Герасим. Так — не так… Шехерезада любой затраты стоит. Это ж краса — природы совершенство!
Рахманинов. А ты поэт, Герасим.
Герасим. За что, сударь, обижаете? Я — конюх!
Телега с роялем стоит возле парадного входа. Вокруг драгоценного груза собралось чуть ли не все население усадьбы. Тут и Наталья, и Софья, и Марина, и фрейлейн с Ириной, Феона с Танюшкой на руках, вся кухня и охрана в лице хромого сторожа Степана.
Наталья. Всю грязь с дороги собрали! Неужели нельзя было поаккуратней?
Белов (жалобно). Уж мы ли не старались! Мне весь хребет отшибло!
Иван, не затрудняя себя объяснениями, сует Белову крышку рояля, завернутую в рогожу. От неожиданности Белов чуть не валится с ног.
Белов. Сдурел?
Иван, так же молча, сдирает грязные рогожи с рояля, обнажая черное полированное тело инструмента.
Иван (не глядя). Гужи!
Сторож Степан с берданкой за спиной подает ему гужи.
Степан. Держи, Ваня. Бог тебе в помочь.
Иван, поднатужившись, приподнимает рояль и подводит под его переднюю часть гужи, потом — под заднюю.
Наталья (просительно). Ваня, поосторожнее. Я так волнуюсь.
Иван. Наталь Алесанна, не робей! Потяжельше носили — не роняли. (Мужикам.) Берись, робя! Белов и Козел — взад, Митрич — со мной в супряге.
Мужики занимают указанные места, перекидывают лямки через плечи.
Белов. Раз, два, взялись!
Рояль приподнялся над телегой и повис на гужах.
Иван. Белов и Козел, заходи вперед!
Этим мужикам Иван доверил узкую и более легкую, «маневренную» часть громоздкой ноши, а сам с дюжим Митричем принял главную тяжесть.
Иван. Хорош!.. Степан, держи дверь. Пошел!..
В дверях передняя пара застревает.
Иван. Чего вы там?
Белов (сдавленным голосом). Осади!..
Белов уперся скулой в косяк двери. Задние носильщики нажимают на него всей тяжестью инструмента и вот-вот выдавят ему глаз.
Иван. Что там опять с тобой?
Белов (хрипит). Расплющили!
Иван и Митрич подают рояль назад. Белов получает свободу. Рояль благополучно пролезает в дверь, но дальше начинается самое трудное.
Мужики с хрипом и надрывом тащат рояль по узкой, скрипящей лестнице.
Иван… Не споткнись, Белов.
Белов. Ученого учить!..
И тут же спотыкается. Иван, присев и расставив ноги, принимает на себя главную тяжесть и не дает роялю завалиться.
Марина. Аккуратнее вы, безрукие!
Иван (бешено). Не встревай! Расшибу его к чертовой матери!
Темно-зеленый «лорен-дитрих» надраен, начищен, блестит как зеркало. Бронзовые детали отполированы. Рахманинов склонился над открытым капотом, вслушивается в работу двигателя. Механик в комбинезоне кусает выгоревший ус. Оба вслушиваются в ласковое урчание мотора. Чуть поодаль стоит стайка деревенских мальчишек.
Механик. Сергей Василич!
Рахманинов. Тс-с!.. Четвертый клапан постукивает…
Механик (убежденно). Не стучит. Никак нет.
Рахманинов. А я тебе говорю, стучит.
Механик. А я говорю — нет. Я по ентому делу седьмой год!
Рахманинов (хитро улыбаясь). А я по ентому делу двадцать седьмой (показывает на уши). Ты только послушай…
Рахманинов сует руку в двигатель, натягивает какой-то рычажок, прибавляя обороты.
Рахманинов. Теперь слышишь?..
Ребятишки переводят взгляды с хозяина на работника.
Механик (качает головой, улыбается). Ну, Сергей Васильевич, верно, самую малость постукивает. Не проведешь!.. Специалист…
Рахманинов. А ты думал! Вот меня из Большого театра попрут, так я пойду главным механиком в гараж. Возьмут?
Механик (убежденно). Да вас хоть к государю-императору!..
Мужики, поставив рояль, выходят из кабинета. По их лицам видно, как им всем досталось. Василия Белова аж шатает. Глаза-пуговки совсем вылезли из орбит.
Наталья (Марине). Поставь им угощение.
Марина выходит вслед за мужиками. Наталья и Софья вытирают рояль замшей. Ирина стоит у окна.
Наталья. Только Сергею — ни звука. Пусть для него будет сюрприз…
Ирина (от окна). Мама! Папа идет!..
Наталья. Побежали вниз как ни в чем не бывало!
Рахманинов пересекает двор.
Наталья, Софья и Ирина, хихикая, разбегаются по разным углам и делают вид, что сосредоточенно углублены каждая в свое занятие. В коридоре раздаются шаги Рахманинова. Все трое, затаив дыхание, замирают. Теперь шаги раздаются по лестнице.
Рахманинов поднимается по лестнице, подходит к кабинету и замирает на пороге.
Черный концертный рояль царствует посредине комнаты. Рахманинов бросается обратно к лестнице и громовым голосом зовет.
Рахманинов. Наташа!..
Наталья появляется на пороге столовой. Лицо ее деланно равнодушное.
Наталья. В чем дело?
Рахманинов. У меня в кабинете рояль!..
Наталья. Какой рояль?
За Натальей появляются Софья и Ирина с плутовским лицом.
Рахманинов. Откуда у меня рояль?
Но, увидев, как Ирина прыснула, не выдержав, он машет рукой.
Рахманинов. Вам не стыдно издеваться над старым человеком, у которого сердце может разорваться от радости?..
Он поворачивается, уходит стремительно в кабинет, и оттуда сразу же обрушиваются ликующие, торжественные аккорды си-мажорной прелюдии из 23-го опуса. Наталья, Софья и Ирина замирают, словно зачарованные рушащимися на них валами музыки, которые как бы скатываются к ним из раскрытых дверей кабинета по залитым солнцем деревянным ступеням лестницы.
Аккорды си-мажорной прелюдии громоздятся и топорщатся теперь, пронизанные солнечным светом, падающим на смытую землю со всем, что на ней растет. Землю, сверкающую дождевой и росной влагой. Сирень! Распустившаяся сирень! Ее густые заросли подковой охватили двор. Мы, как бы подхваченные музыкой, проникаем в глубь этой сирени: рослой венгерской, с блекло-фиолетовыми кистями, и сменяющей ее лиловой — персидской. Сквозь это сиреневое буйство ныряем в обильную, пышную, белую, как подвенечное платье, русскую сирень…
Сквозь сиреневые заросли пробирается Ирина. Теперь аккорды прелюдии сменились на лирическую тему в низком регистре. Ее как бы напевает девочка, вся мокрая — от панамки до прюнелевых туфелек. К ее носу и щекам прилипли листки, она прижимает к груди охапку влажных, дурманящих своим запахом ветвей. За ней, оступаясь, спотыкаясь, едва поспевает фрейлейн с повязанным горлом.
Фрейлейн. Лауфен зи нихт зо шнель!.. Их как нихт зо! Вас фюр эйн унерцегенес кинд!..
Ирина выскакивает из кустов и мчится к дому…
Ирина вбегает на крыльцо, к только что вышедшей Софье и растопыривает ладошку, на которой лежат несколько смятых сиреневых цветиков.
Ирина (восторженно). Тетя Соня, я восемь счастьев нашла, а фрейлейн ни одного!..
Фрейлейн (подойдя). Их хабе каин глюк…
Наталья в спальне одна. В утреннем пеньюаре она присаживается к туалетному столику у распахнутого окна, расчесывая волосы. Оборачивается к окну.
Сиреневые грозди буквально вламываются в комнату сквозь распахнутые рамы. А музыка Второй прелюдии льется свободно, и снова нарастают торжествующие победные, восторженные аккорды.
Наталья чуть отстраняется от окна, проводит ладонями по вискам, унесенная музыкальным потоком куда-то очень далеко. Она поворачивается к зеркалу, из которого на нее глядит… тринадцатилетняя девочка — смуглая, скуластая, с огромными тёмными глазами. Это — Наташа, которой она была двадцать лет назад.
Маленькая Наташа рассматривает себя в зеркало, на ней только панталончики с кружевной оборочкой внизу. Худенькое тельце кажется принадлежащим мальчику. Ни намека на грудь, торчащие ключицы, ребра можно пересчитать. Наташа с ненавистью смотрит на себя.
Наташа (бормочет). Черна, как галка, худа, как палка, девка Наталка, тебя не жалко.
За ее спиной раздается девичий голос.
Девичий голос. Что это вы, барышня, так дразнитесь?
Наташа оборачивается. Перед ней ее горничная девушка. Она всего на год старше своей хозяйки. Но уже можно узнать в этих густых каштановых волосах, правильном круглом лице с пухлыми губами знакомую нам Марину.
Наташа