Танины окна тоже не горели. Он отпер ее квартиру своими ключами, которые она дала ему несколько дней назад. Таня спала, уткнувшись лицом в подушку. Он не стал ее будить, отправился к себе домой и долго еще сидел за компьютером, сам не понимая, что выискивает в архиве Максима Ильича.
Того, что лежало на поверхности, Дробышев так и не заметил.
5 апреля, вторник
Таня вынырнула из тяжелого сна, полежала несколько минут, не открывая глаз, и только потом услышала, что в квартире кто-то есть.
— Проснулась? — Степан сел к ней на кровать, притянул к себе, улыбнулся. — Я вчера не стал тебя будить, очень ты сладко спала.
Зря он не стал ее будить, пожалела Таня. Не пришлось бы сейчас просыпаться с мерзким чувством, что он вполне мог остаться у Влады. У Влады большие неприятности, ей надо помогать.
— Во Владу стреляли вчера.
— Что?! — Таня выбралась из его рук, уставилась на него, смешно вытаращив глаза.
— Угу, — кивнул Степан. — Она шла домой, и раздались выстрелы. Соседка вызвала полицию, менты решили, что дети запускали петарды. Им неохота уголовное дело заводить.
— Так, может, это действительно петарды?
— Может, и петарды, — согласился он. — А может, и нет. Я не мог к ней не поехать.
Ревность прошла сразу. Стрельба в больничном дворе и стрельба во дворе у Влады… Или все-таки петарды? Два странных случая хулиганства?
— Степа, что ты будешь теперь делать? — У Тани тоскливо сжалось сердце.
Она не переживет, если с ним что-то случится. Только с ним она не одна, и она больше не хочет оставаться в одиночестве. Она и так слишком долго была одна.
Она была одна, и ей было холодно. И только с ним Таня отогревается.
— Буду пытаться выяснить, что происходит.
— Как? Как ты будешь это выяснять? — Таня поднялась, накинула халат, остановилась в дверях спальни.
— Еще не знаю. — Он задержал ее за руку, обнял.
Она клиническая дура, если продолжает не верить Степе. Он честный и порядочный человек, он не станет ее обманывать.
Впрочем, он в любом случае ее не обманывает, он же не клялся ей в верности.
Завтрак Степан соорудил сам, пожарил огромную яичницу, разделил пополам, по-братски.
— Ты знаешь, — Таня с удовольствием ела переперченную яичницу. Из его рук она могла бы есть и манную кашу, которую с детства ненавидела. — Егор несколько раз заезжал к Вадиму за Даной. Она позировала, а Егор ее забирал.
— Да? — Степан сразу посерьезнел, до этого смотрел на Таню с улыбкой, а теперь уставился мимо нее, в пространство. — Интересно…
Жаль, она не спросила вчера у Вадима, куда Егор и Дана направлялись после позирования. Вадим производит впечатление очень проницательного человека, мог по обрывкам разговоров понять, что связывает его гостей.
Таня с трудом дождалась вечера. Пожалуй, впервые в жизни она не могла отключиться от посторонних мыслей, осматривая больных. Встречаясь с Юрой в больничном коридоре, она рассеянно и спокойно ему улыбалась, как постороннему. Впрочем, он и был посторонним. Теперь она знала, что не посторонний — это только тот, с кем ты не одна.
Художник Вадим опять заулыбался ей в прихожей, и теперь Таня знала точно, что улыбается он искренне. А еще догадывалась, что Дане он так не улыбался. Чувство было недостойным и мелочным, но Таня с этим грехом бороться не стала.
— Вадим, ты не знаешь, — спросила она, когда Степан вот-вот должен был за ней подъехать, — куда Егор и Дана от тебя уезжали? Может, они что-нибудь про это говорили?
— Про один случай знаю. — Художник поднял голову от мольберта и пристально на нее посмотрел. — В последний раз они собирались в ресторан на Маяковке. Егор еще говорил, что там отлично кормят. Он в этот ресторан часто захаживал и даже мне несколько раз хвалил. Кстати, это было восемнадцатого февраля. Я это помню, потому что на следующий день к нам теща приехала.
Хорошо, что Степан позвонил снизу почти сразу, ей уже не сиделось на месте.
— Степа, — велела Таня даже прежде, чем он, как примерный муж, поцеловал ее в щечку. — Поедем в центр.
Степан ее рассказ выслушал скептически и скептически вздохнул, не верил в ее розыскные способности. Таня тоже не очень в них верила, но пренебрегать даже малейшей возможностью что-то выяснить было нельзя. Она не переживет, если с ним что-то случится.
Повезло, на парковке перед рестораном нашлось свободное место.
— Пойдем, — вздохнул Степан. Ему не хотелось в ресторан, он устал за день и мечтал поскорее попасть домой. Поужинать, а потом завалиться с книжкой, и чтобы Таня была под боком, и он бы изредка с ней переговаривался.
Таня отчего-то думала, что он обязательно поцелует ее перед тем, как выбраться из машины, но он не поцеловал.
Посетителей в зале было много, но им снова повезло. Стройная веселая девушка подвела их к уютному столику в углу. Таня подсунула под спину подушку, удобно уселась на мягком диванчике.
Подскочил парнишка-официант, заулыбался, положил меню.
— Одну минуту, — остановил его Степан, доставая телефон. Поводил пальцами по сенсорному экрану и подвинул телефон официанту. — Этот человек к вам часто заходил?
Официант наклонился над телефоном, распрямился, посмотрел на Степана и вежливо ответил:
— Возможно. Не помню.
В руках Степана мгновенно появилась купюра, он сунул ее в корочки меню.
Официант отошел, Таня принялась читать меню, чувствуя, что здорово проголодалась.
— Сколько ты ему дал? — прошептала она, не поднимая от меню глаз.
— Пять тысяч, — прошептал в ответ Степан.
Наверное, они здорово походили на шпионов.
— А этого достаточно?
— Черт его знает, — признался он в собственной несостоятельности.
Теперь ему не хотелось отсюда уходить, как еще несколько минут назад не хотелось сюда идти. Ему везде было с ней хорошо, но он еще не успел к этому привыкнуть.
— Откуда у тебя в телефоне фотография Егора?
— Побеспокоился на всякий случай. Пригодилось, как видишь.
Таня смотрела на него с восторгом. Ему очень хотелось перегнуться через стол и ее поцеловать, но целоваться при посторонних он не умел. Даже когда посторонним нет до него никакого дела.
Опять появился официант, разложил приборы, тихо сказал:
— Этот мужчина у нас часто бывает.
— Восемнадцатого февраля? — влезла Таня. — Он был здесь с девушкой восемнадцатого февраля?
— Не помню. Правда, не помню, — покачал головой парень, подумал и вздохнул. — У нас камера в углу.
Степан и Таня дружно посмотрели в угол потолка. Камера светилась красной точкой.
— Нам нужен вечер восемнадцатого февраля.
У Степана в руках опять появилась банкнота и сразу исчезла в кулаке официанта.
— Тебе бы фокусником работать, — похвалила Таня, когда официант отошел. — Или карточным шулером.
Степан не стал отвечать. Поднялся и, наплевав на окружающих, поцеловал ее.
Вечером восемнадцатого февраля в ресторане Егор и Дана встречались с мужчиной лет шестидесяти. Дробышев и Таня несколько раз просмотрели видеозапись, которую им передал парень-официант. Троицу было видно хорошо, Дробышев дал себе слово впредь в этот ресторан никогда не ходить, находиться прямо под всевидящим оком не было никакого желания.
На любовников Егор и Дана не походили, но это ни о чем не говорило. Едва ли они стали бы афишировать свои особые отношения на публике.
Троица не торопясь, явно с удовольствием обедала. Никаких бумаг никто никому не передавал, но Дробышев почему-то решил, что разговор идет деловой и собеседники расстались друг другом довольные.
Первым поднялся незнакомый мужчина. Егор подозвал официанта, расплатился. Потом Дана допила чай, и пара с экрана исчезла.
— Сделай чайку, — попросил Дробышев Таню. Запись они изучали в его квартире.
Таня послушно поднялась, через несколько минут принесла большую чашку, каким-то чудом угадав, что чай он пьет именно из этой чашки. И чай она заварила именно так, как он любит. Дробышев поймал ее за руку, поцеловал пальцы.
Он мог не прийти к ней и не сказать, что она одна ему нужна, и это было бы ужасно.
— Съезжу к Владе, — решил Дробышев. — Я быстро.
— Хочешь показать ей этого мужика? — Таня сразу сжалась, погасла, перестала смотреть на него с нежностью, с той самой нежностью, с которой никто никогда на него не смотрел, но Дробышев этого, как обычно, не заметил.
— Да.
— Можно послать по почте.
— Нет, — уперся Степан. — Съезжу.
Он допил чай, поднялся, потрепал ее по волосам.
— Я быстро.
— Возьми меня, — попросила Таня.
Она ведет себя ужасно. Она ведет себя как ревнивая жена, боящаяся отпустить мужа на десять минут и портящая жизнь и себе, и ему.
Она откинулась на спинку дивана, посмотрела на большую фотографию на стене.
На фотографии были родители Степана, молодые, веселые, где-то на берегу моря. Степан очень походил на отца, а на мать не походил совсем.
— Поехали, — недовольно согласился Дробышев.
При Тане Влада может не сказать того, что сказала бы ему наедине.
Нужно отказаться, понимала Таня. Нельзя держать его на привязи, это ненормально и отвратительно.
Она вскочила, бросилась в свою квартиру, переоделась.
— Влада, нужно поговорить, — говорил Степан в трубку, когда Таня вернулась. — Ты дома? Я сейчас приеду.
«Я приеду» кольнуло. Он не воспринимает их как одно целое. А ее портрет Степан заказал, просто чтобы подобраться к журналисту.
В машине она сидела молчаливая и грустная, но Дробышев и этого не заметил. Он был сосредоточен на разрозненных, не хотевших склеиваться фактах, он не видел чего-то очевидного, и ему было не до Тани. Нет, не так. Она была рядом, он был за нее спокоен, и это давало ему возможность сосредоточиться на постороннем.
У подъезда Влады свободных мест не оказалось. Дробышев объехал квартал, втиснулся у другого конца дома. Пошел дождь. Доставать зонты было лень, и до подъезда они добежали.