И вот так капитан Зерницын мог выступать по каждому предмету военной экипировки. Не только Черкашин, все лейтенанты и даже некоторые ротные командиры из других батальонов, копируя его походку – скорую, упругую, уверенную; так же, как он, – вскидывали ладонь к козырьку: сначала медленно, а потом быстро и резко под правую бровь. Почти все отпустили себе короткие солдатские усы «а ля комбат» и вместо папирос крутили аккуратные цигарки. И даже его поговорку «В армии много непонятного. Но все – правильно!» взяли «на вооружение», как французы лопатку Линеманна – без ссылки на автора.
– В армии много непонятного, – замечал Черкашин своим подчиненным. – Но все правильно. Вопросы есть? Задавайте.
Вопросов всегда было много, и не на все лейтенант мог ответить. Иных отсылал к политруку, иных – к интенданту, иных – к чертовой матери, предупреждая, что и у стен есть уши.
Ох, уж эти уши, встроенные в стены, в двери, в окна. Капитана Зерницына уже вызывали в политотдел, спрашивали, почему он превозносит буржуазных офицеров вроде датчанина Ленеманна, с его малой пехотной лопаткой. В ответ Зерницын завалил ревнителей советских приоритетов сведениями из жизни конструктора родной трехлинейки. Но и здесь попал впросак, поскольку и сам оружейник Мосин и его легендарное детище состоялись при «проклятом царском режиме». Пришлось срочно переключаться на Токарева и его самозарядную винтовку, принятую на вооружение три года назад.
Потом они долго вспоминали этот славный ночлег в доме лесника. Потом им пришлось еще дней десять пробираться сквозь бурелом, болотную трясину, перебираться через реки, перебегать поля и пересекать дороги. Не все смогли проделать этот тернистый путь. Но уж кто смог, тот и вспоминал добрым словом.
Потом Васильцову припомнят в старательном доносе все – и то, что без команды снял с позиции 15-й полк и начал самовольное отступление и что бросил на добычу немцам раненых коней, устроил в лесу пьянку под видом своей свадьбы, что растерял связь с полками и вообще сгубил целую дивизию в белорусских лесах.
ИСТОРИК ДМИТРИЙ ЕГОРОВ:
«В течение ночи и весь день 29 июня части 10-й армии отходили на восток, ведя ожесточенные бои с войсками 4-й полевой армии вермахта. Особенно яростные столкновения происходили в Беловежской Пуще, в районах Слонима, Волковыска. Зельвы, Порозово, Нового Двора. Когда стало ясно, что пути отхода 10-й армии в районе Зельвы и южнее перерезаны и прочно блокированы противником, часть окруженных войск устремилась по единственно доступной грунтовой дороге к деревне Пески. 29 июня Пески немцами еще заняты не были, и там переправлялись в основном части из состава 3-й армии».
Лишь одна 49-я дивизия не участвовала в самоубийственной контратаке 23 июня. Все участвовали – 4-я, 10-я и 3-я армии, все их дивизии рванулись вперед по запальчивому приказу командующего Западным фронтом. Это был рефлекс, и как все рефлексы – бездумны, спонтанны. Тебя ударили? Ответь тут же. А там уже ясно будет – кто кого. Ответить сразу – дело чести, а уж что последует за твоим ударом – другое дело…
Вот и ударили на второй день войны. Перешли в контр-наступление – совершенно неподготовленное: без авиационного прикрытия, без разведки, без взаимодействия и еще множества разных «без…» Ринулись с кулаками на броневую стену. Ринулись только для того, чтобы потом доложить в Москву, что «вторгнувшийся противник остановлен мощным контрударом.
49-я не участвовала в этой кровавой показухе, поскольку связи не было ни слева, ни справа, ни с армейским начальством, ни с фронтовым. Она как стояла на своих позициях, так и стояла, хотя и несла серьезные потери от крупнокалиберной артиллерии и ударов авиации. Молотили ее и с закрытых позиций, и прямой наводкой, и с голубых небес. Но нет худа без добра. Не было связи, вот и зряшные потери не понесли. Однако и без связи не жизнь!
Васильцов то и дело посылал в 222-й полк связных. Только четвертый из всех посланцев привез ответ от майора Яшина, комполка. На листке, вырванном из «полевой книжки командира» было второпях набросано:
«Под давлением превосходящих сил противника вынужден отойти в лесной массив. Двигаюсь в направлении села Порозово, чтобы занять там новые позиции. Имею свыше ста человек раненых. Из них сорок пять – тяжелых. Майор Яшин».
Посыльный доложил, что 222-й полк или то, что от него осталось, двигается в трех километрах севернее. Люди Яшина выдвигаются к Порозово, на четырех уцелевших грузовиках, в основном ночью – под прикрытием темноты. Это порадовало: яшинцы успеют выйти на «трассу жизни» раньше и прикроют их отход. Заодно выяснилось, что Пуща наполняется и другими войсками, в ее дебрях укрывались даже танкисты – безлошадные, конечно. Никто не знал, где именно намечен новый рубеж обороны. Предполагали – по реке Щаре, природному оборонительному рубежу. Главное, выйти из Пущи, а там разберемся, там встанет, дождемся резервов и пойдем вперед. Так виделось многим… О старой «линии Сталина» и речи не было – слишком глубоко она в тылу. Кто ж туда немцев допустит?
Для себя, для своих полков Васильцов полагал десятикилометровый рубеж старинной дороги Порозово – Новый Двор. На дороге бои вести сподручно, на дороге закрепиться можно, по той же дороге и пополнение подбросят, и снабжение провиантом и боеприпасами. А как иначе может быть? Не идти же к Слониму или Барановичам? Это уж совсем черный вариант. И комиссар Потапов так считал, а он мужик умудренный и по-житейски, и по-военному. Все в нем – и крестьянская жилка, и солдатская сметка. Васильцов к нему всегда прислушивался, даром что тот «политик», а не тактик. Потапов, водя по карте кривым, пожелтевшим от курева пальцем, резонно заметил:
– В Порозово соберемся, перышки почистим и на Волковыск двинем. Там все же железная дорога. Там главная драка развернется.
При удачном исходе волковысской битвы можно по стальным рельсам двинуться на запад. Нет, так по той же «чугунке» можно было быстро отойти к Слониму, к Барановичам.
Таким все виделось по здравому размышлению, но вскоре выяснилось, что никакое здравомыслие не могло взять в расчет тот хаос, который охватил все приграничье – от Бреста до Гродно. Сам собой возник дьявольский «слоеный пирог» из полков вермахта и дивизий РККА. Немецкие войска и советские то там, то тут перемеживались, перемешивались, и никакая тактика ближнего боя, отходов и контрнаступлений не подходила к подобным обстоятельствам. Ни германские генералы, ни советские полководцы не могли сказать, кто есть кто в радиусе трех-пяти километров. Немцам, однако, было проще: у них работала воздушная разведка. Они поднимали в воздух аэро-статы с наблюдателями, шныряли вдоль главных дорог самолеты-разведчики. И Гудериан, и Гот, и Клюге худо-бедно ориентировались в этом бедламе и потому опасались перекрывать главную и практически единственную трассу советского отступления – шоссе Белосток – Волковыск – Зельва – Слоним. Слишком плотным потоком шли по ней хоть и потрепанные, хоть и малоуправляемые, но еще грозные войска – и пешие, и конные, и колесные, и гусеничные. Из кабин воздушных разведчиков открывался фантастический вид на гигантскую змею из грузовиков, фургонов, еврейских повозок, пеших колонн, танков, тягачей с орудиями и без, автоцистерн, конных упряжек, санитарных машин, штабных автобусов и снова танков, грузовиков, кавалерийских групп, беженцев, перегонных коровьих стад, броневиков, цыганских кибиток, войсковых обозов, транспортировщиков понтонов, овечьих гуртов, и снова танки, и снова грузовики, легковушки, рабочие роты с лопатами, беженцы, беженцы, беженцы, которых обгоняли легкие и тяжелые танки… Протяженность этого великого исхода летчики определяли километров в 60–70.
В целом то была огромная военная мощь, которая хоть и не управлялась единой волей, все же была весьма опасной, если ее тронуть. И потому немецкие войска сопровождали ее с юга и с севера. Так сопровождают свою добычу волчьи стаи в степи, выжидая удобный момент для нападения.
Нечаянной преградой на пути этого бесконечного потока стала река Зельвянка, чистая, светлая речушка, бегущая из глубин Беловежской Пущи к Неману. Деревянные мосты были сожжены, оставался однопутный железнодорожный мост, который немцы берегли для себя – не бомбили, но усердно поливали свинцом из барражирующих в небе самолетов.
ИЗ ДНЕВНИКА ВОЕНИНЖЕНЕРА 3-ГО РАНГА ПЕТРА ПАЛИЯ:
«Через реку в Зельве остался только один мост – железнодорожный. Другой, деревянный, был уничтожен немецким налетом накануне вечером. Оставшийся мост, на одну железнодорожную колею, был без покрытия, только шпалы и рельсы, да узкая пешеходная дорожка в две доски, между рельсами. Даже перил на мосту не было. В самом местечке, в окружающих садах и рощах, повсюду, где можно было как-то укрыться от взоров немецких летчиков, все было забито беженцами и отступающими разрозненными частями. Многие старались переправиться через реку вброд или на плотах и лодках. Но это было доступно только мелким группам без транспорта и без грузов. Весь берег был сильно заболочен, а в сухих местах покрыт толстым слоем мягкого песка.
Все-таки некоторая организация переправы была налажена. У выхода на мост была сильная охрана под командой какого-то полковника, смелого и решительного человека, установившего строгий контроль и очередность в пропуске на мост желающих перебраться на другую сторону.
Ляшкевич, полковник Сафронов и я договорились с командиром охраны моста об очереди. Полковник, моложавый, высокий и удивительно красивый человек, сказал: «Мост немцы уничтожать не намерены, для себя его сохраняют, это ясно. Если бы хотели разрушить мост, могли бы это сделать при первом же налете. У них другая тактика, каждые 15–20 минут, во всяком случае, по вчерашнему опыту, налетает пара “мессершмиттов” и обстреливает из пулеметов. Там, под мостом, и дальше, по ту сторону, много уже и машин покалеченных, и людей побитых. По этому мосту переправиться можно, даже ЯЗы и ГАЗы проходят по шпалам, но нужно в ритм их налетов попасть. Днем мало желающих. Если хотите рисковать, могу пропустить вашу колонну, начиная с десяти утра. Опять-таки, оставаться до следующей ночи – тоже риск. Немцы могут подойти сюда. Я не имею сведений, как быстро и в каком направлении они продвигаются. Решите сами и скажите мне не позже 7.00». – «Если будет так, как вчера, сколько машин может проскочить за эти 15 минут без риска?» – спросил Ляшкевич. – «Выпускаю по три сразу, если машины в порядке и шоферы на ять, можно пропустить три тройки. Но смотрите сами, чтобы машины не стали и шоферы были бы первый сорт. Это на вашу ответственность!»