Я смахнула носовым платком упавшие на меня лепестки и весело сказала:
– Ну, раз сестрица не понимает, то и я не понимаю, но точно знаю одну вещь. В тот день, когда фэй Хуа хотела обыскать Цуньцзюйтан, думая, будто я внутри, ее кто-то очень сильно торопил и тем самым мне помог. Я знаю, этот кто-то делал это не ради моего блага, но я понимаю его чувства. – Цзеюй мрачнела все сильнее, и это не могло не вызвать улыбку. – А еще я знаю, что, если будешь помогать тигру, для тебя это ничем хорошим не закончится, он тебя съест [143]. Чтобы ты сама и твои близкие были в безопасности, лучше всего отречься от зла и примкнуть к добру. Сестрица, ты ведь знаешь поговорку, что хорошая птица, прежде чем сесть на ветку, выбирает подходящее дерево [144]?
Я сумела вывести ее из равновесия. Она то краснела, то бледнела, пока не вернула себе свой обычный непоколебимый вид.
– Еще точно неизвестно, где сторона зла, а где добра, – сказала цзеюй и замолчала. Она поглядывала на меня, словно бы хотела что-то сказать, но не решалась, пока наконец не сказала странную фразу: – Лучше пойди и проверь ее.
После этого она сразу же откланялась и ушла, а я задумалась над ее словами. Тут я заметила, что солнце уже садится, и поняла, что Чунь так и не вернулась. Не пришли обратно и евнухи, которых я послала вслед за ней. На горизонте разгорался яркий закат, окрашивая кроны цветущих персиков в кровавый оттенок. На душе стало неспокойно, и я велела остальным слугам отправиться на поиски пропавших.
Чунь-эр нашли быстро.
Когда после наступления сумерек ко мне с докладом пришла Цзиньси, я сразу заметила, насколько она опечалена и потрясена. Эти чувства невозможно было утаить. Я слышала, как она тяжело шагает, и внутри все холодело от тревоги. Но я и подумать не могла, что случилось что-то непоправимое. Самое худшее, что я представляла, это то, что Чунь-эр провинилась перед другой наложницей и ее жестоко наказали палками.
Цзиньси долго молчала, и это молчание было пропитано горем. И тут я услышала, как со стороны зала, в котором жила Чунь, раздались рыдания и завывания.
Силы меня покинули, и я медленно осела на кресло.
Служанка наконец заговорила:
– Лянъюань Фан утонула в пруду Тайе. Когда ее нашли, в руках у нее был сломанный воздушный змей. Она так его и не отпустила.
Все мои мышцы сковал лед, а по щекам непрерывным потоком побежала теплая влага. Соленая и очень кислая. Я не могла поверить, что Чунь-эр, совсем недавно скакавшая от радости, утонула в пруду и от нее осталось только холодное безжизненное тело. Ей ведь было всего пятнадцать! Как в это поверить?! Разве можно это принять?!
Перед внутренним взором проносились совсем свежие воспоминания: вот Чунь-эр запускает воздушного змея; вот мы шутим с ней о том, что она разбила ширму, играя в «Поймать семерку»; вот она восторженно хвастается, что в шестнадцать станет пинь; вот она с удовольствием поглощает сладости, которые я для нее приготовила, и смеется; а вот она говорит, что станет для моего малыша самой лучшей тетей на свете. Нефритовая подвеска, которую она ему подарила, все еще у меня, а ее самой уже нет…
Цзиньси, увидев, что мне поплохело, подбежала и подхватила меня под руку. Я никак не могла поверить в случившееся. И тут кто-то на улице сказал, что тело наложницы Фан велено перенести в зал Яньняньдянь. Эти слова, подобно кинжалу вонзились в мое сердце. Я закричала, оттолкнула Цзиньси и, громко рыдая, побежала наружу.
Служанка сразу поняла, что ей одной меня не остановить. Она что-то крикнула, но я ее уже не слышала. Я смогла добежать до входных дверей Инсиньтана, но тут дорогу мне преградил стоящий на коленях Сяо Юнь.
– Матушка! Матушка! Не надо туда ходить! – Он сам побледнел от испуга, но пытался меня образумить. – Император сказал, что вы беременны и вам не следует этого видеть. Вам не стоит ходить в Яньняньдянь. Матушка!
В этот момент подоспела Цзиньси. Она вцепилась в меня мертвой хваткой и закричала:
– Матушка, подумайте еще раз! Если вы туда пойдете, то только перепугаетесь. Вспомните о малыше, что растет у вас под сердцем. Поверьте, не надо вам этого видеть!
В тот момент все чувства притупились. Я ощущала лишь, как ночной ветер до боли царапал мне глаза и что все лицо было мокрым от слез. Меня взяли под руки и отвели во внутренние покои. Я лежала на кровати и беззвучно плакала, изо всех сил сжимая подвеску цвета овечьего жира. Это было все, что осталось у меня от Чунь-эр. Когда Сюаньлину донесли о моем состоянии, он тотчас же пришел меня успокаивать, а еще строго-настрого запретил выходить из дворца. Он тоже горевал, то и дело тяжело вздыхая. Я никак не могла уснуть, думая о том, что вообще не надо было идти запускать воздушных змеев, и точно не стоило разрешать Чунь-эр идти одной, а евнухов посылать следом. Сюаньлин ничего не смог сделать, поэтому вызвал придворного лекаря, чтобы тот прописал мне лекарство для спокойного сна.
Император пообещал, что устроит пышные похороны и посмертно присвоит Чунь ранг пинь, а саму церемонию проведут по тем же правилам, что и похороны для наложниц ранга гуйпинь.
С трудом успокоившись и собравшись с душевными силами, я вопреки уговорам императора отправилась в зал Яньняньдянь, чтобы нести дежурство у гроба погибшей подруги. Как только я вошла в зал, в глаза сразу бросились траурные белые ленты, которые колыхались от воздуха, а в нос ударил резкий запах благовоний и свечей. Несмотря на то что свечей было много, они все равно не могли разогнать густой мрак. Около гроба, приникнув к полу, рыдали служанки Чунь-эр. Время от времени они приподнимались и бросали в жаровню ритуальные деньги [145]. Чуть в стороне я заметила несколько наложниц, которые были ниже Чунь по рангу. Они сидели и плакали, не издавая ни звука.
Когда я увидела белоснежный полог над гробом, у меня защемило сердце и по щекам тут же побежали слезы. Я махнула наложницам рукой и сказала:
– Вы уже устали. Идите и отдохните.
На самом деле они даже не были знакомы с моей подругой. Все, что они к ней испытывали, – это зависть и негодование из-за того, что она в столь юном возрасте стала одной из любимиц императора. Эти наложницы были вынуждены дежурить у гроба и с нетерпением ждали момента, когда им можно будет уйти. Услышав мои слова, они вежливо поклонились и, как встревоженная стайка птиц, очень быстро исчезли.
Тело Чунь-эр покоилось под погребальным пологом. Подойдя, я заметила, что ее лицо распухло из-за воды, и поэтому на нем не осталось ни следа предсмертных страданий. Казалось, что она просто прилегла и спокойно спит.
Мучительная скорбь наполнила мое сердце. Я стиснула носовой платок и зарыдала в голос.
После наступления темноты вокруг Яньняньдяня воцарилась тишина, которую нарушали только тихие всхлипы служанок. Неожиданно одна из них подползла ко мне на коленях и, схватившись за полу халата, тихонько сказала:
– Матушка, прошу вас, заступитесь за нашу госпожу.
Я присмотрелась и поняла, что это Цуйюй, служанка, которую Чунь привезла из дома. Я жестом приказала ей подняться и спросила:
– О чем ты? Рассказывай по порядку.
Служанка не стала вставать. Оставшись на коленях, она огляделась по сторонам и, только убедившись, что рядом никого нет и на нас никто не смотрит, ответила:
– Разрешите доложить, матушка. Я знаю, что нашу госпожу убили!
Чунь умерла слишком внезапно, и мне тоже казалось это странным, но я решила предостеречь служанку:
– О таких вещах не шутят.
Цуйюй посмотрела на меня с обидой и негодованием, но тут же дважды ударилась лбом об пол и сказала:
– Наша юная госпожа с детства росла на берегу озера. Она умела плавать с пеленок. Она просто не могла утонуть! Для меня, ее служанки, смерть госпожи кажется очень странной и подозрительной.
Когда я только узнала о смерти Чунь-эр, мое сердце разрывалось от боли и я рыдала до головокружения. Мне понадобилось время, чтобы успокоиться, но теперь мой разум был ясен, и я начала осознавать, что слишком уж много странностей во внезапной смерти Чунь. Я допросила евнуха, который в тот день должен был за ней присмотреть, и он рассказал, что, подобрав сломанного змея, наложница Фан побежала так быстро, что он за ней не поспевал. Она скрылась за беседкой Чжичуньтин и пропала. Евнух повсюду ее искал, но никак не мог найти, а потом ее тело обнаружили в пруду Тайе.
Все посчитали, что она оступилась и упала в воду, но сейчас я начала сомневаться в сделанных выводах. Внезапно я вспомнила о странной фразе, которую в тот злополучный день произнесла цзеюй Цао, как будто бы желая меня предупредить. Огонек белой свечи вдруг заплясал, и тени на стене зашевелились вместе с ним. Сердце пропустило удар, а потом понеслось вскачь… Она что-то знала!
Возможно, она не просто так пришла в Шанлинь. Ее целью было заговорить меня, чтобы я не сразу заметила, что Чунь-эр долго нет.
Ненависть захлестнула меня с головой. Они отвлекли меня, чтобы я не могла ее спасти… Я могла бы поговорить с цзеюй Цао, но знала, что не добьюсь от нее ответов.
Я с трудом сдержала злобу, впившуюся мне в сердце раскаленной иглой, и спросила у Цуйюй:
– У тебя есть доказательства или свидетели?
В тот же миг у служанки покраснели глаза, но она держалась, готовая бороться до конца.
– Нет, – со злостью процедила она сквозь сжатые зубы.
Я тоже была не готова смириться с несправедливостью, которая стоила Чунь-эр жизни. Ей было всего пятнадцать. Она напоминала нераскрывшийся цветочный бутон. Ей бы жить рядом с родителями, радовать их и самой смеяться до упаду, но всего этого уже не будет.
Я молчала, пытаясь справиться с нахлынувшими на меня эмоциями. Жалость и ненависть сплелись в тугой узел, сжимавший мое сердце. Наконец я поднялась и помогла Цуйюй встать.
– Пока у нас нет никаких доказательств, лучше об этом молчать, – негромко сказала я. – Я возьму тебя к себе во дворец. Мы обязательно дождемся подходящего момента.