В тот же день, вернувшись домой, Константин надел нательный крестик… В тот же день он понял, что России предвещено новое испытание. Так оно и вышло спустя ровно десять лет… И вот он в центре новой Голгофы – Беловежской… И это была самая настоящая кара небесная! Кара с небес. В сорок первом воинственных безбожников (даже языческая римская империя не знала такого кощунства), армию красных богоборцев – РККА – постигла кара с небес, именно с неба обрушились на их головы удары немецкой авиации. Люфтваффе – бич Божий.
Отправив связных в полки и не дождавшись их возвращения, полковник Васильцов повел свой штаб вместе с остатками комендантской роты, вместе остатками 15-го полка и вспомогательными подразделениями в просеки Беловежской Пущи. Всем было понятно, что только там, под зеленой сенью, и можно было укрыться от самолетных атак, а заодно от мотопехоты противника. Не всем удалось проделать этот недолгий, но скорбный путь, одолеть эту дорогу смерти для одних, дорогу к жизни – для других. Немало бойцов полегло на обочинах. Но те, кому повезло, испытали невероятную радость спасения, наверное, нечто подобное испытывают моряки тонущего корабля, сумевшие доплыть до берега.
Разрозненными группами, можно сказать, ватагами, втягивались красноармейцы в просеки заповедного леса. Просеки, проложенные в незапамятные времена, покрывали Пущу вдоль и поперек, образуя ровную геометрическую сеть. Каждый такой лесной квадрат был пронумерован и отмечен на карте. Но никаких карт Беловежья в 49-й дивизии не было. Корпусное, армейское и прежде всего окружное начальство предполагало, что такие карты не понадобятся, ведь все штыки и стволы приграничных войск смотрели только на запад, на запад же они должны были и продвигаться, после встречных сражений на Западном Буге, в Белостокском выступе и в Августовских лесах. Другое дело, что боевые действия развернулись не по планам Генерального штаба. Так или иначе, но никаких карт, даже примитивных схем, ни у кого не было. Первый чертеж местности – с сеткой лесных кварталов Васильцов раздобыл на третьи сутки беловежского перехода – у пружанского лесника. Стало немного легче ориентироваться, и Васильцов повел своих людей в северную часть Пущи, в сторону большого села Порозова. Именно там он хотел собрать все выходящие подразделения и создать сводный полк, если наберется столько бойцов. В Порозово была телеграфная станция, и можно было надеяться выйти на связь с командованием и получить приказы. А если нет, то двигаться дальше, на восток, до встречи с частями фронта.
В лесную чащу полковник Васильцов входил с убитым видом. Он понимал, что 49-й стрелковой дивизии как боевой единицы уже не существует. Держатся вместе отдельные роты, а батальонов и полков – не существует, они распались, рассеялись по всей многокилометровой полосе обороны. Тяжелого оружия нет. Его и раньше-то было негусто (один артполк передали в новорожденную дивизию, другой услали под Брест на полигон, зенитчиков отправили далеко за Минск, в Крупки, отрабатывать свои учебные задачи. Орудия противотанкового дивизиона пришлось испортить и бросить – по лесу с ними не потащишься, да и танков у немцев на этом направлении почти не было. Вот и «шагай вперед, комсомольское племя». Шагай до первого начальства, которое непременно спросит: «А где ваша дивизия, товарищ полковник?» И что ему ответить, этому начальству? Где она, родная сорок девятая?
Вон она плетется по лесу отдельными группами и группками. Толпами и ватагами, если называть вещи своими именами. В лучшем случае бойцы тащат на плечах ручные пулеметы – «дегтяри». А станковые «максимы» наверняка тоже испортили и побросали. Далеко их по бурелому не утащишь. Было бы хоть коней побольше, можно было бы на вьюках везти. Но и коней-то раз-два и обчелся. Васильцов отдал своего красавца Валета, который полагался ему по штату, в медсанбат, и теперь несчастный скакун в паре с тягловой кобылкой тянут пароконную бричку с тяжело раненными. Тянут-потянут, а когда вытянуть не могут, под борта брички подставляют свои неширокие плечи бойцы-узбеки. Они кучно держатся вблизи медсанбата. Медсанбат им понятен. А все остальное они не успели понять, изучить, постичь. Готовы любую работу делать, лишь бы идти рядом с медиками. Туда же, в медсанбат, Васильцов отправил и геодезистку Нику Мезенцеву. Она, увы, так и не смогла уехать минским поездом. Ника тащила за спиной тяжеленный рюкзак с теодолитом и другими приборами. В конце концов врачи пристроили ее поклажу на бричку, и Ника повеселела. Отыскала в толпе отступающих Васильцова и тихо попросила:
– Можно я с вами пойду? А то очень страшно.
– Можно, – кивнул он.
Знаменный взвод из шести автоматчиков и двух пулеметчиков. Знамя дивизии несли зачехленным. К древку были привязаны две гранаты. В случае чего врагу достанутся только обрывки полотнища.
Еще двое несли денежный ящик в сопровождении начфина. Артиллеристы тащили с собой снятые с орудий панорамы.
Потапов (у комиссара был красивый баритон, и он частенько сам участвовал в художественной самодеятельности) спел на манер общеизвестной песни:
По болотам и сквозь чащу,
Шла дивизия вперед.
Чтоб прорваться через Щару,
Сделать немцам укорот.
Несмотря на таежные просторы Пущи, с каждым днем в ней становилось все многолюдней и многолюдней. Все, кто не смог удержать позиции (что было немудрено при таком чудовищном – пятикратном! – навале), все, кто отбился от своих полков и батальонов, спешили укрыться в Пуще. Благо густые кроны ее были почти единственным средством ПВО в эти жуткие первые дни. Даже зеленые фуражки чудом выживших пограничников мелькали здесь среди прочих. И все это беспризорное воинство прибивалось к штабной колонне 49-й дивизии как к единственной организованной военной силе, знающей, куда и зачем она идет. И все вместе шли шаг за шагом к месту назревающего – неизбежного сражения в районе беловежской деревушки Рудня. Именно оттуда открывался спасительный путь на восток через преградное шоссе Порозово – Новый Двор, а далее – как главная цель – старинное местечко Ружаны, распутье крепких дорог на все четыре стороны, а главное, на спасительный город Слоним, который грезился всем окруженцам как некий ковчег. Вот добраться бы до Слонима-на-Щаре, а там уже наши, там твердый заслон врагу, там можно перевести дух, перезарядить оружие и направить его наконец-то на запад. Отоспаться наконец, перевязать раны… Да, многое еще чего можно было сделать в Слониме, если бы в нем были наши…
Ну а пока что прорыв назревал, как нарыв – Рудня!
Немцы не просто обложили Пущу по ее абрису, они уже начали зачистку огромного леса, куда эйнзац-отряды проникали по наиболее широким просекам и колеям. Сначала ехали на мотоциклах, потом, оставив машины под охраной, расходились по разным направлениям и устраивали на перекрестках засады.
Глава одиннадцатая. «Кризис» 134-й пехотной дивизии, или «война красных и зеленых сердец»
К 26 июня 49-я стрелковая дивизия, или то, что от нее оставалось, была полностью окружена. Это сделали войска 43-го немецкого пехотного корпуса, входившего по иронии судьбы в четвертую армию, только немецкую. Армии-тезки, обе четвертые, крушили друг друга на брестском направлении.
Полковник Васильцов даже не представлял, в какие клещи попала его сорок девятая. Да если бы и знал, если бы разведка действовала и доложила ему полную картину обстановки, ничего бы это уже не изменило в судьбе его людей.
Итак, с запада их преследовали полки 292-й пехотной дивизии; с юга – теснили части 252-й пехотной дивизии, а с востока, в районе села Новый Двор, ее уже поджидали вкопанные в землю полки 134-й пехотной дивизии. Еще восточнее, у деревни Лысково, готовились к бою батальоны 131-й пехотной дивизии. Мало того, передовые отряды 134-й пехотной дивизии в этот день уже вошли и в Подороск и Порозово. На рукавах ее солдат, на бортах машин и крыльях мотоциклов красовалась эмблема – большое зеленое сердце.
Заметим при этом, что все эти соединения, в отличие от 49-й стрелковой, были полнокровными дивизиями со всей положенной артиллерией и тяжелым оружием. У русских не было никаких шансов на прорыв. Никаких. Но русские об этом не знали и потому никак не прикидывали – получится, не получится. Именно в силу того, что никаких шансов, никакого выбора не было, они и ринулись в этот «последний и решительный бой». Последний ли? Но очень решительный.
27 июня собранные на живую нитку части сорок девятой, а также примкнувшие к ним остатки 25-й танковой (без танков) дивизии и прочими случайными начали прорыв у села Новый Двор. Шли с винтовками (примкнув штыки) и гранатами с выдернутыми чеками, огневую поддержку оказывали им не орудия полевой артиллерии, застрявшие и брошенные в Пуще, а ручные «дегтяри» да снятые с танков пулеметы ДТ-29. Все остальное – пушки и минометы, танковые гусеницы и удары с воздуха, все это заменяли им ярость атаки и громовое «Ура!». С этим коротким боевым кличем падали, корчились, хрипели, ползли, перебегали и снова шли в полный рост. И не брали их ни шрапнель полевых орудий, ни огненные трассы пулеметов-«косторезов». Брали, конечно, валили наземь, но не останавливали. И те, кто добегал до первого немецкого рубежа, вонзал в стрелков свои острые трехгранные штыки, бил прикладами наотмашь, вцеплялся в горло руками… Бой длился весь день! Такого яростного напора гренадеры 134-й не знали ни в Польше, ни во Франции. И доблестные баварцы с зелеными сердцами на рукавах отступили, если не сказать – не побежали.
Да, они бежали, к стыду своего командира генерал-лейтенанта Конрада фон Кохенхаузена. Потом он подберет смягчающие, маскировочные слова: «кризис 134-й пехотной дивизии у села Новый Двор». Но он забудет упомянуть, что его полки не только беспорядочно отступили, но и попали в окружение, как это случилось с батальонами 439-го пехотного полка южнее местечка Порозово. И они сами были вынуждены прорываться уже сквозь русские войска в направлении деревни Кукличи. А два батальона 446-го полка были обойдены русскими в районе местечка Новый Двор, и они тоже ударились в бегство в направлении деревни Лысково.