Короткое служебное совещание закончилось неожиданно. Попов встал, хлопнул по столу широкой ладонью.
– Вот что, хлопцы, хватит кровушку друг у друга пить! Айда на спектакль. Приглашаю! Сегодня в областном театре дают «Мадмуазель Нитуш».
– Да смотрел я эту Муруш еще в Москве, – махнул рукой Васильцов.
– Ничего, теперь в Бресте посмотришь. У меня весь штаб туда намылился. Даже из Кобрина Шлыков едет… Там такая мамзель Нитуш, я тебе скажу!
И они отправились в областной театр, где минские артисты давали французскую оперетку.
К моей жене Мими
Приехал, черт возьми,
Раз целый эскадрон,
Диги-дон, диги-дон.
Представление закончилось почти в полночь. Васильцов хотел возвращаться в родное Высокое, но генерал-майор Пузырев, начальник Брестского укрепрайона, остановил его:
– Куда ты на ночь глядя по лесным дорогам попрешься?! Сам знаешь, как постреливают тут… Особенно одиночные авто. Оставайся у меня, завтра с утра поедешь. Я тут возле рынка живу. Рядышком.
Но Васильцов не стал стеснять семейного Пузырева, а решил скоротать эту ночь в парковом трактире «У озера» с товарищем по службе – генерал-майором Недвигиным, командиром 75-й стрелковой дивизии. Штаб Недвигина находился в Малорите, и ему тоже совсем не улыбалось колесить в одиночку по опасным ночным дорогам.
По пути друзья заглянули в универмаг на Советской, и Константин Федорович купил подарок для Ники: сережки в виде двух золотых дуг. Чем не дуги Струве?
Недвигин вспомнил по этому поводу еврейский анекдот:
– Молодой человек, вы выбрали очень правильный подарок: одну сережку подарите на 8 Марта, другую – на день рождения.
Анекдотов у Недвигина была уйма и на любой случай.
В старинном трактире, где офицеры до революции обмывали свои новые чины и назначения, они крепко посидели, да так, что Недвигин едва даже не остался ночевать в Бресте, но потом все же нашел в себе силы, и штабная «эмка» отвезла его в Малориту, где стоял штаб 75-й.
Семен Иванович Недвигин был на пару лет младше приятеля, но старше чином и потому общался с Васильцовым несколько покровительственно. Он гордился тем, что стал офицером, подпоручиком, еще в Первую мировую, не ведая о том, что Васильцов был произведен в мичманы, а чин мичмана по Табелю о рангах приравнивался к чину поручика. Да, собственно, как говорится, не в том толк.
За трактирным столом они разоткровенничались и оба согласились в том, что действия начальников, как корпусных, так и армейских, вызывает множество недоуменных вопросов.
– Я не могу понять… – начинал каждый из них свою речь. И оба, не найдя разумных ответов, дружно залили безответные вопросы ледяной водкой из ресторанного погребка. Смалец с ароматным нарочанским хлебом и моченые в Буге огурчики окончательно примирили их с непонятной действительностью.
– В армии много непонятного, – изрек напоследок Недвигин, – но зато все правильно.
Посмеялись. Недвигин играл на гитаре и неплохо пел. Это он переделал популярную песню про Костю-моряка на новый лад и посвятил ее Васильцову:
Я вам не скажу за всю Расею,
Ведь Расея очень велика.
Но танкисты, летчики, пехота
Обожают Костю-моряка.
Недвигин и в этот раз пропел эти слова вместо тоста, насмешливо поглядывая на друга-коллегу.
– За тебя, моряк!
– Да отвернет судьба свой лик суровый от всех идущих в море кораблей! – продолжил здравицу Васильцов старым морским присловьем.
На том и расстались. И больше никогда не увиделись…
Недвигин отправился в Малориту, хмельная храбрость размела все опасения насчет ночных стрелков, а Васильцов решил посидеть до утра в буфете станции Брест-центральный, чтобы засветло двинуться в Высокое. Шофер, сержант Крикля, был местный, из Брестской области, хорошо знал округу.
Васильцов пил кофе, привольно размышляя о делах и планах.
Ника!.. Наконец-то в его жизнь вошла женщина, о которой приятно было думать – вспоминать ли, предвкушать ли… К женщинам Васильцов всегда относился серьезно. Над ним еще в лейтенантах друзья подтрунивали: «За руку держал? Теперь женись!» Именно так вышло и с бывшей женой Таней. После трех тайных встреч с поцелуями и объятиями он принял серьезное решение. И сделал предложение. И все так счастливо поначалу завертелось…
С Никой у него тоже все серьезно получилось. И даже более того – все получилось сразу. «Забеременеет – женюсь, – определил он для себя. – А нет, так все равно женюсь!» Геодезистка ему очень понравилась. В десятом классе он был влюблен в ровесницу Катю, которая училась в параллельном классе, но только, разумеется, в женской гимназии. Как они похожи! Ему всегда нравились лица с широко расставленными и чуть раскосыми глазами. С Катей они только держались за руки да слегка обнимались в вальсе. Дальше дело не пошло. И вот теперь та самая Катя, от которой он был без ума, как бы вернулась к нему в облике Ники. Катя вышла замуж за поручика-павлона и исчезла с ним за кордоном России – то ли в Турции, то ли в Греции.
Как жаль, что Ника завтра уезжает! Она приедет в Брест и отсюда двинется в Минск, где пересядет на ленинградский экспресс. Он, конечно же, ее проводит. И они обо всем договорятся – проложат дугу Струве до новой встречи. И дуга эта, несомненно, приведет ее еще раз в Высокое. И они снимут полхаты у того самого деда, которому он вручил «наградные» часы. Запал ему в душу этот старый русский солдат.
Васильцов представил, как в этих простецких деревенских стенах появятся вдруг все эти красивые и смешные женские вещички – флакончики, ножнички, пудреницы, сумочки, брошечки… (Они всегда умиляли его своей изящ-ностью и непрактичностью, в отличие от мужских вещей и инструментов.) Так уже было однажды в его жизни. И ему хотелось, чтобы все то хорошее, что было у них с Татьяной, повторилось в новом супружестве – без прежних ссор и раздоров, в которых повинны были оба и которых теперь, как казалось Константину Федоровичу, он знал как избежать.
Ближе к рассвету в буфет гурьбой ввалилась добрая дюжина пограничников в новеньком обмундировании и с оружием за спиной. Это были всё сержанты и старшины, которые, видимо, собирались с утра ехать на границу. Они шумно пили пиво и как-то странно поглядывали на посетителей буфета. Васильцов несколько раз ловил на себе пристальные взгляды. Несколько раз он хотел подняться из-за стола и урезонить расшумевшихся погранцов. И хорошо, что он этого не сделал. Ему и в голову не могло прийти, что рядом с ним расположилась группа диверсантов, которая должна была захватить здание вокзала и станцию с первыми же залпами войны.
Васильцов глянул на часы – четыре утра, в самый раз отправляться в Высокое. Закемаривший в машине Крикля быстро запустил мотор.
Они выехали за десять минут до начала артиллерийского обстрела. Западная часть города озарилась ярким вспышечным пламенем. Взрывы гремели там и тут, но эпицентр грохота явно находился в крепости.
Война! Ясное дело – война. Вот она и стряслась столь стремительно и коварно. Под самый дых! – горестно отмечал Васильцов.
Подгонять Криклю было не надо. Он и сам понимал, что в такую минуту оба они, и прежде всего комдив, должны быть в Высоком, и потому – вперед, вперед и только вперед! Им вслед ударила очередь из автомата – стреляли, должно быть, с крыши, пуля пробила запасной скат. Но оборачиваться, отстреливаться было совершенно некогда. Ясно, что «пятая колонна» уже подняла голову и вышла на улицы. Теперь – как можно быстрее проскочить город и выскочить на шоссейку Брест – Высокое.
На предельной скорости они проскочили кобринский мост, по которому немцы вели артиллерийский огонь. По обочинам застыли мужские и женские тела – убитые; горели строения станции Брест-Полесский. Крикля вырулил на Московскую улицу. Кое-где повалены деревья, телеграфные столбы. Проволока скрутилась спиралями. На тротуарах – битое стекло. Только у перекрестка Московской и Советской улиц кто-то помахал им пилоткой, как бы предупреждая об опасности впереди. Крикля развернулся и погнал машину в объезд горящих брестских станций, пока не выскочил через Катин Бор на дорогу, ведущую в Высокое. Они довольно успешно проскочили Большие Мотыкалы. Канонада гремела южнее – в Бресте, и севернее – должно быть, в районе Волчина. Над самой дорогой снаряды не пролетали, зато злодействовали самолеты. Первые три «юнкерса» атаковали «эмку» перед въездом в лес за Сегеневщиной. Сержант Крикля, еще не обстрелянный с неба, верил в увертливость и скорость своей машины. И хотя ему удалось не попасть под огненные трассы авиапушек, он все же понял, что расхрабрился зря, что им с комдивом дико повезло, и во второй раз решил судьбу не испытывать: резко затормозил на обочине, и оба – водитель и пассажир – не сговариваясь, бросились по разные стороны дороги. Васильцов растянулся на только что скошенной траве – лицом прямо в свежую, источающую луговой дурман, и даже набросал на голову этой травы, как будто она могла прикрыть его от пуль. Какой-то листочек стоял крупно-крупно перед самыми глазами. «Вот, – подумал он, – убьют, и знать не будешь, что за растение делило солнечный свет рядом с тобою». Он рассуждал о важности ботаники, чтобы отвлечь себя от панических мыслей об очередной атаке «юнкерса». Но атаки не последовало, он встал, отряхнул колени от скошенной травы и сел в машину. Там уже осматривал кузов Крикля. Нашел в спинке заднего сиденья крупную-крупную авиационную пулю и вручил полковнику:
– Это вам – на память.
– Хорошо, что в спинку попала, а не в спину, – усмехнулся Васильцов и спрятал тяжелую и все еще горячую пулю в карман.
Остальные десять километров проехали без происшествий – мчались на предельной скорости, вытрясая пыль из брезентового верха и души из ездоков. Подкатили к колоннаде особняка, где у входа стоял боец, снаряженный по-боевому – с нагрудным подсумком и с гранатами. Здесь только что отбили налет диверсантов, одетых в советские гимнастерки. В штабе царила неразбериха – из кабинетов вытаскивали сейфы, чемоданы с документами, тубы с картами…