она почувствовала облегчение, а затем – неожиданное спокойствие. Перед ней в свете луны лежал красивый пейзаж – очертания гор, острыми углами впивающиеся в небо, сигнальные огни и – о боже – деревья.
Земля приближалась чересчур быстро. Она стала дёргать за стропу, надеясь изменить траекторию и сесть на открытый участок. Когда до земли оставались считаные метры, внезапный порыв ветра снова понёс её на юг, к деревьям. Всё, поздно.
Она поджала колени к груди и опустила подбородок, чувствуя, что в темноте её ноги уже касаются верхушек деревьев. Сила притяжения не преминула чётко донести, кто здесь главный. Уже было поздно что-то делать. Ломкие руки деревьев цепляли и кололи её до тех пор, пока парашют не застрял, после чего её ещё раз подбросило вверх, и она окончательно повисла.
Открыв по одному глаза, она поняла, что висит, как рыба на крючке удачливого рыболова. Чувствовался запах сигнальных огней, но, как Нэнси ни старалась, что-либо увидеть в кромешной тьме не получалось.
– Парашют! – послышалось откуда-то.
– Чёрт! – прошипела она по-французски. Удивительно, что, не успев вдохнуть воздух своей второй родины, она сразу перешла на её язык. Кто-то двигался в её сторону по тропе с фонарем. Друг или враг? В кармане она нащупала револьвер «Веблей». Если это немецкий патруль, она труп. Но минимум одного из них она заберёт с собой. Хотя голос звучал достаточно расслабленно – немецкий патруль, случайно обнаруживший место десанта, был бы более… собран. А этот человек ещё и шёл прогулочным шагом. Фонарь остановился под деревом, на котором она висела, и она услышала тихий смех. Французский.
– Этой весной деревья во Франции несут прекрасные плоды, – сказал он. Очень смешно!
– Давайте без этой французской чуши! Снимите меня, – скомандовала Нэнси, убирая руку с пистолета. Фонарь опустился на землю. Меньше трёх метров – оценила она. Вздохнув, она нажала на замок парашюта и выполнила приземление. Что ж, неплохо, по крайней мере она не скатилась в терновый куст и не вывихнула лодыжку.
Человек с фонариком на короткий миг направил его на себя, и Нэнси увидела молодого мужчину, классического симпатичного француза с длинным носом и высокими скулами. Он протянул руку и помог ей встать. Его хват был крепким, а руки – холодными.
– Меня зовут Тардиват.
– Нэнси Уэйк. А Саутгейт здесь? Мне сказали, что меня встретит он.
– Одну минуту.
Как только Нэнси встала на ноги, Тардиват полез на дерево. Он двигался легко и быстро, подтягивая себя с ветки на ветку, и очень скоро добрался до парашюта.
– Посветите сюда, – сказал он и начал наматывать шёлк себе на руки, стараясь не порвать ткань и не оставить никаких следов на ветках. Ветра не было, и Нэнси чувствовала в воздухе запах земли и свежей новой жизни, пробирающейся сквозь прошлогоднюю сгнившую листву.
– Саутгейта схватило гестапо неделю назад, – сказал Тардиват.
– Его сдали?
– Просто не повезло. Его поймали с поддельными документами. Мы сейчас отправим сигнал, а потом я отведу вас к Гаспару. Он глава маки.
– Да, я о нём слышала.
Он смотал парашют, спрыгнул на землю, легко коснувшись пальцами земли.
– Что вам про него рассказывали?
Нэнси изучала его лицо в тусклом отсвете фонаря. Возможно, и не стоит цитировать сейчас слова Бакмастера.
– Хороший боец, но заносчив.
Тардиват медленно кивнул.
– Это правда. Вам сказали, что он к тому же ненавидит англичан?
– Я из Австралии.
– Вряд ли он заметит разницу, мадам, – фыркнул он, открыл рюкзак и начал запихивать туда парашют. Она подошла к нему.
– Эй, мы должны его закопать! И моё звание – капитан.
Тардиват продолжил как ни в чем не бывало:
– Прошу прощения, если вам это покажется ещё одной порцией французской чуши, но до войны я работал портным, капитан. Я такой шёлк не закопаю. Я из него сошью что-нибудь своей жене и буду вспоминать то время, когда немцы ещё не начали забирать себе всё ценное и красивое.
Что за чёрт! Она и пяти минут на французской земле не провела, а у неё уже проблемы. Им каждый день твердили инструкторы: закапывать парашют, закапывать парашют. С другой стороны, если Саутгейт – в гестапо, а Гаспар – и в самом деле сволочь, то друзья ей не помешают.
– Справедливо. А как мы доберемся до Гаспара?
– Пойдём пешком. Восемь километров по неровной тропе.
Нэнси вздохнула и начала разматывать бинты на лодыжках. Под ними оказались шелковые чулки и туфли на каблуках. Тардиват начал смеяться.
– Боже, вы десантировались в них?
Нэнси достала из рюкзака удобную обувь, аккуратно стерла с блестящей кожи туфель грязь, убрала их в рюкзак и затянула его.
– А под этой дурацкой каской у меня красивая причёска. Ну что, идём?
Они шли в полной темноте. Убедившись, что в лесу не осталось следов приземления Нэнси, Тардиват выключил фонарь. Первые минуты Нэнси привыкала, что она больше не в том проклятом самолёте, а потом начала ощущать эйфорию от пребывания на французской земле. Конечно, эта крутая лесная тропа – не Париж и не Марсель, но у неё было чувство, что она дома. Образ Анри в белом вечернем пиджаке у окна их спальни настолько ярко ожил у неё перед глазами, что был похож на настоящее привидение.
– Какие вообще новости? – шёпотом спросила она.
Видеть его она не могла, но по голосу поняла, что он пожал плечами.
– В людях начинает просыпаться национальное самосознание и мужество. Мы, французы, всегда знали, что бывает с теми, кто нападает на Россию. До немцев наконец тоже начинает доходить.
Да, Нэнси вспомнила тот момент. Она тогда склонилась над радио, услышав новость, а Анри в необычайном волнении сжал её руку. Во Франции даже дети знают, что случилось с Наполеоном, когда он попытался завоевать Москву, но Гитлеру об этом, видимо, никто не рассказывал. В день, когда летом 1941 года он неожиданно напал на Советский Союз, Франция обрела надежду. Французские коммунисты восприняли сигнал, взяли оружие и наконец начали оказывать сопротивление немцам. А вскоре фюрер потерял целую армию в Сталинграде.
– В этом году к нам пришло много людей, – продолжил Тардиват. – Молодые отказываются ехать на работы в Германию и приходят к нам. Это хорошо, с одной стороны, но и создаёт проблемы.
– Какие проблемы?
– Нас много. Поначалу нам хватало заброшенных сараев и ферм, а теперь трудно найти место для всех. К тому же мы должны постоянно перемещаться, чтобы нас не нашла полиция.
– А ещё?
– Мы враждуем не только с немцами, но и между собой, – вздохнул он. – Враждуют деревни и семьи – некоторые ещё со времен революции. Кто-то мстит врагам, сдавая их гестапо, а кто-то идёт к маки. Так что здесь люди не только с захватчиками счёты сводят.
Отлично. Теперь ещё и политика. В ней она не сильна.
– И Гаспар это позволяет?
– Он санкционирует налёты на фермы его врагов. – Тардиват остановился и через мгновение продолжил путь, ведомый невидимой рукой. Тропа стала ещё более крутой и узкой.
– При мне этого не будет, – твёрдо сказала Нэнси, ощущая наконец плоды мучительной физподготовки. Такого рода фразы звучат лучше, если произносишь их, не задыхаясь.
Они дошли до края леса. Приближался рассвет, и ночная темнота уступила место серо-зелёным теням.
– Мы будем платить, если будем что-то брать у людей. Это теперь военная операция, а значит – правила. Мы не немцы. Мы на стороне добра и будем вести себя соответствующе.
– Как скажете, капитан, – снисходительно вздохнул Тардиват.
Нэнси перестала рассматривать пейзаж. Она разрешила ему забрать парашют, но разговаривать с собой в таком тоне она не позволит. Набрав воздух в лёгкие, она уже собиралась доходчиво объяснить ему это, но увидела в его глазах реакцию на какое-то движение позади себя. Она начала оборачиваться, но было уже поздно. Удар по голове – и всё потемнело.
23
Жива. Это первое, что она поняла. У мёртвых ничего не болит, а её мучала сильнейшая боль. Нэнси открыла глаза и увидела проблески света. Пахло соломой. На голове – мешок для корма. Она попыталась двинуться. Больно. Она сидела на каком-то стуле со связанными за спиной руками, и разбудила её боль от затекших мышц. Ноги тоже были связаны. Обуви не было. Под шёлковыми чулками она ощутила твёрдый земляной пол. Подняв голову, она медленно и осторожно вздохнула. Воздух прохладный. Слышен шелест ветра между деревьев. Значит, она всё ещё в горах, в деревне, а это – сарай, внешняя постройка на чьей-нибудь ферме, а не штаб гестапо в Монлюсоне.
Снаружи послышались голоса. Это были, конечно, мужчины, и больше, чем один, хотя говорил всё время один человек – остальные лишь смеялись и соглашались. Все вошли внутрь.
– Похоже, наша маленькая гостья проснулась.
Так, Нэнси, спектакль начинается.
Кто-то сорвал у неё с головы мешок, и она увидела мужчину – чисто выбритого, круглолицего, с повязкой на глазу.
– Какую симпатичную сучку прислали! Гораздо лучше, чем то ничтожество, которое сейчас избивают в камерах.