Отец слушал внимательно, и стрелки морщин на его лице будто на глазах становились глубже, рельефнее, темным жаром наливались щеки и шея. Когда она замолчала, он просто сказал:
– Мне очень жаль, милая.
– А мне тем более жаль! – сердитым шепотом выкрикнула Вика. – Только я не понимаю, почему нельзя было сказать мне это раньше!
– Я все ждал, когда ты подрастешь.
– Давно уж выросла!
– Только не для меня. Для отцов их дочери всегда остаются маленькими девочками. Да и как угадать, в каком возрасте не так больно узнать о безумии собственной матери.
– Что? – ахнула девочка.
Отец сокрушенно покачал головой, с затаенной мольбой заглянул ей в глаза.
– Снежинка, ты ведь не приняла это всерьез? Ну подмену в роддоме еще можно вообразить, они там, если верить нашим ток-шоу, происходят с пугающей регулярностью. Но какая-то другая дочь, которую однажды вернут… Милая моя, это ведь явный перебор.
На миг Виктория ощутила себя полной идиоткой, ощетинилась и перешла к защите:
– Но вы говорили об этом так… так… В общем, вы во всем поддерживали друг друга. Ты соглашался с мамой. А разве я не замечала, что вы ко мне относитесь словно к чужой? Этому должна быть какая-то причина…
Рука отца легла ей на плечо, и она притихла. Фомин медлил, тяжело переводил дыхание, а потом заговорил:
– Причина есть, Снежка, и вчера ты с удивительной прозорливостью ее в целом угадала. В четыре года ты тяжело заболела и попала в больницу, мама, разумеется, все время была рядом с тобой. Но когда ты уже поправлялась и даже могла гулять в больничном дворике, мама на секундочку отвлеклась на разговор с врачом, а тебя увела с собой какая-то безумная парочка. Нет, не пугайся! – Это он заметил, как побелело ее лицо. – Никакого вреда они тебе не причинили, наоборот, заботились как могли, обкормили конфетами, украсили бантиками и прочей ерундой. В полиции они говорили, что подумали, будто тебя бросили, вот и решили о тебе позаботиться. Идиоты! Но мы с мамой провели поистине ужасные сутки, боясь даже думать, что с тобой происходит. И когда ты вернулась, то не сразу, постепенно, но у мамы началось вот это. Она вдруг стала говорить, что вернули не тебя, а просто похожую девочку, плакала, просила тебя увести куда-нибудь и обменять на нашу дочь. А потом каким-то образом у нее в голове сложилось, что настоящую тебя вернут в восемнадцать лет. Но для этого нужно хорошенько присматривать за подменышем, заботиться о нем. Я долго боролся, искал врачей, читал книги по психиатрии. Тогда мы были не так обеспечены, как сейчас, возможностей было в разы меньше. В конце концов я пришел к решению, возможно, ошибочному: во всем ей подыгрывать. Только при этом условии твоя мама становилась спокойнее, а ведь у нее еще и сердце слабое. Кроме того, у меня появилась пусть призрачная, но надежда, – с невероятной горечью произнес отец.
– Какая? – шепотом спросила Вика.
– Что через несколько лет, когда тебе исполнится восемнадцать, она заново примет тебя. Мы можем это как-то обставить: ты уедешь на время к бабушкам-дедушкам или в турпоездку, ты ведь уже будешь самостоятельной. А потом вернешься с новой прической, в новой одежде. Вдруг случится чудо? Тогда наконец мир и покой вернутся в нашу семью.
– А наши родственники вообще в курсе? – догадалась спросить девочка.
Фомин мотнул головой:
– Ну что ты! По счастью, твоя мама считает, что никому говорить о подмене нельзя. Я соглашаюсь. Но удивительно, что ты подумала о своей родне только сейчас, а не вчера, когда навоображала себе немыслимых вещей. Все они знали тебя с рождения, а разве когда-нибудь относились к тебе как к чужой?
– Я думала о них, – виновато призналась Вика. – Но все равно…
Вот почему, например, ты никогда не зовешь меня по имени, а все какими-то прозвищами?
Отец устало уронил голову на грудь.
– Милая, когда я называл тебя Викой, наша мама напрягалась – ей чудился подвох. Тогда я подобрал нейтральные слова и имена и стал звать тебя так всегда, чтобы не сбиваться. Моя девочка, я надеялся, что тебе, как большинству современных подростков, плевать на то, как тебя называют в семье! Ведь всего остального ты получала вдоволь. Тебе немного не хватало ласки, но я надеялся, что, когда все наладится, сумею заполнить этот пробел. Понимаешь?
Она кивнула, окончательно убежденная. Отец помог ей подняться, и они, взявшись за руки, медленно пошли к его машине.
– Элла, Эдик, а вы погодите! – распорядился Антон, когда народ уже потянулся к выходу.
От усталости, не иначе, он даже не заметил, что Редкий и так стоит от него в паре шагов, всем видом выражая желание поговорить, а Элла Котенок у книжного шкафа делает вид, будто сосредоточенно что-то ищет среди папок. Оба без промедления оказались рядом.
Вблизи стало особенно заметно, как вымотан их друг. Сейчас он больше, чем когда либо, походил на разночинца, отсидевшего пару лет где-нибудь в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Редкий задал себе вопрос, питался ли Антон хотя бы раз в день, пока жил за границей. Обычно Кинебомба, желая сэкономить, в первую очередь выбрасывал из списка необходимых вещей еду и кров.
То, что его друг – фанатик, Эдик догадался давно. После событий в городском парке он поначалу потерял приятеля из вида, больше не встречал его ни одного, ни с догом Плевако во дворе. От кого-то случайно узнал, что тот перебрался в Питер и не то ушел из юристов, не то его погнали. Тогда Редкий еще не знал про «Апофеты» и про то, на что Антон тратит все свое время, деньги и силы.
– Сможешь взять отпуск на работе? – без предисловий приступил к нему Кинебомба. Вопрос больше походил на приказ.
Эдуард затряс головой:
– Тоха, невозможно! Я ж на испытательном сроке. Если вышибут, мне подходящую работу в этом городишке не найти, это без брехни!
– Чего тебе за эту контору держаться? – от души удивился Антон. – Ты один живешь, много ли надо, нашел бы что-то более… безрежимное.
В такие моменты Эдику очень хотелось друга придушить. Антон совершенно спокойно прошелся кирзовыми сапогами по тому факту, что прошедшие десять лет унесли жизни родителей Редкого, более того, выставил его одиночество как преимущество.
– Нет, не могу, – ответил холодно. – Мне еще тебя из передряг вытаскивать, если что.
Кинебомба поморщился, но продолжил:
– Тогда возьми отгул или заболей, не знаю. Но сам понимаешь: времени остается всего ничего, а нам необходимо понять, что объединяет этих детей, как они узнают друг друга, почему притягиваются, как магниты. Вычислить Четверга и Вторника. И ни в коем случае не упустить момент, когда пятеро соединятся, потому что с этого момента детям будет угрожать смертельная опасность. Мы должны быть готовы к самым крутым мерам. Экстремальным мерам.
– Это каким, например? – занервничал Эдуард.
Рядом прерывисто вздохнула Элла. Оба хорошо помнили, как Антон, решив, что напал на след Четверга, выслеживал его в одной питерской школе. Подходил к мальчикам подходящего возраста и внешности и спрашивал: «Нет ли у тебя родимого пятна на левом плече?» Пришлось тогда Редкому потрудиться, чтобы вызволить его из КПЗ.
– Например, мы можем похитить одного из детей, – как ни в чем не бывало развил мысль Антон, и Эдик издал протяжный стон. – Если им в самом деле опасно находиться впятером, а мы до того времени не разузнаем, что или кто им угрожает, это будет единственный вариант. Но можно заранее вступить в общение с кем-то из них. Эти дети разумны, воспитанны, с ними вполне можно договориться, как со взрослыми. Ты ведь всегда неровно дышал к своему первому найденышу, к Понедельнику?
Редкий почувствовал, как закололо в подушечках пальцев, участилось дыхание. Неприятно было, что Антон говорит это при Элле. Однако он согласился:
– Ну… да.
– Даже его папашей, скажем прямо, хотел заделаться, – снова проявил чудовищную неделикатность Кинебомба. – Ну а теперь зато имеешь шанс стать его другом. Расположить к себе, вызвать доверие. Уж не знаю, как ты это сделаешь, но это твое задание. Элла, ты продолжаешь искать Четверга?
– Возможностей у меня не слишком много, – спокойно отозвалась Элла, раз и навсегда выбравшая такой тон с импульсивным боссом. – Родимое пятно на плече могли удалить, не забывайте. Но если оно осталось и мальчишка объявится в нашей больнице или в поликлинике, я об этом узнаю. Моя зубодробительная история о потерянном младшем братишке там всем известна.
– Хорошо, – милостиво кивнул Кинебомба. – Тогда тебя, Эдуард, больше не задерживаю. Дуй домой. А к тебе, Элка, еще разговор.
– Не понял, – протянул Редкий. – Я вообще думал, мы сейчас где-нибудь в кафе посидим все втроем, а потом мы с Эллой тебя на автобус посадим.
– Зачем на автобус? – нахмурился Антон.
– Затем, что квартира у тебя в Питере, – подсказал Эдик.
– А, это. Не выйдет на автобус, – мотнул головой Кинебомба. – Я теперь тут обитаю.
Элла первая все поняла, всплеснула руками:
– Только не говори, что ты продал питерскую квартиру ради поездки в Англию.
Антон равнодушно пожал плечами:
– Я и не собирался говорить. Но раз вы спросили, то да, продал. И не только ради Англии, до нее еще поездка была, вхолостую, впрочем. А в чем проблема-то? Крыша над головой имеется.
Это он потрясенный взгляд Эдуарда поймал.
– Ты как тут жить собираешься, чудик? – забыв субординацию, набросился на него Редкий. – Ты к печке не знаешь, с какого бока подойти, Глебка ее в холода всегда топит.
– Плита есть, газ включу. А до холодов еще дожить надо!
Кинебомба явно жаждал поскорее отделаться от заботливого друга, сердито вздыхал и дергал острым подбородком.
– И долго ты на газу протянешь? А отравление угарным газом, взрыв, пожар?
– Слушай, иди уже, а? – тоскливо попросил Антон. – У нас с Элкой дел полно, а ты мешаешь.
– Что-о?! – взревел Редкий. – В смысле я вам мешаю? Каких еще дел?!
– Я разве не сказал? Мне в той школе, где все случилось, детишки подсказали: в соцсетях есть группа памяти погибших ребят, причем не всех, только нашей пятерки. А там много интересного и… странного. Думаю, мы узнаем наконец, что не так с детьми и как они за полтора месяца перевернули школу с ног на голову. Я уже пробовал читать, только птичий язык подростков мне не слишком понятен. У тебя как с этим? – Он повернулся к Элле.