– Антоша? – непонимающе прошептала Дылда за стеной.
– Читаю книгу, как ты просила.
– Ту книжку? – голос показался мне почти радостным. – Которую тебе мама принесла?
– Да, ту книжку, которую мне мама принесла.
До меня вдруг дошло, что она через розетку слышит все наши разговоры. Слышит и молчит. Я начал злиться, но в голове у меня все еще звучал ее натуженно воодушевленный голос, когда она распиналась о своем папе и как он часто к ней ходит. Как же, ходит он к ней! Нужна она ему, как собаке пятая нога.
– Ладно, – резко оборвал я свои мысли. Не хочу думать про пятую ногу собаки. Поднес книгу ближе к лампе, чтобы было видно. – Давай читать.
18
– Она смотрит на тебя, – показал он на окно. Дылда стояла, прижавшись лбом к стеклу, глаза вытаращены, рот приоткрыт. Изо рта свешивалась нитка слюны. Мне стало противно от этого зрелища. Розетка выглядела лучше.
– Почему на меня? Может, на тебя? – огрызнулся я, отвернувшись от окна.
– На тебя. Инвалид и психичка – жених и невеста.
Я повернулся на костылях, выпустил один из руки и двинул пацану в челюсть. Немного смазал. Точнее, сильно смазал. Задел его только костяшкой.
– Слабак безногий. Палки не растеряй! – заорал тот, от неожиданности отпрыгнув на метр от меня. Опомнился, подошел и приставил к моему лицу кулак.
– Мальчики, что у вас? – строго спросила медсестра, отвернувшись от своих любимых кустов.
– Ничего, – хмуро буркнул я, отдернув лицо от его костлявого кулака.
– Ничего, – залыбился тот, похлопал меня по плечу и как ни в чем не бывало стал прогуливаться по дорожке в противоположную от нас с медсестрой сторону.
– Просто не обращай на него внимания, – попыталась утешить меня та.
Интересно, зачем? Я что, такой жалкий, что меня утешают? Отвернулся от нее молча. Снова взглянул в окно. Дылда все еще была там. Рот, казалось, раскрыт еще шире, чем раньше. Шея тонкой палкой торчит из белого обрезка бесформенного больничного халата. Глаза смотрят явно на меня. Откуда ей знать, что вот этот небольшого роста пацан с всклокоченными волосами – это именно я, тот, кто вчера ей книжку читал через розетку? Или она не знает, что я – это я?
Заметив мой взгляд, она махнула мне рукой, улыбнулась. Улыбка у нее была широкая, на все лицо. Оно при этом как бы растягивалось по горизонтали, становилось похожим на грушу.
Она замахала веселее, и я отвернулся. Казалось, на меня сейчас пялится весь больничный парк. По крайней мере, медсестра и костлявый пацан – точно. Костлявый еще недобро лыбился при этом. Я стал рассматривать свои ботинки. Левая нога стояла ровно, правая – криво, потому что я ее подгибал. Она не очень-то хотела стоять. По шнурку полз огромный муравей. Я смотрел, как он забирается на мою штанину и проворно ползет вверх по ней. Вот уже достиг футболки. Интересно, он, когда доберется до макушки, поползет вниз? Получится кругосветное путешествие для муравья.
Насладившись муравьем, я поднял глаза к окну Дылды. В окне тихо белели потолок и кусок стены.
19
Следующая таблетка отправилась вслед за первой. Первая была желтая, она растянулась по раковине мокрым порошком. Я капал на нее водой, она размякала. Вторая – белая. Пытался представить себе, что это вражеские танки, но это было трудно: танки не превращаются в мокрый порошок. Поэтому просто размачивал таблетки. Повернул голову вправо, чтобы посмотреть в зеркало, какое у меня лицо, когда я размачиваю таблетки. Обычное. В последнее время оно у меня всегда одинаковое.
20
– А вот и мама футболиста! – врач бодро улыбался, войдя в палату. Я распластался на кровати, как обычно во время посещения мамы, под капельницей.
Врач зашел, держа мою карту в руке, и как-то неловко поглядел на маму. Этот взгляд никак не вязался с его бодрым тоном.
– Можно с вами переговорить? – спросил он уже не так бодро, и они вышли.
Мама вернулась довольно скоро, без доктора. Наверное, опять бодро убежал по своим делам.
– Как твоя нога? – спросила она.
– Я уже отвечал сегодня на такое, – сказал я. Врач с утра тоже спрашивал.
– Она стала хуже?
– Я не знаю, мама.
– Но это же твоя нога! – нервно сказала она и провела рукой по набухшим векам. Не выспалась, что ли?
– Вроде так же. Лучше расскажи о школе. Или что тетя Люба говорит хотя бы.
Мама встала и молча прошлась по комнате, остановилась у окна и долго вглядывалась в него. Неужели интересней, чем на меня смотреть? Может, больные выстроились в какую-нибудь интересную фигуру? У них флешмоб, может быть? Они танцуют? Или играют в футбол? Или газон просто настолько качественно подстрижен, что мама залюбовалась? Мама повернулась и принялась долго смотреть на меня. Глаза у нее покраснели.
– Антоша, – мама в задумчивости села на краешек моей постели и провела рукой по моей голове. Не люблю, когда она так делает. В носу защекотало. – Ты пьешь все таблетки, которые дают?
– Да, – сказал я и отвернулся к стене лицом. Горькие они. Ненавижу таблетки.
– Или нет? – мама смотрела на меня грустными глазами, я это почувствовал по голосу. Но не обернулся проверить. Ну вот, приходится врать родной матери. А все из-за каких-то дурацких таблеток.
– Они горькие, – сказал я. Лопухнулся. Это все равно что сказать: «Я смыл все таблетки в раковину» – то есть правду. Мама вздохнула и помолчала. Странно, я думал, ругать будет.
– Антоша, какой же ты глупый, – тихо сказала она и опустила лицо на ладони.
– Что? Глупый? – рассердился я. Но мама сидела так, с лицом на ладонях, и тихонько всхлипывала. – Почему глупый?
– Если не пить таблетки, то не выздоровеешь, – мама плакала.
– Совсем?
Мама встала и снова остановилась у окна. Я вспомнил отчего-то Дылду, которая радостно сообщила мне, что «иногда смотрит в окно». Не к месту вспомнил. Мама стояла спиной ко мне и утирала слезы со щек.
– Врач сказал, – наконец заговорила она, – что обследование показало неутешительные результаты. Состояние ноги ухудшилось.
Я машинально взглянул на свою ногу. Такая же. Правда, она была под одеялом, я видел только контур. Но контур такой же, как и раньше.
– Надо пить все таблетки и делать все, что говорит врач, – продолжала мама.
– Я что, не смогу бегать?
– Пока тебе придется полежать. И гулять с костылями пока не получится.
– А без костылей – получится?
– Ой, Антоша, – мама снова принялась утирать слезы, все так же стоя спиной ко мне. Какой смысл? Все равно вижу, что она плачет, могла бы не отворачиваться. – Пока тебе придется пользоваться коляской.
– Какой еще коляской?
– Пока ноге не станет лучше. И пить таблетки.
– Какой коляской?
– Такой, с колесиками…
– Инвалидной? – перебил я. – С колесиками? Что мне, семь лет?
Вдруг до меня дошло.
– Я не сяду в инвалидную коляску! – заорал я. – Я не инвалид!
– Антоша.
– Да хватит! Уходи!
Я хотел скинуть одеяло и встать. Иголка выскочила из вены, больно меня царапнув. Вбежала молчаливая сестра Марианна. Я сел на кровати. Мама повернулась ко мне лицом, больше не скрывая слез. Лицо ее было красным и опухшим. Марианна надавила мне на плечи, чтобы я лег. Силы вдруг покинули меня, и я лег. Послушно подставил руку, чтобы Марианна вставила иголку на место. Отвернулся к стене. Мама несколько раз звала меня по имени. Подошла и потрепала по волосам. Села. Встала. Прошлась по комнате. Постояла у окна. Ушла. Я смотрел на белую стену.
21
– Антон, вот таблетки, – сестра Марианна положила большую белую и маленькую желтую на блюдечко. – Выпей.
Потратила на меня целых четыре слова. Я отвернулся к стене.
– Антон, – она тронула меня за плечо. Поднесла к лицу блюдечко, оно немного тряслось в ее руке. Я взял кругляшки, засунул их в рот. Подержал на языке. Пусть будет горько, какая разница.
– Запей, – Марианна протягивала мне стакан. Посмотрел на стакан. Взял. Глотнул. – Вот и молодец.
Она подхватила стакан и блюдце и ушла.
22
Стена все такая же шершавая. Я пощупал пальцем. Одним. Затем другим. Третьим. Четвертым. Пятым. Потом опять первым…
Ногу закрепили на кровати с помощью какого- то устройства. Приходила Марианна. Приходила и уходила. Приносила ужин и уносила.
Стемнело. Стены стали серыми. Как всегда.
– Антоша.
Я молчал.
– Антоша.
Как мне все это надоело. Эта больница. Эта стена. Эта розетка. Эта Дылда в больнице за стеной с розеткой.
– Антоша, почитай мне книжку.
Я отвернулся от стены. Рядом с кроватью у меня стояла утка. Она металлически поблескивала. Я отвернулся и от утки тоже, наткнулся взглядом на потолок с унылой лампой. До меня дошло: здесь невозможно отвернуться!
– Антоша! Почитай, – почти капризно прозвучал голос из розетки. – Почитай, почитай, – почему- то весело добавила она. Видимо, в предвкушении. Ну и зря. Ничего читать я не собираюсь, а если она еще хоть раз заикнется…
– Антоша, почитай, пожалуйста, – с трудом, по-детски, выговорила она последнее слово.
Я резко схватил книгу с тумбочки, рванул ее напополам, но она оказалась сильнее. Я рванул еще раз, книга треснула по переплету, выпала часть страниц из середины. Они скатились по простыне и посыпались на пол. Вместе с ними полетел мой лист, который почему-то оказался внутри книги. Мама его туда положила, что ли?
– Антоша, что ты делаешь? – испуганно спросила Дылда, но я не слушал ее. Я потянулся за листом. Он был где-то там, внизу. Я стал ощупывать пол, пытаясь найти среди бумажных листов мой, небумажный. Живой, настоящий листик, за которым исчез папа.
Он торчал из-под одной из страниц. Я взял его пальцами, кусок отвалился, потом еще один. Я взял все три части моего листика. Он высох. Просто высох. Я поднес его к глазам. Одна часть выпала из рук и упала мне на грудь. Перед глазами расплывалось. Что за звуки? Это я всхлипываю?