Глава пятая. Судьба майора Нищенкова
Сорок девятая… Кем-то проклятая. Приняла на себя самый первый удар. Дралась изо всех сил против трижды, а то и пятижды превосходящего противника, геройский вырывалась из окружения и сама окружала немцев, частью полегла, частью прорвалась, частью попала в плен, частью ушла в партизаны… Партизанская страда – это отдельные главы, а то и особая книга. Но тут нельзя не сказать о той трагедии, которая постигла командира 15-го стрелкового полка майора Константина Нищенкова. Пусть хоть эти строки будут ему эпитафией на не существующем надгробье…
Итак, майор Нищенков ушел в партизанский отряд, действовавший в Брестской области, и, поскольку обладал немалым боевым опытом как по гражданской, так и по финской войнах, возглавил его: партизанский отряд имени Кирова партизанской бригады имени Петра Пономаренко. Весной 1943 года в партизанскую бригаду приехал некто полковник Линьков Григорий Матвеевич с самыми широкими полномочиями – контролировать и организовывать партизанское движение в Западной Белоруссии, создавать разведывательно-диверсионные группы. По злому навету перед ним предстал майор Нищенков. Вот как пишет об этой встрече сам Линьков, пренебрежительно называя его Щенковым:
«Майор Щенков пришел ко мне со своим комиссаром. Видный, статный человек, с несколько обрюзгшим от пьянства лицом и гладко зачесанными назад русыми волосами, он вел себя подчеркнуто небрежно и с некоторой даже лихостью. Комиссар был человек степенный, держался спокойно и производил хорошее впечатление. Мы познакомились. Я… предложил всем пройтись.
– Вот, товарищ Щенков, – сказал я, искоса наблюдая за майором, шагавшим обочь тропинки по траве, – отряды наши тут застоялись, обросли семьями и вещами, дисциплина слабая. И у вас, говорят, не лучше других. Верно это?
Щенков пожал плечами и ничего не ответил…» Нет нужды пересказывать разговор с вызванными партизанами, московский начальник, только что выпрыгнувший из самолета, не смог вникнуть в обстановку и найти общий язык.
«Мы сидели на пнях вырубки в нескольких шагах один от другого. Я молчал, и все молчали. Щенков досадливо отвернулся и прутиком сбивал пыль с сапог. И тут я почувствовал, что решение, внутренне принятое мной, бесповоротно. Я поднял пистолет, прицелился в тугой затылок Щенкова и спустил курок. Раздался легкий щелчок. Осечка. Заметив общее движение, Щенков обернулся ко мне, ища причины того, что Алексейчик и комиссар соскочили с места. Я привел в порядок пистолет, – теперь я действовал автоматически, – поднял его и прицелился майору в переносицу. Он закричал и беспорядочно задвигал руками, отыскивая кобуру. Я всадил в него три пули подряд.
– Пойдемте, товарищи, – сказал я, вставая с пня. Алексейчик и комиссар смотрели на меня, словно не понимая еще толком, что произошло. – Ничего, ничего! Ничего не случилось, – сказал я и пошел назад по тропинке.
Товарищи шли позади меня. Я шагал молча, и они молчали. В этот момент я подумал, что убивать вот этак нелегко, может, труднее, чем самому подвергаться смертельной опасности, но ведь, идя в тыл врага, мы должны быть готовы ко всему.
Мы вернулись в лагерь, и я приказал зарыть Щенкова, а сам с Иосифом Павловичем Урбановичем и группой других людей выехал в его отряд…»
Не убавить, не прибавить. Картинка убийства, не расстрела даже, а убийства, нарисована самим исполнителем. Много позже, в Москве, ему скажут, что он поспешил, что расстрел был незаконным, что майор Нищенков ни в чем не виновен. Линьков принял это к сведению, но не раскаялся, не нашел вдову убитого им офицера, не повинился перед сыном Нищенкова – Вадимом. Все списал на смутные времена, на партизанские нравы в тылу врага. Семье сообщили, что Константин Борисович пал смертью храбрых в тылу у врага, место захоронения неизвестно. Место захоронения (плюс-минус сто шагов) было хорошо известно Линькову. Но он молчал. Зато стал писать книги, в которых убеждал читателей в правоте своего поступка – выстреле в безоружного майора Нищенкова. Книги Г.М. Линькова были переведены и изданы на немецком, болгарском, венгерском, чешском, польском языках. И на всех этих языках доброе имя командира 15-го полка и партизанского отряда было опорочено, оболгано.
Доследственной проверкой, проведённой в 1982 году военной прокуратурой Белорусского военного округа, установлено: «…майор Нищенков Константин Борисович в бытность свою командиром 15-го стрелкового полка [49-й стрелковой Краснознамённой дивизии] и партизанского отряда им. Кирова бригады им. Пономаренко Брестской области никаких преступлений не совершал и расстрелян 23 мая 1943 года командиром разведывательно-диверсионного отряда Линьковым Г.М. необоснованно.
В возбуждении уголовного дела в отношении последнего отказано ввиду его смерти».
Как он жил, Григорий Матвеевич, все эти послевоенные годы с таким камнем на сердце? Все-таки человеком он был совестливым, и совесть вынесла ему приговор. В 1961 году на охоте в Подмосковье он застрелился. Все списали на несчастный случай. Похоронили Линькова на самом почетном кладбище страны – на Новодевичьем. Там он и лежит. А останки убитого им майора Нищенкова до сих пор ищут белорусские поисковики.
«Мне понятна твоя вековая печаль…». Вместо послесловия
… И умирая, даже не могли
Рассчитывать на святость их покоя
Последнего, под холмиком земли,
Насыпанном нечуждою рукою
Прошли годы, десятилетия и в дебри Беловежской Пущи, где как рухнули на землю бойцы 49-й, так и сейчас там лежат, пришли их внуки-правнуки – поисковики.
Я еду в белорусские леса и поля, изборожденные живописными речушками, украшенные цветущими палисадниками с ладными хатами, двориками, садами… Так это выглядит из вагонного окна, из лобового обзора машины… Но сердце сжимается, потому что оно знает: я вхожу в зону Великой Тайны, я вторгаюсь в бездонную «черную дыру» нашей истории. Меня поведет по ней мой поводырь, проводник, старожил – как ни назови, но он поведет вглубь лесов и даль холмистых полей. Он и сам толком мало что знает о том, что творилось здесь в конце июня 1941 года. Этого в целом никто не знает – и потому «черная дыра». Но у него есть чутье – здесь и здесь, и вон там – происходило нечто страшное, жестокое и преотчаянно отважное. Здесь и здесь и вон там – лежат под травянистым дерном черепа и кости, каски и винтовки тех солдат, которых война загнала в смертельный тупик и которые вырывались из него как могли. Кому-то повезло – прорвался, большинству нет – навсегда остались в Пуще. И теперь здесь территория их великой тайны, тайны гибели и подвига. Не скажет ни камень, ни крест, где легли… Но скажет, точнее, покажет – чуткий металлоискатель. Его поисковая электроника намного отзывчивее, чем сердца иных людей.
А вот и вход в зону. Ее портал ничем не приметен – разве, что шлагбаум перекрывает лесную просеку – туда на машинах нельзя! Но нам можно, у нас с Дмитрием Козловичем, разведчиком поискового отряда, – пропуск. И Дмитрий, мой проводник-сталкер, уверенно шагает в глубь Пущи.
– Вот там был бой, и за ту высотку тоже… А судя по гильзам, по настрелу, здесь держал оборону пулеметчик. Кто он? Удержал ли? Выжил? Бог веси…
С нами объемистая книга с картами и схемами «Июнь 1941. Разгром Западного фронта», но и она не может поведать, что и как творилось здесь в роковые дни. Только наметки, только наводки… Все остальное находите сами, представляйте, сколько хватит воображения.
И мы находим, находит в первую голову Дима Козлович, у него и природное чутье, и замечательный инструмент в руках. «Пи-Пи-Пи…» Снова настрел, снова куча гильз, а там и старый ржавый затвор от винтовки откликнулся.
Фактически в руках у поисковика миноискатель. Ходим с ним и разминируем запрятанную память…
Беловежская Пуща… Заповедные места первозданной природной красоты… Древние леса разбиты на кварталы, меж ними проложены просеки. Вот на них-то и разыгрались бои, покрытые, в полном смысле этих слов, «мраком неизвестности». И тем не менее из этого мрака всплывают редкие имена и даже адреса, и даже немые свидетели воинского подвига – ржавые штыки, стволы винтовок, взрыватели гранат… Шаг за шагом… Архивный листок за листком, пожухлая фотокарточка за карточкой… Поиск. Многолетний. Упорный. И небезуспешный…
Нет никого, кто мог бы что-то сказать об этих боях, не вошедших в летописи, все вымерли – и участники, и свидетели, даже современники – и тех уже никого нет… Но есть вещдоки – вещественные доказательства, тех ожесточенных схваток. Они, конечно, все немые, но и из них можно сложить картинку.
Не всякий след – память. След памяти – это знак чужой судьбы, будь это отдельная личность или целый народ. Память – это то, что дает понять – что-кто-зачем-почему? Вот мы и стараемся это понять…
«Аргонский лес, ты, как один могильный крест…» «На братских могилах не ставят крестов, и вдовы на них не рыдают…» Нет здесь ни братских могил, ни крестов, ни вдов. Весь лес сам, как огромная братская безымянная могила. Спять здесь те самые бойцы, которые до сих пор числятся в списках без вести пропавших. Но есть люди, которые возвращают им имена – поисковики. Безымянные, забытые, затоптанные солдаты вдруг снова обретают адреса и фамилии, встают из земли, точнее, их поднимают поисковики. Находят и поднимают. Возглавляет их легендарный в Белоруссии командир поискового отряда «Батьковщина» минчанин Александр Дударёнок. Он и есть главный воскреситель имен, канувших в Лету.
Не только у времени, но и у пространства есть свойство памяти. Все, что происходило в этом месте леса, опушки, села, на городских улицах, – все это записано на некую неведомую нам «кинопленку», все это можно «прокрутить вспять» (если освоить соответствующие технологии). На чем ведется такая запись? На облаках? Возможно (ведь есть же в компьютерном деле свое Облако, где хранятся данные). Небо и солнце, а