ая жизнь становилась все опаснее – по мере того, как расцветала ее необычная, чарующая красота.
Воровать Злата не могла, поэтому, когда случался голодный обморок в людном месте, ее доставляли в больницу, потом снова куда-нибудь определяли – ненадолго. В одном детском доме ей удалось продержаться три месяца – рекорд. Из последнего частного приюта ее под утро вывела на улицу и велела отправляться восвояси сама заведующая. Правда, дала с собой денег, бутерброды, даже смену белья.
Накрапывал дождик, еще по-летнему теплый, хотя стоял уже сентябрь. Питерские улицы постепенно заполнялись спешащим по делам сонным народом. Злату мучила злость, рвала душу ненависть ко всем, у кого есть крыша над головой. Иногда хотелось заглядывать в глаза каждому проходящему мимо, и пусть хватаются за горло и бегут рассказывать о своих гадостях супругам, начальникам, родителям. Честно признаться, иногда она давала себе волю. Но что толку? Злата мечтала о семье, как мечтает вернуться в дом выброшенный на улицу старый пес, и понимала, что шансов у нее даже меньше. Пса возьмут из жалости и больше не выкинут. Ей же для такого счастья необходимо найти хоть одного человека, которому нечего скрывать от других. Да где такого сыскать?!
Глава 18Первый друг
Тане никогда в жизни так не хотелось прогулять гимназию, как в то утро. Словно интуиция нашептывала, что ничего хорошего из посещения школы все равно не выйдет. Хуже всего, что родители развили деструктивную деятельность: сперва мама заглянула в комнату, пока Таня еще нежилась под одеялом, и спросила, не хочет ли дочка сегодня посидеть дома. А выйдя в гостиную, девочка обнаружила припозднившегося на работу отца, который задал точно такой же вопрос. Все равно, сказал он со знанием дела, занятий толком не будет, все станут обсуждать вчерашнее происшествие. Его умненькая дочка куда продуктивнее проведет день дома. Да и нового мохнатого питомца не хотелось бы оставлять без присмотра.
В какой-то момент Таня Милич сама была готова написать Даше, что встреча переносится на понедельник. Но почему-то этого не сделала и начала поспешные сборы. Брат, как договорились, подкинул ее на машине.
Зимину она увидела еще от турникета – та стояла у стены напротив раздевалок неподвижно, как статуя, с гордо вскинутой головой и напряженным взглядом. Возле нее взволнованно топталась Анжелика, которая, судя по выражению лица, мечтала оказаться где угодно, только не здесь, и испуганно замирала, стоило Даше зыркнуть в ее сторону. Переодевшись, Таня подошла к девочкам. Анжелика уставилась на нее почему-то с восторгом и легким испугом.
– Привет, – небрежно произнесла Даша. – Это я придумала насчет рюкзака, ты в курсе?
Тане ничего не оставалось, как кивнуть. Анжелика втянула голову в плечи.
– Я догадалась, – глянув на нее, добавила Милич, чтобы никого не подставлять.
– Да неважно, – царственно махнула рукой Зимина. – В общем, я прошу у тебя прощения.
Таня растерялась. Ей в голову не приходило, что можно просить прощения с таким злым и заносчивым видом. Но все-таки она опять кивнула.
– На всякий случай уточняю: я хочу, чтобы ты меня простила, как ее, – добавила Даша и потыкала наманикюренным ногтем в спину Анжелики – та испуганно пискнула.
– В смысле?!
Дарья сжала плечо младшей девочки и сильно встряхнула ее:
– Давай, выкладывай!
Пятиклассница послушно зачастила:
– В общем, помнишь, я тогда тебя в коридоре встретила? – Таня кивнула. – У нас был урок ботаники, и вдруг мне так страшно стало! Почудилось, что все в нашем классе что-то против меня замышляют, даже училка. Она особенно. От страха затошнило, и меня отпустили в туалет. Я вышла, а в коридоре ты, Тань. Я и попросила у тебя прощения, потому что подумала: вдруг это ты что-то со мной сделала… за рюкзак.
– Бред! – не выдержала Милич.
Девочка еще больше съежилась:
– Ну, может, и бред, только тут же все прошло. Я в класс вернулась и еще пятерку успела получить. Потом мне Толя Иванченко записку написал, типа побьет каждого, кто меня пальцем тронет, и на перемене кругами ходил. Учителя были лапочками, все меня хвалили. А, еще Ксюша твоя мне браслетик подарила, а прежде ни в какую, – пугливо глянула она на Дашу.
– А после школы Саня Лакман взял у меня рюкзак и хотел проводить, – методично перечисляла Анжелика и даже загибала пальцы. – И они с Толькой чуть не подрались. Ну я ушла, не смотреть же, как они рычат друг на друга. А дома почему-то мама оказалась. Я сперва огорчилась, думала, пропал день, но она предложила в торговый центр сходить и все мне купила, что я уже месяцами выпрашивала. А когда у нее на карте деньги закончились, папе позвонила, он мне от себя новый планшет подарил и потом нас в кафе сводил. Прихожу домой, включаю комп, а мне в друзья полно народа набилось. А еще…
– Ладно, все понятно! – отмахнулась от нее Даша, как от надоедливой мухи, и испытующим взглядом уставилась на Таню. – Это же не могло случайно произойти? В общем, я хочу, чтобы ты меня так же простила, как ее. Ясно?
– Нет, – честно призналась Таня. – Я понятия не имею, почему у Анжелики в тот день все так круто сложилось. При чем тут мое прощение?
– Не знаю, – поморщилась Зимина. – Мне плевать, если честно. Только, если не простишь, как ее, я придумаю кое-что похуже рюкзака. Точно не отмоешься.
– Круто ты просишь прощения! – не выдержала Милич, но, поймав на себе злобный взгляд, решила не искушать судьбу. – Ладно, я тебя прощаю!
– А страх я сперва не должна ощутить? – деловито уточнила Даша.
– А тебе страшно?
– Еще чего!
– Простить могу, а за страх я вообще не отвечаю, – торопливо сказала Таня, поскольку предупредительный звонок уже прозвучал и на первом этаже почти не осталось народа. – Ну я простила, что еще?
– Ничего, – сквозь зубы прошипела Зимина. – Мы с тобой в одном классе, так что вместе увидим, есть результат или нет. Не советую шутить со мной.
Она гордо крутанулась на каблуках и направилась к лестнице, а Таня от нереальности ситуации даже с места сдвинуться не могла. Да еще Анжелика путалась под ногами, никак не уходила, потом, сделав самое ангельское выражение лица, спросила жалобным голоском:
– Таня, а ты не можешь еще раз меня простить? За то же самое. Я забыла в первый раз тебе сказать, но это я предложила еще девчонок привлечь, чтобы нас побольше…
Прочитав что-то на лице Милич, она не договорила и унеслась.
Какое-то время Таня колебалась: в класс или домой. Покинуть гимназию хотелось ужасно. Прийти в себя от этого бреда, погулять с пока еще безымянным псом, все рассказать по телефону брату и от души с ним посмеяться над глупостью девчонок. Но ведь тогда Дашка решит, что она струсила, и будет права, чего уж тут.
– Эй!
Девочка оглянулась: из раздевалки выходил Паша с очень заинтересованным лицом.
– А я наблюдал за вами… на всякий случай, чтобы Дашка чего не учинила, – сообщил он, приблизившись. – Чего она от тебя хотела?
– Ты не поверишь, – хмыкнула Милич. – Слушай, она вообще нормальная, эта ваша Зимина? За ней странностей прежде не замечали?
– Да ну, всего лишь тиранка с манией величия и садистскими наклонностями, – отмахнулся Паша. – Обычная, в общем, девчонка. Вот с тобой все в самом деле странно.
– Не слушай, что болтают! – поспешила сказать Таня.
– Так я и не слушаю, – удивился Майский. – Ты сама мне про себя рассказала.
– Ты же мне не поверил!
– Конечно, не поверил, – тяжело вздохнул парень. – Как ты можешь кому-то нравиться? Мне вот ты абсолютно не нравишься. Но, кажется, я тебя люблю, – совсем уж понуро добавил он.
Таня молча схватилась за голову. Постояла так немного и поплелась в сторону класса. Паша шел за ней, что-то сердито и жалобно бормоча себе под нос.
На работе следовало появиться к полудню, и Редкий решил посвятить утро надзору за Викторией Фоминой. То, что он увидел, потрясло Эдуарда настолько, что потребовалось незамедлительно новость с кем-нибудь обсудить. Сперва он набрал Эллу, но она трубку не взяла – видимо, снова дежурила на дому у кого-нибудь из старичков и установила беззвучный режим, чтобы их не пугали резкие звуки. Тогда он позвонил Антону, а позже зашел к нему в «штаб». Встретились обычно, словно не было между ними ссоры.
– Ну что ты там нарыл? – спросил Кинебомба.
– Дежурил с утра у дома Фоминых, – начал бодро докладывать Эдик. – В положенное время Виктория вышла из дома, но не одна, а с отцом, и пошли они к дальнему концу дома, где у него клиника. Я даже подумал: может, у нее зуб разболелся? Но нет, у входа в «Сияние» девочка чмокнула отца в щеку, а он приобнял ее и погладил по волосам. После чего вошел в клинику, а девочка вприпрыжку в превосходном настроении поскакала в гимназию!
Антон молчал, обдумывая что-то, и Редкий продолжил:
– Вчера она схватилась за Платона, чего он тщательно избегает. Можем мы предположить в порядке бреда, что это прикосновение вызвало в девочке какие-то перемены?
Кинебомба скучно пожал плечами:
– Не улавливаю тут никакой связи. Вика всегда тянулась к родителям. Проблема лишь в том, что товарищи Фомины – вовсе не ее родители и после потери своей родной дочери любить приемную оказались не в состоянии. Однако они все же оставили ее у себя и даже называют именем дочки, из чего можно сделать вывод, что их заставили так поступить, пообещав за это сохранить жизнь настоящей Вике.
– Ты думаешь, их дочь может быть еще жива?! – вскричал Редкий. – Ведь десять лет прошло.
– Да, десять лет, – повторил Антон таким странным голосом, как будто сам был ошеломлен этим фактом. – Но мы знаем, что в первый месяц сезона после двадцатого числа Анна и Анатолий Фомины всегда вместе идут на почту, причем женщина ради этого встает с постели, как бы ни была больна. Бедняги в такие дни ужасно взволнованы, держатся друг за дружку и едва могут говорить. На почте они получают до востребования некую бандероль и, почти счастливые, спешат домой. Мы полагаем, что в бандероли находятся доказательства того, что их дочь жива. Почему наш зубной врач сегодня вдруг решил проявить нежность к приемышу, мы не знаем, но едва ли это как-то связано с Платоном. И нечего тут домысливать, не имея фактов!