– А тебя Антоша.
– Антон. Меня зовут Антон.
– Привет, Антоша.
Хотелось крикнуть «Заткнись!», но вспомнил вчерашние шаги, стоны и вскрики и промолчал. Хоть она и психичка, но натравливать на нее медсестер – это… ненормально, в общем. Что они там с ней делают, чтобы замолчала? Я не хотел думать.
– Поговори со мной, – сказала она как-то особенно вяло и тихо. Жалобно. Ну и зря. Меня особо не разжалобишь. Лучше бы она шептала в какую-нибудь другую розетку, где нет меня. Где кто-нибудь, кого можно разжалобить.
– Ты боишься уколов? – спросила она снова, переждав тишину с моей стороны.
– Нет. Чего их бояться?
– Страшно. Ко мне сестра приходит. Она плохая.
– У тебя есть сестра? – удивился я. Хотя почему нет? У людей бывают сестры.
– Она белая и страшная, с уколом.
– Это медсестра.
– Ее зовут сестра.
– Ее не зовут сестра. Она работает медсестрой, – ввязался я в какой-то дурацкий спор. Хотя молча смотреть на дурацкий потолок, по-моему, еще хуже. Хотя не знаю, что все-таки хуже: потолок или психичка?
– Она не любит меня.
– Она никого не любит.
– И тебя?
– И меня. – Что за чушь я несу?
– Не бойся. Я люблю тебя.
– Нет.
– Я люблю тебя.
– Замолкни. Или придет белая сестра.
– Нет. Не придет.
– Придет.
– Нет, – за стеной всхлипнули. Я испугался, что за этим последует нескончаемый нарастающий стон.
– Я пошутил. Не придет.
– Не придет?
– Нет.
Кажется, она успокоилась.
– Ты любишь карандаши? – сказала она очередную глупость.
– Нет.
– А я люблю. У меня есть карандаш.
– Поздравляю.
– Маленький, коричневый.
– Еще раз поздравляю.
– Я тру его об стенку.
– Ну и хорошо.
– А то он тупой.
– Ты тоже тупая, – прошептал я так тихо, чтобы не услышала. Но она услышала.
– Я знаю. Мне так говорят, – буднично ответила она.
– Кто? – я покраснел до корней волос. Ну вот.
– Белая сестра.
– Зачем тебе карандаш?
– Это секрет. Я что-то делаю под кроватью.
– Что? – спросил я. Все лучше, чем просто лежать, пялиться в потолок – когда на спине, в стену – когда на боку или носом в подушку – когда на животе.
– Это секрет. Я тебе, наверное, расскажу. Потом.
– Не надо.
– Я расскажу.
– Это же секрет, – я перевернулся на бок. Глаза вдруг начали слипаться.
– А я все равно расскажу. Только тебе.
– Не нужны мне твои секреты, я в футбол хочу, – пробормотал я. Язык уже не ворочался – я мягко опускался в сон, как на пуховую перину. – Бегать хочу…
И уснул.
15
– Ну что, Антон? Как жизнь? – врач с карточкой в руках громогласно вошел в мою палату.
– Нормально, – промямлил я. Семь утра.
Врач полистал карту, я закрыл глаза. На минутку, пока он листает. Огромная белая ворона склонилась надо мной, протягивая зажатый в крыле огромный ржавый замок от гномской двери, и сказала:
– Вставай, пора на рентген!
Я открыл глаза. Это не ворона, это бодрый доктор встал надо мной и улыбается.
– Давай, давай, солдат, вставай.
– Я не солдат, – сказал я и сел на кровати.
– Космонавт?
– Футболист.
– А, футболист. Иди на рентген, футболист. Пусть мяч отдохнет.
– У меня нет мяча, – пробурчал я и встал с кровати.
– Зайду к тебе после рентгена, – сказал бодрый доктор и бодро вышел. Его сменила молчаливая медсестра. Я сразу проснулся от ее вида.
– Пойдем за мной.
Я следовал за ее белой спиной в развевающемся халате. По бокам висел пояс, он подпрыгивал при каждом шаге. Я слегка отставал, и медсестра обернулась, замедлила шаг.
– Доктор приходил только для того, чтобы пригласить меня на рентген лично? – спросил я.
Медсестра посмотрела на меня молча. Я заметил, что у нее карие глаза. Она отвернулась, и мы продолжили идти по коридорам. Перед лестницей висела схема этажа в рамке. Я сначала подумал – картина. Почему здесь нет картин? Чтобы больные не отвлекались, болели на полную катушку? Мы поднялись на этаж вверх. Там в коридорах водились люди. Редкие дети перемежались большим количеством медсестер.
Зашли в дверь с надписью «Рентген». Меня сразу усадили на какое-то серое приспособление, похожее на кушетку, но металлическую. Сверху надо мной висела непонятная штука, которую здешняя сестра подвинула так, чтобы она висела над моей ногой. Задрали штанину, велели сидеть смирно. Сестра ушла, я посидел смирно совсем чуть-чуть, не больше минуты, и мне сказали идти.
Я вышел из кабинета. Куда идти? Где медсестра? Я увидел бодрого доктора в конце коридора.
– Эй! – нашел что сказать. Точнее, крикнуть. На меня обернулись какие-то дети, какие-то медсестры и сам доктор тоже.
– А, футболист. Спускайся к себе в палату! – крикнул он в ответ и пошел в противоположном направлении.
– А где?… – начал я, но он уже ушел, скрылся за одной из дверей. Я поплелся по коридору, постукивая костылями. Нашел выход. Он был обозначен схемой в рамке. Я прочитал: «Схема эвакуации при пожаре». Закостылял по лестнице вниз, на свой этаж. Там прошел лабиринт коридоров и вроде нашел свою дверь. Справа и слева от нее еще двери – тоже одноместные палаты. Справа – психичка. Я посмотрел на ее дверь. Обычная. Белая, с облупившейся немного краской возле ручки. Ручка позолоченная, с замком. Как и у меня. Правда, меня не запирают. а ее – да. Я часто, лежа в своей палате, слышал этот звук – проворачиваемого в замке ключа.
Прислушался. Сейчас там тихо. Приложил ухо к двери. Совсем тихо. Как будто никого нет. Или она спит? Еще рано ведь. Это мне нужно делать рентген в семь утра, потому что так сказал бодрый доктор. Ей-то не нужно.
16
Опять капельница, опять мама на белом фоне. В бутылочке капельницы прозрачная жидкость капала и капала. Я смотрел на металлические перекладины спинки моей кровати. Я изучил их досконально, эти перекладины. Я знаю, что у второй слева – пупырышек сбоку. Я даже трогал его пальцем.
– Как нога? – спросила мама.
– Нормально.
– Врач сказал, что еще пару дней – и ты начнешь ходить на специальную гимнастику для ноги.
– Футбол?
– Нет, Антоша, футбол еще рано.
– А когда?
– Врач сказал, ногу еще нужно разрабатывать.
– Как?
– Гимнастика и прогулки – доктор сказал, это полезно.
– Ладно, – я равнодушно отвернулся к стене. Похоже, что я постоянно отворачиваюсь к стене, когда разговариваю с мамой. Плохая традиция. Я решил повернуться обратно. Каштановые линии висели по бокам ее лица, как обычно.
– Еще твоя классная сказала, что было бы неплохо позаниматься, пока лежишь в больнице.
– Ну, мама! В школу, главное, не ходи год, а заниматься – на тебе, пожалуйста. Давай лучше наоборот.
– Я принесла тебе книгу. Татьяна Михайловна сказала, что надо прочитать.
– Вот и прочитай, – буркнул я. А что тут еще сделаешь? Только и остается, что буркнуть.
– Ты. Ты прочитай, Антошка, – улыбнулась мама и выложила из сумки потрепанную книжку в мягкой обложке. Ладно хоть, она не сильно толстая. Не люблю книги. – Прочитаешь, я тебе еще одну принесу.
– Еще чего, – снова буркнул я.
– Я положу ее тебе в тумбочку.
– Да, положи, чтобы шоколадке не было скучно.
– Что за листик? – мама вытащила мой лист из тумбочки. – Давай выброшу, – она начала вставать со стула.
– Не трогай его! – вскрикнул я. Мама непонимающе медленно села обратно. – Это мой лист, пусть лежит. Это нужный лист.
– Понятно, – улыбнулась мама. Хотя ей ведь не было понятно! Зачем так говорят – понятно? Говорили бы правду – непонятно. Мой зеленый лист с немного потемневшими резными краями снова отправился в тумбочку. Теперь там шоколадка, лист и ненужная книга, которую никто не будет читать. Отлично.
– Как у тебя дела?
– Нормально, вот в больнице лежу. А ты как? – съязвил я. А чего она спрашивает, как дела? Полчаса уже сидит со мной тут и вдруг решила спросить, как у меня дела.
– У меня хорошо, спасибо, – рассмеялась мама. – Я имела в виду, как тебе здесь, не сильно скучно?
– Здесь прекрасно! Очень весело!
– Ты сегодня какой-то колючий, я что-то не знаю, как с тобой разговаривать, – мама неловко улыбнулась, и мне стало ее жалко.
– Нормально здесь. Скучно, но нормально. Не волнуйся.
– Все-таки одноместная палата. И поговорить не с кем.
«Ага, не с кем», – подумал я с сарказмом в голосе. Во внутреннем голосе, конечно.
– Да, но это не важно, – сказал я вслух.
– Хоть книгу почитай.
– Не знаю. Не уверен.
– Почитай.
– Посмотрим.
Мама еще посидела со мной немного и ушла. А я остался вместе со своей капельницей.
17
– Антоша, – позвала розетка.
– Да? – привычно ответил я. Надо же, для меня уже привычно разговаривать с розеткой. Хотя я понимаю, конечно, что не с розеткой, через нее просто слышно, но…
– Как дела?
И эта туда же. Слышала наш разговор с мамой, что ли? Запомнила фразу.
– Нормально, – буркнул я. Настроение у меня так и не наладилось. Я лежал лицом в подушку. Луна светила мне в стену привычными квадратами окна. Но я уже налюбовался, и лицо в подушке было наилучшим решением для меня сейчас. В окне не было видно даже привычной единственной звезды.
– Почитай книжку, – шепотом сказал голос за стеной.
Они что, сговорились?
Я промолчал.
– Антоша, – тихо-тихо позвал голос.
Я снова промолчал.
– Почитай книжку, п-пожа… пожалуйста, – она так выговорила это «пожалуйста», как ребенок, который только учится говорить. Которому неловко произносить такое длинное и новое для него слово. Интересно, сколько ей лет?
– Сколько тебе лет? – спросил я. За стеной затихло. Что это, она не знает, сколько ей лет? Или подсчитывает в своем бедном умишке?
– Мне было десять, – неуверенно проговорила Дылда.
– Когда было?
– Не знаю я. Давно. Там был торт.