Ненависть и презрение к дармоедам, обокравшим русский народ, возрастали в массах населения сибирских городов, в деревнях и в армии. Когда мы проезжали по улицам Иркутска, Красноярска и Новониколаевска, то видели на заборах почти всех улиц надписи мелом и углем: «Бей жидов и чехов. Спасай Россию».
Нокс опять пожимал плечами и бормотал что-то о несдержанности Русского народа.
На остановке в Красноярске в апреле 1919 года я долго говорил с начальником 3-й чехословацкой дивизии, майором Пржхалом, бравым офицером типа полковника Швеца. Он высказывал также полное возмущение своей массой и допущенным развалом; офицерская совесть майора Пржхал не мирилась с сидением за спиной русской армии. Но, по его мнению, дело можно было исправить, можно было даже получить для борьбы с большевиками хорошую и достаточную силу, – для этого требовалось провести лишь три меры: упразднение всяких политических руководителей, отделить около половины негодного элемента, обезоружить его, заключив в концентрационные лагери, и вернуть строевым начальникам всю дисциплинарную власть, с учреждением военно-полевых судов. Понятно, на это не шли ни политические руководители чехов, ни союзные представители, ни «главнокомандующий русскими военно-пленными» Жанэн. Им нужно было не то…
Лето и начало осени 1919 года чехи провели на охране железных дорог. Весьма характерно то, что с их появлением в этой роли нападение и порча железной дороги участились и наконец сделались местами повседневным, регулярным явлением.
Постепенно усиливался комплот в тылу, креп заговор, росли вражеские силы; какие были у них планы и расчеты, тогда нельзя было в точности выяснить. Но документально установлено, что восстание против власти адмирала Колчака во Владивостоке и в Иркутске было поднято и проведено при близком участии и даже при помощи чехов. Гайда, живший с июля во Владивостоке и готовивший при широкой поддержке тамошнего чешского штаба восстание, получил после падения Омска телеграмму от официального чешского представителя при Омском правительстве доктора Гирсы такого содержания: «Начинайте, все готово».
Вслед за этим тот же доктор Гирса и Павлу издали в конце ноября меморандум, обращенный ко всем союзным представителям. Они драпировались в тогу гуманности и законности, они требовали или вывоза их войск на родину, или «предоставления им свободы воспрепятствования бесправию и преступлению, с какой бы стороны они не исходили»…
В начале меморандума эти обогатившиеся русским добром политические шулера обращаются «к союзным державам с просьбой о совете, каким образом чехословацкая армия могла бы обеспечить собственную безопасность и свободное возвращение на родину, вопрос о чем разрешен с согласия всех союзных держав»…
Далее говорится о произволе русских военных органов, об «обычном явлении расстрелов без суда представителей демократии по простому подозрению в политической неблагонадежности», «об ответственности за все это перед судом народов всего мира, почему мы, имея военную силу, не воспротивились этому беззаконию».
Это точные цитаты из документа. И все здесь от начала до конца ложь, даже и касательно расстрела так называемых представителей демократии, т. е. русских социалистов.
К несчастью, это было не так, ибо если бы действительно это широко применялось, то был бы жив до сих пор адмирал Колчак, существовала бы его армия и, надо верить, она освободила бы Святую многострадальную Русь от кровавых тисков интернационала.
Во всем меморандуме правда лишь в его начале, а именно в просьбе совета, каким образом чехословацким эшелонам выбраться из Сибири на родину и вывезти все захваченные богатства. Цель же меморандума была одна – оправдать заранее участие чехо-войска в мятежных и изменнических восстаниях.
Но руководители заговора, видимо, не все рассчитали. После падения Омска, когда отступление белой армии пошло быстрым и ежедневным ходом, чехословацкие полки, жившие постоянной мыслью выезда из Сибири, охватила паника. Как стадо, напуганное призраком смерти, рванулись легионеры назад, на восток, ничего не видя, кроме страха опасения за свои жизни. Под влиянием паники, пользуясь силой и покровительством высоких русских гостей – союзных представителей, эти банды стали совершать подлинно Каиново дело. Остановить взбунтовавшиеся, бешеные массы можно было только силой японских и английских штыков да резкими крайними мерами; возможность этого была в руках генералов Нокса и Жанэна, но они не захотели помочь нам это сделать.
Вот короткое описание происходившей трагедии («Чехословаки», статья Славянофила в газете «Дело России» № 14. 1920 г.):
«Длинною лентой между Омском и Новониколаевском вытянулись эшелоны с беженцами и санитарные поезда, направлявшиеся на восток. Однако лишь несколько головных эшелонов успели пробиться до Забайкалья, все остальные безнадежно застряли в пути.
Много беззащитных стариков, женщин и детей были перебиты озверевшими красными, еще больше замерзло в нетопленых вагонах и умерло от истощения или стали жертвой сыпного тифа. Немногим удалось спастись из этого ада. С одной стороны надвигались большевики, с другой лежала бесконечная, холодная Сибирская тайга, в которой нельзя было разыскать ни крова, ни пищи.
Постепенно замирала жизнь в этих эшелонах смерти. Затихали стоны умирающих, обрывался детский плач, и умолкало рыдание матерей.
Безмолвно стояли на рельсах красные вагоны – саркофаги со своим страшным грузом, тихо перешептывались могучими ветвями вековые сибирские ели, единственные свидетели этой драмы, а вьюги и бураны напевали над безвременно погибшими свои надгробные песни и заметали их белым, снежным саваном.
Главными, если не единственными, виновниками всего этого непередаваемого словами ужаса были чехи.
Вместо того чтобы спокойно оставаться на своем посту и пропустить эшелоны с беженцами и санитарные поезда, чехи силою стали отбирать у них паровозы, согнали все целые паровозы на свои участки и задерживали все, следовавшие на запад. Благодаря такому самоуправству чехов, весь западный участок железной дороги сразу же был поставлен в безвыходное положение».
И дальше: «Более пятидесяти процентов имеющегося в руках чехов подвижного состава было занято под запасы и товары, правдами и неправдами приобретенными ими на Волге, Урале и в Сибири. Тысячи русских граждан, женщин и детей были обречены на гибель ради этого проклятого движимого имущества чехов».
Доктор Гирса и Богдан Павлу взывали в своем меморандуме к суду народов всего мира, – как раз накануне этого дела, подобного которому не было в истории всех веков…
На этом гнусное предательство не кончилось; было ясно, что выполнители скрытой указки интернационала, социалисты, пойдут теперь до конца, будут стремиться к полному уничтожению вождей национального дела. К несчастью, Верховный Правитель продолжал относиться доверчиво к союзным представителям, все также переоценивал значение и влияние на жизнь своих министров. Оттого-то, вероятно, и ускользнула из его внимания неизбежная последовательность событий в тылу, оттого-то, очевидно, следуя призыву своих министров, он решил и сам ехать в Иркутск, отделился от боевой армии.
А это и нужно было заговорщикам. Тут-то они и выявили, уже не стесняясь ничем, свое открытое лицо.
Цепь злодеяний, совершенных иностранной интервенцией в Сибири, дополнилась еще и предательством чехословацкими вожаками самого адмирала Колчака – в руки их политических единомышленников и соучастников, в руки эс-эров.
Впоследствии чешские политики выпустили обращение к Сибири; в нем они заявляли, что, взяв адмирала Колчака под свою охрану, чехи предали его «народному суду не только как реакционера, но и как врага чехов, так как адмирал приказал атаману Семенову не останавливаться перед взрывом тоннелей для того, чтобы задержать чешское отступление на восток».
Каждая черточка всех этих действий, их попыток обелиться и оправдаться путем нот и обращений – перлы самой беззастенчивой подлости, смешанной с наивностью, граничащей с глупостью. Это А.В. Колчак-то реакционер! Да если он отчего и погиб, отчего рухнуло и возглавляемое им дело, – так это главным образом оттого, что он делал слишком много уступок, терпел социалистов в своем кабинете министров, отказывался признать и объявить партию эс-эров противоправительственной, вредной и врагами народа, неоднократно упоминал в своих декларациях о созыве по приходе в Москву «учредительного собрания», наконец обещал и издал даже указ о созыве в Сибири «земского собора».
Кроме всего, чехи постоянно заявляли, и в последний раз в пресловутом ноябрьском меморандуме Гирса и Павлу, что они не хотят и не считают себя вправе вмешиваться во внутренние русские дела. Следовательно, какое им могло быть дело до реакционности того или другого из русских деятелей!
Тотчас после ареста Верховного Правителя чехами на станции Нижнеудинск совет министров как-то сам собой распался, и большинство их уехало на восток; а в Иркутске тотчас же образовался политический центр, состоящий из трех авантюристов: харьковского спекулянта Фельдмана, Косьминского и подпоручика-дезертира; этот «политический центр» объявил себя носителем Российской верховной власти. Первое распоряжение министра финансов этого нового правительства, жидка-фактора и партийного эс-эра Патушинского было телеграфное приказание управляющему Владивостокской таможней Ковалевскому: «Беспрепятственно и без всякого досмотра пропускать к погрузке на пароход все, что пожелают вывезти чехи, ввиду их заслуг перед Россией».
Российское государственное достояние, двести восемьдесят тысяч пудов золотого запаса, чехи довезли до Иркутска, причем было установлено, что по дороге один вагон, т. е. тысяча пудов, был ими разграблен («Чехи и С-Ры», статья в газете «Дело России» № 10. 1920 г.). В Иркутске золото было сдано своим людям, тому же политическому центру; на сдаточной ведомости были подписи спекулянта Фельдмана и еще какого-то рядового эс-эра, бывшего владельца ресторана в Иркутске.