После вынесения приговора в камере трибунала Гуляев с Левитиным передали ему теплые вещи, курева и продуктов, после чего Гуляев сказал: «Держись, мы это так не оставим». Затем его увезли в Лефортово, а оттуда спустя сутки, в составе еще нескольких осужденных, доставили автозаком на территорию управления конвоирования, примыкавшую к одному из московских вокзалов. Там уже готовился к погрузке в два «столыпинских вагона»[14] ранее собранный контингент.
Перед строем, окруженным автоматчиками с рычащими на поводках овчарками, в ярком свете железнодорожных фонарей стоял капитан в зимнем камуфляже, сбоку прапорщик в таком же и с журналом в руках.
— Слушать меня внимательно! — повернул голову справа налево капитан. — Я, начальник конвоя, довожу до сведения правила. При выкрике фамилии отвечаете «я», по команде выходите и сразу на корточки. Вещи впереди себя, руки на затылок. Смотреть только вниз! Называете имя-отчество, год рождения, статью. При движении смотреть только под ноги! В случае попытки к бегству конвой стреляет без предупреждения!
Кивнул прапору, тот открыл журнал.
— Аскеров Магомед-оглы!
— Я! — вышел в центре на несколько шагов вперед и выполнил требование начальника чернобородый осужденный. Погрузка началась.
Внешне «столыпины» выглядели как обычные пассажирские вагоны, только без окон со стороны перрона. Внутри двери заменяли стальные решетки, имелись они и на окнах коридора. В каждом купе поместили по семь осужденных, охрана заняла свои места. Впереди свистнул маневровый тепловоз, звякнули сцепки, убыстряясь, завертелись колеса. Утром пассажирский состав с прицепными вагонами мчался на юго-восток, откуда вставало солнце.
По пути число заключенных убывало, на каких-то небольших станциях их увозили автозаки. На конечной в вагоне, где ехал Алексей, кроме него остались пятеро осужденных. Конечной станцией был Екатеринбург, куда уже пришла зима, стояли морозы.
Доставленных по акту принял новый конвой, погрузил в автозак, и спустя два часа он остановился. Послышался лязг открываемых ворот, въехали на территорию. По команде вышли с вещами наружу.
Принявший их старший лейтенант в шапке и теплой куртке с нарукавной повязкой ДПНК[15], а с ним еще один сотрудник сопроводили прибывших через плац в расположенное слева кирпичное здание. Там их обыскали, а затем осмотрел доктор в белом халате, констатировав: здоровы. После была помывка в бане, где всех переодели в темное х/б, рабочие ботинки типа «гады», дополнив это ватниками и на рыбьем меху ушанками. Выдали и спальные принадлежности: по тонкому солдатскому одеялу, наволочке да комплекту простыней.
— Обувь словно из камня, как в такой можно ходить? — чуть приподнял ногу один из группы, в круглых очках, похожий на бухгалтера.
— Ты раньше кем был? — пробурчал из окошка выдававший шмотье уголовного вида тип.
— Судьей.
— А теперь ты го… — хрипло рассмеялся.
— Заткни хайло, Ляпин! — покосился туда старший лейтенант. — Не нарывайся.
— Слушаюсь, гражданин начальник.
Их снова вывели на плац и сопроводили в другое здание, называемое «карантин», где новички вместе с другими, поступившими чуть раньше, провели неделю. Там всех ознакомили с режимом содержания, распорядком, а также с обязанностями заключенных.
— А как насчет прав? — спросил бывший судья во время одной такой беседы.
— Права будешь качать на воле, — тяжело уставился на него заместитель по режиму. Пожилой майор, назвавшийся начальником производства, рассказал, что в колонии имеется пошивочный, литейный и кузнечный цеха, где им предстоит работать.
— Знаком ли кто с этим делом?
Ответа не последовало.
— Ничего, научим, — и расписал всех по цехам. Орлов сам попросился в кузнечный — молотобойцем.
— Ковка у нас машинная, но есть и ручная. Лоб ты здоровый, вполне потянешь, — согласился начальник.
По истечении срока карантина всех распределили по отрядам: таких в колонии имелось пятнадцать, в каждом по сотне человек. Орлов вместе с бывшим судьей, фамилия того была Колесник, и еще двумя попал в девятый, расположенный в одной из двухэтажных казарм рядом с карантином. Вечером их туда привел дневальный.
За обшитой вагонкой дверью с табличкой «9-й отряд» тянулся коридор с прибитой к стене длинной вешалкой, рядом с которой из открытого прохода несло хлоркой. Справа виднелось тускло освещенное несколькими лампочками на потолке обширное помещение, с двухъярусными кроватями по сторонам и тумбочками между ними. Перед каждой секцией стояло по табурету.
— Эти ваши, — показал дневальный на две, со свернутыми матрацами.
А когда те выложили в пустые тумбочки личные вещи и заправили койки, показал другие имевшиеся на этаже помещения. Это были совмещенный с туалетом умывальник (здесь же стоял обрез, а над ним табличка «Место для курения»), каптерка для хранения личных вещей, помещение воспитательной работы с телевизором, а рядом кабинет отрядного.
«Жить можно, — подумал Орлов. — Обычная казарма».
Когда вернулись в кубрик, со стороны двери послышался шум, она отворилась, и на этаж ввалилась толпа заключенных. Повесив шапки с ватниками на крючки, одни сразу же направились в умывальник (вскоре запах хлорки забил табачный дым), прочие тоже стали заниматься по интересам. На новых никто внимания не обращал, хотя проходившие и косили взглядом. Спустя пару часов дневальный истошно завопил: «Всем на вечернюю поверку!» Отряд оделся и загремел каблуками по лестнице.
Рядом с казармой, в так называемой локалке, все выстроились по пятеркам, началось действо. При свете уже включенных прожекторов всех быстро пересчитали, сверили со списком, и последовала команда: «В отряд!»
После отбоя, в полумраке, к Орлову подошел ночной дневальный, потряс за плечо: «Зайди в каптерку». Натянул робу, сунул ноги в ботинки, пошел.
Там за столом под стеллажами в приглушенном свете сидели трое, прихлебывая из кружек чифир. Здесь же стояла алюминиевая миска с печеньем и кедровыми орехами.
— Здорово, капитан, — сказал тот, что посередине, с кого-то напоминавшим лицом. — Присаживайся, — кивнул на свободный табурет.
— Мы знакомы? — опустился на него Орлов.
— Ты в Афгане был?
— Случалось.
— Вспомни бой на перевале Саланг.
Орлов напряг память, и перед глазами всплыла картина: перевернутый на дороге БТР с разбросанными вокруг телами солдат, а рядом чадит второй, ведущий пулеметный огонь по наступавшим духам. Его группа тогда возвращалась с задания и, услышав шум боя, поспешила на выручку. Оказавшись выше, они забросали душманов гранатами, а оставшихся в живых добили очередями из автоматов.
Когда сбежали вниз, люк в машине откинулся, и по броне скатился человек в горящем камуфляже, с закопченным лицом. Его потушили водой из фляг (оказался старшим лейтенантом, командиром подвижной группы ВДВ), вызвав по рации вертушки, погрузили на борт вместе с убитыми бойцами. На прощание старлей чуть пожал капитану руку и прошептал запекшимися губами: «Спасибо, брат. По гроб не забуду».
— Старлей! — широко раскрыл глаза Орлов.
— Теперь бывший, — отхлебнул из кружки собеседник.
— А здесь как?
— Да очень просто. Когда вышел из госпиталя, начался вывод группировки в Союз, потом меня, как многих, уволили в запас. Типа гуляй, Вася. А при расчете финансист, сука, зажилил боевые. Мол, нужно делиться. Ну, я не сдержался и выкинул его из окна кабинета на третьем этаже штаба. У того башка вдрызг, мне впаяли десять лет, и сюда, на перековку. А ты?
— Я продолжил службу, вернулся в Москву и получил семь лет за взятку, — взглянул на собеседника Орлов.
— Неужели брал?
— Нет. Подставили.
— Да ладно, не лепи, — ухмыльнулся один из тройки. — Тут у нас все подставленные.
— Заткни пасть, — покосился на него бывший десантник. — И вообще, топайте спать. Нам поговорить надо.
Двое, поставив кружки, молча вышли.
— Я Игорь Варава, — протянул руку.
— Алексей Орлов.
Ладони крепко сжались.
Глава 19. Недолго музыка играла…
Заключенный Анатолий Сергеевич Шкель, он же Оса, лежал на откидных нарах одиночки штрафного изолятора, в тусклом свете забранной металлической сеткой лампы. От бетонных стен с полом тянуло могильным холодом, из крана умывальника капала вода, пованивало из параши.
— Сгноить хотят, падлы, — цокал зубами под тонким солдатским одеялом, подтягивая волосатые ноги к животу.
А начиналось все так клево! «Лапти» менту с его помощью сплели, и тот надолго загремел в зону, а Осу, как и обещал следак, осудили на пятерик за злостное хулиганство.
Когда отправили в СИЗО, законники с воли организовали ему грев[16] и даже заслали ксиву, что обеспечат воровскую зону. В камере Оса держался гоголем: сбил вокруг себя шоблу, играл в карты на интерес и потягивал чифирок под хорошую сигарету. А после отбоя, когда убавлялся свет, шестерка чесал ему пятки.
Потом случилась непонятка. Вместо «черной»[17] зоны, где ждали коронование и почет, Осу этапировали в «красную»[18], которая находилась в Белгородской области, именуясь в народе Сосновкой.
Там свирепствовал актив из ссученных, гнобя и обижая честных воров, что вполне устраивало администрацию. Когда Оса попытался качнуть права, активисты ночью отмудохали его в бараке, а вот теперь он загремел на пятнадцать суток в ШИЗО. Повод был никчемный: улегся после ужина на койку.
— Ладно, суки, с вас станется, — натянул вор на голову одеяло и решил немного соснуть. В таких местах вечер утра мудренее. Постепенно он угрелся, захрапел и увидел сон, где был законником и смотрящим зоны. Уперев руки в бока, с голыми плечами, на которых синели звезды, Оса восседал, подобно идолу, на своей койке в окружении блатных с шестерками, где вершил суд над активистами. Те стояли на коленях с перепуганными мордами.