Большевики провели недели через три после завоевания Сибири аннулирование колчаковских денег, причем сделано было это самым беззастенчивым образом: служащим и рабочим выдали буквально накануне жалованье вперед этими самыми сибирскими (колчаковскими) знаками; затем аннулирование денег вводили по районам, и комиссары переезжали из одного города в другой, ведя на этом многомиллионную спекуляцию.
Сибирь, начавши испытывать большевизм, сразу почувствовала его смертельный объятие и начала повсеместно готовиться к свержению его.
Эти сведения подтверждались многими офицерами и казаками, пробиравшимися почти каждый день из советской Сибири на восток. То же самое говорили и польские офицеры, вырвавшиеся в небольшом числе из большевицкого плена.
Ясно было, что при надлежащей работе в Приморье и в Забайкалье можно было летом получить мощную поддержку в массах средней Сибири, при движении туда нашей армии. Но, к сожалению, у нас-то самих мало было надежды наладить дело.
Крен влево, взятый штабом генерала Войцеховского, заигрывание с эс-эрами, непонятная дружба, после всего происшедшего, с чехословацкими войсками. Пепеляев продолжал взращивать свою дивизию махрово-эсэровского толка; несмотря на определенное несочувствие к этому предприятию главнокомандующего атамана Семенова, вопреки самому настойчивому недовольству со стороны остальной армии, генерал Войцеховский взял его под свое непосредственное покровительство.
Когда же вдобавок ко всему было проявлено желание поставить Пепеляевскую партизанскую дивизию снова в тылу наших корпусов, я окончательно решил уйти. Мне был дан отпуск заграницу.
Тогда я собрал ближайших, мне подчиненных начальников и объяснил им, как смотрю на создавшееся положение, на лежащий перед нами путь, что разрешение нашей задачи вижу в одном: идти в Россию с Царским знаменем, поднятым прямо и открыто. Для этого необходимо было предпринять ряд шагов в Европе. На этом заседании присутствовало шесть подчиненных мне старших офицеров, начальников крупных частей 3-го корпуса. Все они согласились с моей точкой зрения, высказали убеждение в необходимости такой подготовки в Европе, а далее работы и в самой России.
Тяжело было уезжать и расставаться с теми офицерами, солдатами и казаками, с которыми вместе проделал всю кампанию, делил радость победы, горе поражения и труды ледяного похода, которые стали близкими, как братья.
Перед отъездом из Читы я объезжал вверенные мне войска. Во всех частях были парады, служились молебны. Из многих разговоров с офицерами и солдатами приходилось убеждаться, что только открыто поднятый монархический флаг, с именем Законного Царя, вернет им потерянную веру в свои силы, в правду, в победу.
Помногу и с полной откровенностью говорил я с атаманом Семеновым. Для меня выяснилось, что главнокомандующий не считал возможным в те дни идти резкими, определенными путями к намеченной цели. То было еще сумеречное время, когда мрак, окутавший Русскую землю в чаду трехлетней революции, не прояснился. Только-только загоралась заря сознания, изредка вспыхивали зарницы, проблески национальной мысли и чувства.
Умы масс были еще в состоянии того тяжелого и трудного раздумья, какое бывает после сильного русского похмелья или от оглушительного удара по голове. Руководители и вожди зачастую чувствовали себя неуверенно и даже отставали от масс в ощущении жизненной необходимости, в сознании жизненной исторической правды.
Особенно памятно из дней перед моим отъездом заграницу и дорого для меня воспоминание о параде в Ижевской дивизии. Ижевцы и егеря выстроены стальным каре на площади большого сибирского села. Весенний ветер рвет полотнища знамени и хоругвей, когда под живой трезвон выходит из церкви крестный ход. Высокое мартовское солнце заливает ярким светом всю площадь и горит бликами на золотых ризах священников. Служится напутственный молебен. Затем священник произносит короткую проповедь о нашей борьбе за Родину и Веру, о нашем долге победить и освободить русский народ от иноземных захватчиков власти. Старые ижевцы выносят икону Нерукотворного Спаса, которой священник благословляет меня.
Парад. Стройными рядами проходят полки ижевцев и егерей. Серьезные обветренные лица, молодецкая выправка, прямой открытый взгляд русских витязей. После ледяного похода все отдохнули, приоделись, подправились.
Затем обед в сельской школе, временном офицерском собрании. Много теплых заздравных речей. И первый тост за Святую Русь, за нашу Родину, которая будет жить, будет снова Великой и свободной! Этот тост был покрыт могучими радостными аккордами бессмертного русского гимна.
«Боже, Царя храни! Сильный, Державный, Царствуй на славу нам. Царствуй на страх врагам, Царь Православный. Боже, Царя храни!»
У многих на глазах слезы; ценные мужские слезы воина текут по огрубелым лицам. А кругом школы гудит толпа егерей и ижевцев, гудит довольная, близкая, гудит не поганым революционным бессмысленным гамом, а близким, братским единением, какое было всегда между русскими гг. офицерами и их солдатами.
Среди последних многие, слыша гимн, крестятся. И раздается в толпе часто общая всем мысль:
«Господи, неужто по-настоящему придет теперь освобождение!..»
Заключение
«Чувство, которое заставляете работать их, не есть то чувство мелочности, тщеславия, забывчивости, которое испытали вы сами, но какое-нибудь другое чувство, которое сделало из них людей так же спокойно живущих под ядрами, при ста случайностях смерти, вместо одной, которой подвержены все эти люди, и живущих в этих условиях среди беспрерывного труда, бдения и грязи. Из-за креста, из-за названия, из-за угрозы не могут люди принять эти условия: должна быть другая, высокая побудительная причина. И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, – любовь к Родине».
«У нас, русских, есть, конечно, две страшные силы, стоющие всех остальных во всем мире, – это всецелость и духовная нераздельность народа нашего и теснейшее единение его с Монархом».
Кончился, если не блестящий, то во всяком случае большой, крупный период нашей русской действительности. Место для оценки его мы все, современники, должны предоставить будущему. Тогда же разберутся и выяснятся все причины, которые привели белое движение к неуспеху. И скажут, несомненно, беспристрастное слово, сделают правильные выводы. Но нам, современникам величайшего потрясения нашей Родины, принадлежит право, и на нас лежит обязанность – высказать те ясные и правдивые положения, которые подчас многими затемняются и искажаются, умышленно или по недомыслию.
Прежде всего, – о белом движении. Нельзя забывать и преступно замалчивать, что движение белых русских масс вылилось совершенно естественно и вылилось мощной волной, как неизбежное последствие, как ответ на всю революционную подлость и гадость. Белогвардейщина зародилась на всех концах Руси, на всем необъятном пространстве, в каждом углу ее; и это был ответ Русского народа на то ужасное унижение, которое, как из бездонного ушата, вылили на страну и на народ творцы и углубители революционной смуты.
Белое движение явилось проявлением чести нации, и поэтому оно было неизбежно и неустранимо. Неустранимо, так как все честные элементы нашей Великой России, во всех слоях ее и во всех народностях, не хотели и не могли примириться с захватом Государственной власти кучкой презренных инородцев, дезертиров и преступников. Если бы не проявилось белого движения, то пришлось бы с горьким сознанием поникнуть всем русским людям и опустить глаза; не будь белых, не было бы у России права сказать, что честь и честность в русском народе являются самыми сильными, самыми живучими его свойствами.
Проследите все белое движение, от его зарождения, через зенит славы, успехов, могущества и до упадка, – и нельзя не увидеть той простоты и естественности, какими все оно проникнуто. Людей поднимало и гнало на величайшие труды и лишения, на смерть, на подвиги – только чувство. Чувство оскорбленной чести за великую Родину, чувство мести низким растлителям родной армии и страны, чувство долга перед Россией. И это было настолько могуче, что двигались на это дело, собирались под белыми знаменами сотни тысяч, миллионы нас, русских.
Не только настоящей книге не под силу, – думается, что многие и многие еще труды не в состоянии будут дать полное отражение всех перенесенных белыми лишений, жертв, трудов и подвигов, совершенных зачастую в обстановке почти полной безнадежности успеха. Но ими двигало горячее, сильное чувство и глубокая вера в правоту своего дела. И потому получались величайшие напряжения, удесятерялись силы, ломались гигантские препятствия, создавался самый успех. Во всем этом – красота белого движения, такая красота, которая приближает его не к завоевательным войнам, но к скромным, сияющим внутренним светом через чреду веков – Крестовым походам.
В этом-то и заключается моральное значение белых, как бы сила победы в самом поражении. Пускай Ллойд Джорджи и Вальтеры Ратенау торгуют и договариваются с советским правительством, пусть даже признают их, этих татей, насильников и трусов, равноправными с собою, – лучшие элементы каждой страны и народа стоят и всегда будут стоять на стороне белых, хотя бы только морально. И следующее поколение русских вправе сказать: наши отцы сделали все, что могли, для спасения своей страны от позора, унижения и рабства; не их вина, что многие посторонние причины свели все усилия белых на нет.
Да и так ли это? Действительно ли все труды и жертвы пропали даром, не дали ничего? Это еще спорный вопрос, решит его недалекое будущее; но думается, что семя брошено, и придет срок, когда оно даст всходы и свой могучий рост.
Русское национальное антисоциалистическое движение зародилось стихийно по всему простору нашей страны, с первых же дней революции. И надо помнить, как велика была всеобщая ненависть к большевикам и желание скорее с ними покончить; но руководители этих первых тайных организаций берегли их, ждали, пока движение созреет, искали в то же время полного объединения всех сил. И думается, что предоставленные самим себе, русские сумели бы справиться с большевизмом и уничтожить его с корн