– По газонам нельзя ходить.
– Не умничай тут!
Я все оборачивался на дыру в изгороди, но уже почти не видел ее. Видел только край белого халата, который телепался за «белой сестрой» как-то нехотя.
Решил спросить у Марианны. Она сегодня вечером выходит на дежурство.
– Ты представляешь, это не Тобик, – с улыбкой ответила мне Марианна. Чего она веселится? Я ей сказал, что собака исчезла, а она веселится. – Это Тобианна. Девочка.
– И где эта Тобианна?
– У меня, я забрала, – Марианна улыбнулась и так и стояла, смотрела на меня радостно. Я тоже улыбнулся.
– Значит, теперь Марианна и Тобианна, – сказал я, и она рассмеялась даже. Не думал, что она умеет смеяться. Даже улыбка в ее исполнении удивляла меня. – Но у вас же мама болеет.
Мне казалось странным, что все решилось так просто. Я сказал: «Заберите собаку» – и она забрала. Я скорее поверил бы в то, что собака исчезла.
– Да, болеет. Но она сама предложила, – с готовностью ответила Марианна.
Ничего себе! Моя бы не предложила. У нас была собака, раньше, но это я выпросил. Я сам с ней гулял. Герда. Вспомнил ее, и мне стало грустно.
– А ты приходил ее кормить, да? – спросила меня Марианна. Посмотрел на нее снизу вверх. Веселая, как девочка, щеки розовые.
– Приходил – это сильно сказано, – буркнул я. – Птицы съели хлеб.
За стеной вдруг закричала Дылда. И еще какой- то сильный звук. Стук в стекло. Это было резко, неожиданно, и я испугался. Она барабанит в окно и кричит. Что с ней? Я инстинктивно глянул на розетку, пытаясь прочитать в ее круглом белом лице ответ.
Лицо Марианны мигом потемнело, сменило несколько выражений – растерянное, грустное и еще какое-то, я не понял. Она похлопала себя по карманам – наверное, искала ключ, – выскочила из моей комнаты. Крик и стуки продолжались, перемежаясь всхлипами. Что там с Дылдой?
Барабанит в окно и кричит.
Я хотел подойти к окну, посмотреть, что там, но вспомнил, что не хожу. Костыли у меня забрали, из коляски ничего не увижу. Поэтому я просто продолжил сидеть на кровати в каком-то оцепенении.
К крикам и всхлипам добавились еще обрывочные фразы Марианны, которыми, как я понял, она пыталась успокоить Дылду. Она с ней тихо разговаривала, и я не разбирал слов. Представил, как она пытается удержать ее за плечи, а Дылда вырывается, чтобы снова стучать в окно. Что она там увидела?
Крик внезапно вырос в хриплое «Нет!», и я испугался по-настоящему. Даже не испугался. Мне стало невыносимо. Я зажал уши. Но зачем? Чтобы просто не слышать, что происходит? Но ведь оно все равно происходит. Похоже, пришла белая сестра с уколом. Дылда уже не кричала, а орала. Я больше не зажимал уши. А она орала.
Бегала по комнате от стены к стене. Марианна что-то невнятно бормотала. Белая сестра командовала: «Руки ей держи. Руки!» Бухнули пружины кровати. Они скрипели и всхлипывали. Я представил Марианну, которая только что ласково уговаривала Дылду, а потом схватила ее за руки и держала.
– Па-па, – заикаясь от слез, проговорила Дылда.
Я лег лицом в подушку. Лицу стало душно и мокро. За стеной были слышны всхлипы, раз за разом все тише. Пружины больше не скрипели, шаги ушли из комнаты, оставив после себя только отзвук ключа в замочной скважине. Я лежал и не двигался, боялся пошевелиться. Чтобы не скрипнули пружины, не хочу их слышать.
– Дылда, – прошептал я, но подушка проглотила мой голос. Я повернул лицо к розетке.
– Дылда.
– Папа, – чуть слышно всхлипнула Дылда.
Розетка расплылась в белое пятно.
– Папа.
Я приблизился к ней близко-близко:
– Я здесь, Бэла. Я здесь.
30
Наверное, я уснул. Сквозь серую дымку слышал обрывки разговора. Или не разговора? Мне снился пират, который захватил мой корабль, я как раз достал шпагу, как вдруг он говорит:
– Не надо было вам ходить под окнами, она вас увидела, – назидательно так сказал. Я, не будь дураком, ответил:
– Я вам плачу деньги, а вы их отрабатываете. Все просто.
Но нет, это не я сказал.
Открыл глаза. Все вокруг серо. Поздний вечер? Ночь? Раннее утро?
Возле моей двери топтались и невнятно бормотали. Судя по голосам, мужчина и женщина. Не все слова долетали до меня. Обрывки.
– Спит…
– … чтобы хороший уход… времени нет.
– По нашей части лечить уже нечего! И давно! – внятно сказала белая сестра. Я узнал ее теперь. И снова перешла на шепот:
– … или забирайте… шестнадцать уже… не няньки… в психиатрической… заберите домой… и так держим по вашей просьбе… ответственность на себя… забрать домой… Вот поглядите на нее! – снова в голос сказала она и стала греметь ключами. Но этот звон резко прекратился, как будто тот, второй, схватил ключи рукой и сжал их в кулаке.
– Не надо. Вдруг проснется. Опять закричит.
– Я вам все сказала. Решайтесь, – как мне показалось, с угрозой проговорила белая сестра и потопала прочь от двери. Мужчина – я уже понял, кто это, – все стоял у двери. И я уже понял, что не у моей. У двери Дылды, своей дочери.
Он вздохнул. Долго держалась полная тишина. Я уж подумал, что, может, он успел уйти как-то беззвучно. Но тут он снова вздохнул. Потоптался немного на месте.
И ушел.
Я закрыл глаза и снова стал медленно погружаться в туман сна.
«Зачем они затеяли этот разговор здесь, у ее двери? И о чем вообще они говорили?» – спрашивал я у пирата. Но он только непонимающе глядел на меня.
31
Я не сразу сообразил.
Меня катила Марианна. Она снова стала молчаливой.
Ветки подрагивали от ветра, и я не сразу понял. Увидел сначала одну половину – серая штанина и рука в длинном рукаве рубашки. Потом – вторую. Он улыбался, а в руке держал футбольный мяч.
– Папа, – вырвалось у меня. То ли крик, то ли шепот. Папа улыбнулся шире. Марианна ползла, как черепаха. Специально она, что ли?
Папа подошел ко мне в два шага.
– Можно мы с сыном, – начал он говорить Марианне, но она кивнула ему и на полуслове отошла в сторону. Снова к изгороди пошла, мельком заметил я. Но мне было не до этого. Папа присел на корточки. Никто до него не догадывался так сделать, все стояли дубами-великанами надо мной. А он вот догадался! Мой папа.
– Вот, Антон, мяч тебе принес. Скоро понадобится.
Я взял мяч. Мяч оказался между мной и папой, я неловко покрутил его в руках. Мне он казался лишним сейчас. Я люблю мячи, люблю футбол, но… Папа это понял, должно быть: забрал у меня мяч, положил на траву. Я резко обнял его за шею, уткнулся носом в плечо. Я не хотел плакать, но так получилось.
– Сынок, – сказал папа. А я думал, он рассердится, что я плачу, как девчонка. Может, не заметил?
Он хотел отодвинуть меня, чтобы заглянуть в лицо, но я сжал его крепче, и мы так и сидели. Папе, наверное, неудобно было на корточках наклоняться ко мне, сидящему в коляске. Но он не шевелился. Только водил рукой по моим волосам. Как мама, но по-другому.
– Врач сказал, ты идешь на поправку, – сказал он.
– Папа…
Мы еще потом погуляли. Рассматривали муравьев, тех самых, огромных, которых я видел здесь. Их много. Мы даже нашли, где у них тут муравейник. Я спросил, действительно ли муравей самый сильный, папа сказал «да».
– А он сильнее меня? – понимаю, что глупый вопрос, когда сидишь в инвалидном кресле.
Папа задумался на минуту.
– Муравей не выбирает, быть сильным или нет: просто тащит свою веточку, и все. А ты можешь выбирать.
– Кто же выберет быть слабым? – удивился я.
– Бывает, – сказал папа.
Он умный, мой папа. Я задумался над его словами, но ненадолго. Появилась Марианна: оказывается, мне пора на гимнастику для ноги. Я улыбнулся Марианне, хоть она сегодня и хмурая какая-то.
Папа подал мне мой мяч и сказал, что придет завтра. Он придет завтра!
Я перекатывал мяч в руках и улыбался. Наверное, со стороны выглядело глупо, но ничего не мог с собой поделать. Мяч приятно поскрипывал, если провести по нему пальцем. Новенький. Мой.
В кабинете лечебной гимнастики я в который раз делал одни и те же упражнения для восстановления ноги. Делал и улыбался. Я никак не мог прекратить, рот просто сам тянулся к ушам!
Смотрел в окно во время упражнения. Устройство, напоминающее станок для балерины, держась за которое нужно было медленно идти, находилось у окна. Там, внизу, Марианна вернулась к живой изгороди. Я взглянул на ее добрую спину и улыбнулся еще шире. Если бы она обернулась сейчас, я бы, наверное, даже рукой помахал. Но она стояла и смотрела на дыру в изгороди, пока там не показалась морда. Я различил с трудом черный треугольник собачьего носа. В чем дело? Она же забрала его. Точнее, ее – Тобианну.
Старался улыбаться и дальше, но уже не получалось. Собака. Почему она снова там? Появилось неприятное чувство, которое разрасталось с каждым моим неумелым шагом у «балетного станка». Я хотел, чтобы все это поскорее закончилось. Я хотел обратно в палату. Я хотел… Я не знаю, чего я хотел.
– Марианна, – сказал я и хлебнул супа. Суп был мутный и бледный. Плавали какие-то белые хлопья, похожие на снег. И пара крупных кусков картошки. Вялый суп. Я разглядывал его, не желая смотреть на Марианну.
– Что? – спросила она.
Я молчал. Мне сковало рот от слов, которые было трудно произнести. Со мной бывает.
– Та собака, – выдавил я из себя. И все, больше не смог выдавить ничего. И не хотел слышать ответ.
Марианна помолчала. Лучше бы она ушла сейчас. Просто ушла.
– Я вернула ее. Маме хуже стало. Она передумала насчет собаки.
– Мама запретила заводить собаку? – я возюкал кончиком ложки в тарелке, распугивая белые хлопья непонятного происхождения. – Я думал, у взрослых так не бывает. Я думал, взрослые могут завести собаку не спрашивая разрешения. Я думал, вы взяли собаку, когда сказали, что взяли ее, – разошелся я. – Я думаю, муравей, если бы мог, взял бы собаку, раз сказал, что возьмет ее, – совсем уж не к месту сказал я. Хотя именно так я и думал. Муравей взял бы. Он бы утащил ее в муравейник на своей спине, кормил и гулял бы с ней.