Мама упрекнула папу:
— Ну что ты меня наряжаешь? Я уже старая. Лучше бы себе или Танюшке что-нибудь нужное купил.
Папа только усмехнулся и сам повязал маме обновку.
И чего это она выдумала: «старая»! Совсем она молодая, морщинки на щеках не найдёшь. Нельзя поверить, что маме уже больше сорока. Сорок лет — это же страшно много! И ведь сколько маме, бедненькой, пришлось пережить во время войны. Папа рассказывал Тане про Мамины мытарства, и у Тани прямо сердце сжималось.
Папа ушёл на фронт, а мама осталась одна с крошечным Толькой. В их Дымово пришли фашисты, стали зверствовать. И многие жители спрятались в лесу. И мама спряталась с Толькой на руках. Грудной Толька плакал, мама его успокаивала, — очень боялась, что немцы услышат плач. Узел с вещами оттягивал ей плечи, Толька оттягивал руки. Подумать только, что мама скиталась по лесу, голодная, усталая, а Таня этого не видела! Толька видел, но ничего не помнит, потому что был очень мал. Потом маму и ещё двух жён красноармейцев взяли к себе партизаны. Мама стряпала партизанам, обстирывала их. И жилось ей уже гораздо легче.
Но когда фашистов прогнали и жители вернулись в свою деревню, мама чуть не умерла от горя: пришла повестка, что папа пропал без вести. Всё-таки папа вернулся, только сильно израненный. И теперь у него иногда открываются старые раны. Тогда он не ходит слесарить в совхозную ремонтную мастерскую, и мама его укладывает в постель.
Звёздочка отошла и пасётся. Мама доит Астру.
Таня опустилась на траву. От солнца, от шелеста и сладкого запаха трав, короткого, будто спросонья, мычанья коров, щебета какой-то пичуги в придорожных кустах Таню разморило — захотелось спать.
Скоро мама кончит доить? Уже часть полных бидонов поставили на грузовик, который поджидает молоко и доярок, чтобы отвезти их на скотный. Но много ещё бидонов стоит на земле. Славно здесь, на лугу, хорошо бы привести сюда Свету. Да ведь она коров боится. У Матрёны Ивановны есть корова Роза. Света признавалась смущённо: «Знаешь, когда этот длиннорогий цветочек возвращается домой, я скорей на крыльцо забираюсь. Поближе к открытой двери». Хорошая Света. Сколько она интересного рассказывала Тане про Ленинград, про свою ленинградскую школу! А рассуждает как занятно. Про всякие слова. Например, что значит слово «благодать». Света говорит, что прежде она этого слова не знала, но здесь, в Дымове, её бабушка часто говорит: «Что за благодать вокруг! Ну и благодать!» И Света догадалась, что «благо-дать» это значит давать «благо», что-то доброе, хорошее давать. И что слова «благо-дарю», «благо-дарность», «благо-родство» — все похожие и все хорошие. А ещё Света часто думает, почему говорят: «надулась, как мышь на крупу»? Ей кажется, что на крупу мышь не будет дуться, сердиться, значит, а просто эту крупу съест. Свете хочется увидеть надутую мышь. Про разные всякие слова и выражения думает Света — откуда они взялись, кто их придумал? Таня никогда прежде про слова не думала, а теперь и ей стало любопытно. Света умная, много знает. А вот коров боится. И ужей. Увидела ужа и попятилась, думала, что это ядовитая змея. Ну что ж, если она их прежде не видела. В Ленинграде ужи по улицам не ползают. Попади Таня в огромный Ленинград — наверно, тоже чего-нибудь напугалась бы. И в пещеру-блиндаж лезть Света тоже боялась. А всё-таки лезла…
— Наталья, а Наталья! — крикнула одна из доярок, остановившись с полным подойником, который она несла, чтобы перелить молоко в бидон. — Девчонка твоя сидит, дожидается. Не видишь?
Мать как раз хлопнула ладонью по боку подоенную корову, чтобы та отошла. Она быстро оглянулась.
Таня вскочила с травы, кинулась к маме, с сияющим видом протянула запечатанный конверт:
— Гляди, мамушка! От Анатолия! Его почерк! И полевая почта — обратный адрес!
— Умница ты моя! На пастбище принесла! Бежала такую даль! — Мать торопливо вытерла руки краем халата, бережно взяла конверт.
— Читай» мам, скорей! Мне очень некогда. В утятник бежать надо.
— И всегда-то ей некогда, этой егозе! — усмехнулась подошедшая доярка. — Ну, что сынок пишет?
Танина мать, жадно читавшая письмо про себя, вздохнула глубоко и удовлетворённо:
— Всё хорошо! Жив-здоров, всем кланяется. На сложном задании, пишет, побывал. А на каком, точно не сообщает…
— Да как же он сообщит? — ввернула Таня. — Пограничник же он. У них там на границе военная тайна!
Обе женщины посмотрели на Таню и засмеялись: уж очень строгим стало Танино загорелое лицо с облупившимся курносым носом.
— А вот это специально для тебя, — сказала мать и прочла: — «Танюха, смотри матери помогай, а то ты со своими пионерскими делами способна про всё забыть, я тебя знаю!»
— Ну-у, вот ещё какой! — Таня силилась обиженно нахмуриться, но губы сами расползались в улыбку: хоть и ленив старший брат на письма, не часто балует весточкой, и хоть занят по горло своей пограничной службой, а о сестрёнке не забывает.
На минутку Таня прижалась головой к локтю матери:
— Ну, я пошла. Правда же мне некогда! Света, наверно, уже там. Мы условились пораньше прийти.
Она побежала в деревню, а оттуда — к озеру. Но когда, к самому началу их смены, Таня добралась до утятника, Светы там не оказалось.
ВОПИЮЩАЯ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ
Света сидела в огороде на врытой в землю скамейке и, стиснув от злости зубы, глотая слёзы, шила куклино платье.
Папа постоянно твердит Свете: «Уважай бабушку! Она всю свою жизнь трудилась». Где бабушка трудилась, на какой работе, Света не помнит. Вот что папа у Светы инженер, а мама — медицинская сестра, это она хорошо помнит. А про бабушкину трудовую жизнь как ей помнить, если бабушка на пенсии с тех самых пор, как Света родилась? Мельком Света слышала, что бабушка когда-то была бухгалтером. Ну, и что с того?
Уважает ли она свою бабушку, Света и сама толком не знает. Но она её любит. И бабушка Свету тоже очень любит. В четвёртом классе Света долго болела, сначала гриппом, потом бронхитом. Столько в школе пропустила, что все даже испугались, не осталась бы она на второй год. На второй год она не осталась, но отправлять её в пионерский лагерь врачи не посоветовали. Там, мол, бегают много, и скачут, и в речке купаются. А Свете после болезни надо жить поспокойнее: гулять по воздуху, целый день посиживать, а то и полёживать где-нибудь под соснами, побольше пить молока, жиру набирать.
— Ей, конечно, нужен индивидуальный отдых! — заявила бабушка. — И я ей этот инди-ви-дуаль-ный отдых обеспечу!
Бабушка советовалась со знакомой молочницей, с кем-то списывалась… Ведь это благодаря бабушке Света очутилась здесь, в Дымове, в избе Матрёны Ивановны, свинарки совхоза «Заря».
Любит бабушка свою внучку — в этом нет сомнения. Однако без конца устраивает ей несправедливости. Несправедливостей от бабушки Света натерпелась столько, что в десять товарных вагонов не уместить. А товарные вагоны гораздо просторнее пассажирских: там нет полок для лежанья.
Вот, например, на улице сухо, дождь пойдёт, может быть, послезавтра — не раньше, а бабушка требует, чтобы Света надела галоши. Или гуляет она со Светой в солнечный день на Кировских островах, все дети на километр вокруг едят мороженое, а Свете бабушка не разрешает: «Нельзя! Горло простудишь!» Да что говорить — на каждом шагу несправедливости. Но уж такой несправедливости, какую бабушка в это утро сотворила, Света даже от неё не ожидала. Просто вопиющая несправедливость!
Около часу дня Света плотно пообедала, сказала «спасибо», встала из-за стола и надела шляпу.
— Вот как покушала славно! — радовалась бабушка. — Что значит воздух деревенский, сразу аппетит улучшился. А ты куда это собираешься?
— Как куда? В летний утиный лагерь пойду.
— Да ведь ты там вчера была. И позавчера. И третьего дня…
— Работать, — важно сказала Света, — каждый день полагается.
Бабушка так и подпрыгнула на табуретке, на которой сидела.
— Как работать? Разве ты на работу нанялась? — И стала смеяться.
Света обиделась.
— Не нанялась, а попросилась. Мне звеньевая Глаша разрешила звену помогать. Что тут смешного?
Бабушка во все глаза смотрела на Свету:
— И что же ты там делаешь?
— Корма́ раздаю.
— «Корма́»! — фыркнула бабушка. — Скажите, пожалуйста, как ветеринар выражается.
— При чём тут ветеринар? Какая ты бабушка! Ещё воду ношу.
У бабушки очки были на лоб подняты. Тут глаза у неё тоже на лоб полезли — к самым очкам.
— Таскаешь вёдра с водой?! После болезни!
— По половинке ведра. По полному Глаша сама носит. И мальчишки. Только не Витя.
— Никакой Витя меня не интересует, — отрезала бабушка. — Так вот, матушка, мой тебе сказ: ни к каким уткам ты больше не пойдёшь!
— Я в летний лагерь не пойду?
— Ни в летний, ни в зимний не пойдёшь!
Света ещё не плачет, ещё на бабушкину сознательность надеется. Говорит решительным тоном:
— Я, бабушка, взялась помогать! И теперь уже неудобно мне отлынивать. И даже невозможно.
Бабушка своё твердит:
— В утятник не пойдёшь! И не думай! В лес со мной пойдёшь, как с делами справлюсь. За земляникой.
Помолчала Света и говорит:
— А ты понимаешь, бабушка, что в нашей стране трудовое воспитание?
— Про трудовое воспитание понимаю, — отвечает бабушка. — Но к тебе оно в данной местности не относится.
— Пионерка в каждой местности остаётся пионеркой.
— Ты мне лекции не читай! — рассердилась бабушка. — Я за тебя перед отцом-матерью в ответе. Вёдра таскать! Не пущу!
— Сама уйду.
— Посмей только — у меня сразу сердечный припадок случится.
Вот тут и полились у Светы слёзы из глаз: с сердечным припадком не поспоришь.
И теперь сидит она в огороде, шьёт с горя. Иголка через сырую материю протыкается плохо: платье куклино слезами смочилось. Ведь она уже привыкла, полюбила утятник!
А когда в первый раз вошла за изгородь, на выгул, так и остановилась, боясь сделать шаг. Казалось, вот-вот наступит на утёнка! Вперевалку разгуливают утята возле самых ног, и лежат, и стоят…