Впрочем, Вовка, чуточку подумав, тоже потянулся за тарелкой и устроил себе полноценный ужин номер два.
– Конечно, нет, милая, – мягко ответила за обоих мать. – Но как же нам с отцом тебе объяснить, что нельзя, недопустимо быть такой доверчивой? Мы в растерянности. Ну, расскажи, Танюша, как ты могла взять сумку у совершенно незнакомой девочки, поверить какому-то путаному рассказу?
– Хорошо хоть, там не бомба была, – хмыкнул отец.
– Но я потому и взяла, что она назвалась моей одноклассницей и ей нужна была помощь, – попыталась оправдать свой поступок Таня. – Презумпция невиновности, понимаете? У меня не было повода ей не доверять.
Родители синхронно вздохнули, а мать сказала:
– Полагаю, если бы о подобной услуге тебя попросила одноклассница, с которой у тебя уже была стычка, ты бы и ей не отказала?
Таня подумала немного и вынуждена была признать:
– Да, ей я тоже помогла бы… Погодите, а вы откуда знаете про Зимину и про нашу с ней стычку? Я вроде не говорила.
– А ты догадайся, – заулыбался отец.
Мать покосилась на него неодобрительно. Она была настроена на серьезный разговор.
– Да уж выпала возможность узнать. Мы с папой как раз убеждали твоего директора, что наша дочь на такое не способна. Нет, он тебя в воровстве не винил, но, по-моему, не мог избавиться от подозрения, что ты страдаешь клептоманией в тяжелой форме. И тут в кабинет ворвался мальчик из вашего класса, Павел, кажется?
Она посмотрела на мужа и на дочь, те синхронно кивнули.
– Так вот, он преуспел гораздо больше нас, в два счета очистил твое имя от подозрений. Притащил какие-то распечатки, фотографии, подробно расписал директору – и даже схему зарисовал, – кто с кем дружит и кто чья сестра. Рассказал про ваш конфликт с девочкой из класса, как мы поняли, натурой весьма обидчивой. И так разошелся, что ваш бедный директор уж и не знал, как от него избавиться. Под конец вынужден был поклясться, что все принял во внимание, ничего не упустил. В общем, вытолкав мальчика за дверь, Иван Сидорович напоследок лишь попросил провести с тобой беседу об излишней доверчивости. Что мы и пытаемся сделать!
И мама вгляделась в лицо дочери, словно в поисках немедленного результата своих стараний.
Отец отложил вилку, шумно заерзал на табурете – верный знак, что собирается сказать что-то, над чем долго думал. Все посмотрели на него, брат даже перестал жевать.
– Нам с мамой понравился этот парнишка, такой, знаешь, искренний, горячий. Вы с ним могли бы стать хорошими друзьями…
Он поспешно стянул с носа очки, чтобы не замечать возмущенного взгляда дочери.
– Такой, знаешь ли, прирожденный защитник. Я сам был похож на него. – Тут отец внимательно посмотрел на мать, словно спрашивал взглядом, помнит ли она. – Так почему бы ему не стать твоим рыцарем, проследить, чтобы ты не попадала в подобные ситуации? Заодно защитит тебя от излишнего интереса других представителей… эм… мужского пола.
На кухне повисло напряженное молчание, кажется, все боязливо ожидали реакции Тани.
– Да не намерена я с ним дружить! – выпалила она возмущенно. – Потому что ненормально все это!
– Что ты находишь в этом ненормального? – Отец насупился.
– Ты на меня-то посмотри, – пробормотала девочка.
Отец посмотрел, вспомнил про очки, протер их салфеткой, нацепил и снова посмотрел. Отступать от своих слов он не собирался:
– Лично я вижу перед собой девочку с приятным лицом, умными и добрыми глазами, штучный товар, а не обычный ширпотреб. Девочку, рядом с которой так же приятно находиться, как на солнце в прохладный день. Которая не унизит, не подставит. И не надо мне говорить, что современная молодежь подобного не ценит, чушь! Они просто потеряли надежду встретить таких, как наша дочь. А когда появляется где-то наша Таня, они тянутся к ней всей душой – вот и разгадка.
Пунцовая от таких приятных слов отца, Таня едва перевела дух, чтобы пробормотать:
– Девочки не тянутся почему-то…
– Более костный материал, отравленный глянцевыми журналами, – подхватил эстафетную палочку брат. – Бать, ну ты в самую точку попал! Так что живи и радуйся, сестренка, а одноклассницы твои пусть зеленеют от зависти. А уж если похудеешь, то все, кранты, им придется в другие школы бежать в поисках не влюбленного в тебя парня!
– Танюш, ты худеть собралась? – разволновалась мать. – Поэтому с нами не ешь? Нет, ну ладно, а то я уж испугалась, не заболела ли. Только без фанатизма, умоляю!
– Хорошо, пап-мам, – согласилась Таня, чувствуя непривычную легкость в теле, не получившем сегодня своих избыточных калорий, и радостную легкость на душе.
Как же она счастлива, что у нее такая семья! О чем еще мечтать? Ей есть кому сказать «папа» и «мама», а для многих из тех, рядом с кем она провела несколько лет жизни в детском доме, это до сих пор несбыточная мечта.
На входе в парк охранник скрипучим голосом напомнил Редкому, что до закрытия остается всего час. Эдуард просканировал взглядом его равнодушно-усталое лицо, но не признал. Все же девять лет, прошедших со времени его работы в охране, – приличный срок.
Аллеи парка почти пустовали, разве что мелькнет спешащая фигура под зонтом или с высоко поднятым воротником. Редкий только сейчас ощутил противный ветерок, несущий мелкую дождевую морось, горстями кидающий ее в лица. Благодарно аплодировали дождю еще зеленые, чуть тронутые осенним тлением листья, приуныли те, что уже лежали под ногами. И тянущее, тоскливое чувство наполняло душу Редкого: злость на Антона, который лишил его приятного вечера с Эллой – да что там приятного, жизненно важного, может быть. Заставил пойти в этот мокрый, скользкий парк, где наверняка нет Понедельника.
Нет, нужно вернуться, забрать Элку, велеть Тохе отдыхать, пока ноги не протянул. Еды ему какой-нибудь горячей принести, что ли. Эдуард покачался с пятки на носок, обдумывая вариант, и с досадой осознал, что никогда на такое не решится. Потому что Кинебомба – не тот человек, которого можно переубедить, уломать, уговорить. И именно поэтому он – их лидер, которому невозможно не подчиниться. Осознав это, Эдик уныло продолжил свой путь.
Вдруг Редкий вздрогнул и застыл. Даже с холма, от местной достопримечательности – Березового домика – он отчетливо разглядел одинокую фигуру на островке – том самом, где когда-то все началось. Кто-то стоял на обломках ступенек старой пристани, неподвижно, чуть подавшись вперед, словно выглядывал что-то в озерной воде. Конечно, в ядовито-зеленой ряске возле террасы уже копошились утки, выпрашивая подачку, но безрезультатно – человек не шевелился.
Редкий заволновался: а не пора ли спешить на помощь? Потому что бывают такие выразительные позы, по которым враз узнаешь поэта или самоубийцу. А перед поэтом можно и извиниться, если что. Но едва он начал спускаться с холма, фигура неловко стронулась с места и зашагала чуть враскачку по периметру похожего на кусок торта островка Дружбы.
По походке Редкий сразу узнал Понедельника-Платона. Элла говорила, что ему наверняка делали операцию на вывихнутой стопе, может, и не одну, но без особого успеха: мальчик все еще нуждался в ортопедической обуви. Воронцов шел очень медленно, повернув голову в сторону запыленных кустов, и Эдик содрогнулся. Неужели помнит?
Но тут Редкий заметил кое-что еще: не он один наблюдал за парнем. Неизвестный тип на втором, дальнем мостике навалился грудью на железные перила и низко опустил голову. Это мог быть обычный пьяница, мечтающий добрести до скамейки, но Эдуард почему-то был уверен: тот глаз не сводит с Платона. И что-то поблескивало у него в руке, блестящий предмет он держал крепко и аккуратно, чуточку на отлете, чтобы не задеть ограждение моста.
Редкому стало страшно, даже в жар бросило. Кем бы ни был этот тип, он явно не имел добрых намерений. Эдик вдруг вообразил, что неизвестный прямо сейчас вскинет руку с поблескивающей штуковиной, выстрел – и Платон рухнет на дорожку.
Эдик мысленно наорал на себя за свое не в меру живое воображение, сменил направление и припустил к дальнему мостику. Подтянув руки на уровень груди, прикинулся бегуном. До неизвестного типа оставалось с полсотни шагов по утоптанной гравийной дорожке. Потенциальный убийца не рискнет стрелять на глазах бегуна, который может оказаться не робкого десятка: метнется в погоню или поднимет тревогу.
Человек на мосту поднял голову и посмотрел на Редкого. Потом словно нехотя оторвался от перил, неловко сбежал с мостика и расшатанной походкой отбившегося от группы экскурсанта побрел вдоль берега. Остановился, поднес к лицу то, что держал в руке, направил на дворец по другую сторону озера, выбирая ракурс для снимка. Редкий живо тормознул, нахмурился, протер ладонью мокрый лоб. Помотал головой, отгоняя наваждение и спрашивая себя, видел ли он в самом деле напряженное, как у оборотня перед обращением, тело, опасно вытянутое в сторону мальчика.
Недоумение Эдуарда было так велико, что он сам занял ровно ту же позицию – сложился в три погибели, но все же уложил подбородок на перила и поднял глаза, желая удостовериться, что отсюда человек мог хорошо видеть Платона, – и охнул, не сдержавшись. Потому что Понедельник уже стоял на мостике в шаге от него, смотрел без всякой тревоги, скорее с любопытством.
– П-привет, – выдавил Эдик и выпрямил спину.
– Здравствуйте, – кивнул парень и не шевельнулся.
– И охота тебе прогуливаться тут в такую погоду, – закинул удочку Редкий. – Да еще привязаться может местная шпана, а то и похуже кто.
Воронцов пожал плечами спокойно, без вызова и вдруг спросил:
– А вы прогнали того, кто торчал тут до вас, или попросту сменили его на посту?
– В смысле? – обалдел Редкий
– Мне показалось, что тот человек наблюдал за мной, – заявил Платон так невозмутимо, словно давно уже привык к слежке за своей персоной. – Я как раз собирался подойти и спросить, что ему от меня нужно.
Эдуард присвистнул и выразительно постучал пальцем по собственному лбу.