рпусу царского флота?»
Почему?
В самом деле – почему? Васильцов ответил бы: да потому что я никогда не носил офицерских погон и всю «империалистическую» войну прослужил чертежником-кораблестроителем». Но это было слабым оправданием, он понимал это и готовился к аресту: сжег все письма от друзей-однополчан, отправил жену с сыном в Ленинград, где у Зои была большая родительская квартира на Нарвской заставе, собрал «тюремный чемоданчик» со сменой белья, бритвенными принадлежностями и большим пакетом ржаных сухарей, томиком Лермонтова… Он очень смутно представлял себе, что может разрешить взять с собой тюремное начальство. Но, по великому счастью, брать с собой ничего не пришлось. Бывший однополчанин по боям в Ленкораньском уезде, а ныне замначальника кадрового отдела Академии майор Иван Павлович Харитонов дал ему бесценный совет: «А знаешь что, Федорыч, переводись-ка ты поскорее в войска, неровен час и тебя загребут. Просись подальше. Потом, когда все утихнет, вернешься, да еще со строевым цензом».
И ведь спас Харитонов, здоровья ему немеренного! Никто из армейских кадровиков не усмотрел ничего подозрительного в том, что преподаватель кафедры тактики решил поднабраться современного военного опыта в войсках. Даже похвалили его за это в академической многотиражке. И полковнику Васильцову дали сразу дивизию. Сорок девятую стрелковую, родом из Костромы, стоявшую ныне на самых западных рубежах – севернее Бреста, на реке Пульва, в округе знаменитой Беловежской Пущи.
На все про все, на врастание в свое командирство, изуче-ние личного состава, а также театра военных действий судьба отпустила ему немного, но и немало – одиннадцать месяцев. (Его командарму генералу Коробкову она дала всего один месяц.) За этот небольшой срок Васильцов успел вникнуть в суть своей новой службы и кое-что сделать для повышения боеготовности 49-й. Он никогда не видел свою дивизию в целостном виде – так, чтобы все пять полков – три стрелковых и два артиллерийских – собрались бы вместе, стояли бы в одном строю. Да этого и не требовалось. Дивизия была рассредоточена в довольно пространном районе: с запада местечко Семятыче, с севера – железнодорожная станция Черемха, с востока – восточной окраиной Высоко-Литовска и селом Малые Зводы, с юга – приграничными укреплениями вдоль Буга. Вот на них-то – на железобетонные доты новой оборонительной линии – и была вся надежда. Эти бункеры должны были стоять, словно столбы в крепостной стене, а васильцовские полки – полевое заполнение – служили как бы куртинами этой стены. Однако все это мощное защитное заграждение еще только создавалось. «Столбы», то есть доты, пребывали в незавершенном состоянии, дивизия была готова заполнить пространство между ними, между опорными пунктами и районами, но костяк обороны Западного фронта готов еще не был, несмотря на все понукания из Москвы и Минска.
Васильцов доносил своему начальству: численность дивизии составляет 11 690 человек (при штате военного времени 14 483 человека). Вооружением, боеприпасами, танками и бронеавтомобилями дивизия была в основном укомплектована; штатный гужевой транспорт в полном наличии, нехватка автотранспорта – 25 %.
К началу боевых действий на строительстве укреплений непосредственно по границе находились два батальона – 212-го и 222-го стрелковых полков. 15-й стрелковый полк располагался в основном в Высоко-Литовске, 212-й полк – на станции Нурец, 222-й – в Черемхе. С началом войны дивизия должна была занять и защищать рубеж Брестского УРа в районе Высоко-Литовска по границе от Нура до Дрохичина – а это 24 километра. Многовато для одной дивизии… Для нападавшей на сорок девятую 134-й немецкой пехотной дивизии фронт наступления составлял всего пять километров.
Правда, ей предстояло форсировать Западный Буг в районе деревни Новосёлки, но преодоление водной преграды немцев не пугало…
После Москвы, после столичной суеты, трамвайного лязга, воя подземных поездов, после толп на центральных площадях и улицах, острых локтей в вагонной давке, какофонии автомобильных гудков, после жаркого воздуха, настоянного на асфальтовой вони и выхлопных газов, Высоко-Литовск казался курортным городком, где каждый второй житель – прирожденный лекарь, фельдшер или сестра милосердия, которые своей неспешной, размеренной жизнью учат сумасшедших московитов и питерцев, как надо ходить по тротуарам, пить пиво, общаться друг с другом, наслаждаться житейскими радостями. Там, в столице, возникало ощущение, что жизнь – это мучительная спешка. Здесь же, на краю страны и Брестской области, стоило только отвлечься от служебных дел, как жизнь становилась тихим наслаждением.
Здесь, в Высоко-Литовске, вдали от больших командиров (они оставалось в Бресте и Кобрине) полковник Васильцов был старшим воинским начальником и начальником гарнизона. И это тоже снимало уровень напряженности.
Позже старшим по званию стал начальник брестского укрепрайона генерал-майор Пузырев, но тот никогда не претендовал на свое воинское старшинство, понимая, что бал в городке правит командир дивизии, без пяти минут генерал Васильцов, а он, Пузырев Михаил Иванович, всего лишь строитель, начальник 62-го укрепрайона, и они никак не подчинены друг другу. Он и на бывший графский кабинет, в котором устроился Васильцов, претендовать не стал, а обосновался в отдельной постройке в усадебном дворе.
Главной примечательностью здесь был старинный парк, за который хозяйка усадьбы получила даже медаль в Париже. Благодаря ее заботам аллеи радовали глаз и австрийской сосной, и лиственницей, росли здесь и черешчатый дуб, и высоченные туи, повсюду цвели желтые и белые акации.
Для своего штаба Васильцов выбрал самое красивое здание в местечке – «Александрию», (так назывался дворец эмигрировавшего графа Потоцкого) – белый одноэтажный особняк с классическим портиком о четырех колоннах. «Александрия» меньше всего походила на дворец – здание очень простой архитектуры, без претензий на какой-либо ампир или рококо.
Дворец стоял на возвышении, к нему вела дорога, мощенная «косткой». От левого флигеля простирался старинный парк, еще не запущенный и не заросший. Одну из комнат этого флигеля – с видом на парк – Васильцов взял себе под квартиру. В ней было довольно тихо и светло, а самое главное – она вместе со всем штабом находилась под приглядом охранной роты. Меблировал он ее по-спартански: железная солдатская койка, в изголовье старинный ломберный столик на гнутых ножках с перекидным календарем, венский стул и шкаф для одежды. Ну и стальной личный сейф под столиком.
В остальных покоях и флигелях с большим удобством разместились все отделы штадива. Командиру дивизии отошел еще и бывший графский кабинет, от прежнего убранства которого сохранился лишь большой письменный стол на львиных лапах из беловежского дуба, да курительный столик, вещь совершенно забытая в советском быту, но памятная Васильцову по временам отрочества и юности. Такой же стоял и у них дома: на мраморной столешнице, словно приборы на лабораторном стенде, поблескивали тусклой бронзой спичечница, пепельница, папиросница, шандал со свечой и гильотинка для обрезания сигар. Васильцов приглашал сюда на перекур своего комиссара Потапова, строгого, но справедливого вятского мужика, мудрого от природы и стойкого в своей партийной вере. Здесь они сиживали в неформальной обстановке, неспешно обсуждая насущные дела и международные события.
Над столиком висела картина (Васильцов поначалу думал, что оригинал, но потом выяснилось, что это все же копия) Шишкина «Срубленный дуб в Беловежской Пуще». Оказывается, художник приезжал в эти края на этюды по совету самого императора Александра III: «Поезжайте, голубчик, в Белую Вежу. Посмотрите, что такое настоящий лес!» И Шишкин поехал и, вполне возможно, жил именно в этом дворце, в гостях у графа Потоцкого. Мог бы ему и оригинал подарить!
От былого убранства «Александрии» осталось очень немного: кресло на резных ножках и с резными подлокотниками, с потертой, но еще вполне замечательной спинкой из зеленого бархата да большая картина, которая не входила ни в двери здешних хат ни по размеру, ни по степени обнаженности трех дев. Васильцов не сразу понял смысл картины, ему объяснил бывший врач графа, который пользовал сегодня весь городок. Старый караим, он был настоящим эрудитом – кроме восточной медицины он был весьма сведущ в живописи, в ботанике, в истории, и даже геодезии, поскольку начинал свою трудовую деятельность землемером. Именно он, Матвей Матвеевич, и объяснил новому хозяину дворца, что на полотне художник такой-то (Васильцов фамилию не запомнил) изобразил аллегории Мужества, Тревоги и Отчаяния, наблюдающие за битвой. Больше всех ему нравилась дева с кинжалом в руке – Мужество. Такая за себя постоит. Она еще и Отчаяние утешает. Молодец, наш человек!
И кресло, и картину Васильцов велел перенести в свой кабинет.
А еще от прежних хозяев во дворце остались матерый рыжий кот, который охотно откликался на новую кличку Черчилль, и большой беспородный пес Гай. Оба были зачислены на штабной кошт. Оба прекрасно справлялись со своей задачей – снижать нервное напряжение сотрудников штаба дивизии.
Полки, а также отдельные дивизионы и батальоны дивизии были расквартированы в окрестных селах и деревнях. И в парке, и на улицах, и во всех магазинах городка всегда мельтешил военный люд, так что создавалось впечатление, что это не город вовсе, а военный лагерь.
Беда, с которой столкнулось командование дивизии, состояла в том, что на территории, которая отводилась 49-й дивизии, фактически не было помещений, приспособленных для размещения войск. Уж если в самом поветовом центре, в Высоком, кроме усадьбы графа Потоцкого, некуда было приткнуть даже охранную роту, то что говорить об остальном казарменном фонде. С большим трудом расположили два батальона 15-го полка и 79-й батальон связи.
В местечке с населением в шесть тысяч человек не нашлось свободных помещений для воинского постоя. Из шестисот домов почти все – деревянные хаты, кроме нескольких школ, мукомольни да двух спиртовых фабрик. Полковнику Васильцову надо было за считанные месяцы до зимних холодов разместить здесь тысячи красноармейцев, а кроме них – коней, автомашины, орудия, трактора, танки… В окрестных местечках тоже было тесновато. Пришлось разбросать дивизию по полкам и дивизионам в ближайших селах, в городках, станциях… Некоторые из них уже были заняты, как те же Семятичи: там уже квартировал штаб соседней 113-й стрелковой дивизии, прибывшей сюда в апреле 1941 года. Пришлось изрядно потесниться разведбату 49-й дивизии