Все вышло наилучшим образом. Ника была изумлена портретным сходством, особенно шляпкой. Благодарила художника за великолепный подарок и все допытывалась, где и когда он смог сделать этот моментальный портрет. Хозяина ответил так, как его научил Стасек:
– Однажды я вам все расскажу. А пока пусть это останется маленькой тайной.
Потом они все втроем пили в любимой кавярне капучино с эклерами. Говорили обо всем на свете. И главное, Ника обещала найти время для серьезного портрета маслом.
Сотрудникам советского посольства категорически воспрещалось наносить частные визиты в частные дома. Но, оправдывала себя Ника, художественная галерея не может считаться частным домом, как и мастерская живописца. Галерея, студия, кафе – все это никак не подпадало под категорию «частного дома». Конечно, по прихоти иного блюстителя зарубежного этикета сотрудницу Мезенцову можно было обвинить в нарушении запрета. Но, во-первых, она была всего-навсего обычной машинисткой, во-вторых, посещала галерею, хоть и частную, но почти все художественные галереи в Варшаве были частными. В-третьих, и это главное, все в посольстве были заняты более важными и более тревожными делами. Назревал военный конфликт Польши с Германией, в воздухе явно витали токи военной грозы, и все посольство работало в усиленном режиме. Даже тайным сотрудникам НКВД не было особого дела до визитов машинистки Мезенцевой в художественные галереи.
А тем временем их знакомство с искусствоведом Станиславом Пиотровским продолжалось и развивалось. Они перешли на «ты», встречались как добрые приятели. Станислав познакомил ее с Владеком (по настоятельной просьбе последнего), и теперь они втроем совершали прогулки по Свентокшицкому парку и даже посидели как-то в приличном ресторане. Это было в конце мая, в праздник Матери. Выяснилось, что у Николь есть замечательная трехлетняя дочурка, которая живет у бабушки в Ленинграде. Поздравляли маму, восхищались фотографиями Аксиньи, фотографиями Питера…
Стас преподнес букет роз. Все это было принято с благодарностью, с поцелуями в щечку, с искренней влагой в глазах…
Но поцелуи в щечку – еще не супружеская измена. Кто знает, может, именно они гальванизируют затухающие отношения с мужем?
Глава четвертая. В тени Иерусалимских аллей
А на следующий день Владек привел Стасека к своему шефу. Его резиденция находилась в скромном особнячке в одном из дворов на Хмельной улице. Никакой вывески перед входом не было, но Станислав вполне догадался о том, куда он пришел. Да, это была одна из конспиративных квартир «двуйки», и шеф Владека, как оказалось несколько позже, был полковником военной разведки Генерального штаба Войска польского. Пан Менжински. Или просто пан Вацлав. Лоб у него был широкий и в складках, как у породистого дога. Большие глаза смотрели из-под кустистых бровей с добрым любопытством. Он крепко пожал руку:
– Премного наслышан о вас, молодой человек, от Владека! Давно хотел с вами познакомиться.
Туго и гладко зачесанная секретарша принесла три чашечки очень крепкого кофе.
После всех официальных и неофициальных, вполне доверительных слов Стасек понял, что он блестяще выполнил свое задание: вывел на Николь вербовщика «двуйки». Как и что там получилось с вербовкой, он не знал. Сейчас на кону была его дальнейшая судьба. Как и обещал Владек, перед ним открылась крутая лестница в новую жизнь. Пан Менжински без обиняков предложил перейти на службу в его ведомство. Никаким МИДом здесь не пахло, но… Но с министерством иностранных дел у пана полковника были самые тесные связи. Он предложил Пиотровскому отправиться в генеральное польское консульство в Минске и занять там должность помощника атташе по культуре. Это вполне соответствовало профилю Пиотровского, и он, почти не раздумывая, согласился. Еще бы – о такой серьезной ступени в своей скромной карьере он даже не помышлял. И сумма оклада заставила сердце радостно вздрогнуть. О таком заработке он тоже не мечтал. К тому же пан Вацлав добавил ко всему сказанному, что Пиотровскому будет присвоен первичный офицерский чин «хорунжий» и после подписи необходимых документов он получит четкий инструктаж о своей работе в Минске.
Так, через неделю хождений на Хмельную улицу к пану Вацлаву скромный искусствовед стал кадровым сотрудником «двуйки», который под прикрытием статуса дипработника – помощника атташе по культуре, будет разъезжать по всей территории БССР в поисках братских захоронений польских солдат времен советско-польской войны 1920 года. Все его поездки являются абсолютно легальными, разрешенными белорусскими властями. Но главной его задачей будет сбор сведений о передвижениях советских войск и военных объектов в зоне поиска солдатских могил. Этим занимался его предшественник, но по серьезной болезни его пришлось отозвать на родину.
Обязанности агента-маршрутника показались Станиславу несложными. И через день, получив приличную сумму подъемных, он выехал поездом Варшава – Москва в Минск. Дорога была недолгой. В Минске его встретили и разместили в консульском доме, в однокомнатной квартире на Советской (бывшей Захарьевской) улице.
Он уже многое знал о генеральном консульстве со слов пана Вацлава. Оно было открыто в 1924 году в самом центре белорусской столицы. А через три года под крышей дипломатической миссии была создана ячейка «двуйки» (польской разведслужбы) – «пляцувка» (площадка) U-6. Ею руководил ротмистр Гжегож Долива-Добровольский (псевдоним «Юзеф»). Поначалу Юзеф занимался изучением материалов, публикуемых в белорусской прессе. Но с 1928 года и по текущий 1939-й U-6 занималась более важными делами – вела наблюдение за военными объектами РККА, изучала места ее дислокации, составляла подробные схемы дорожных коммуникаций БССР. На первых порах сотрудники «пляцувки» ездили железнодорожным транспортом, а затем генконсульство выделило им легковой автомобиль. Шпионов опекали работавшие тогда в Минске польские консулы Хенрик Янковский и Станислав Забелло. Важнейшим заданием для этой «пляцувки» было получение максимального количества информации о Всесоюзных больших маневрах Красной Армии, проходивших в 1929 году под Бобруйском. То был пик успеха U-6. И ротмистр Долива-Добровольский получил чин подполковника.
Станислав активно включился в новую для него работу и быстро в ней преуспел. В Варшаву уходили блистательные характеристики на нового сотрудника.
Однако его бурная деятельность во благо Генерального штаба Войска польского не осталась не замеченной советской контрразведкой. Генконсульство тогда «опекал» майор госбезопасности Фанифатов. Вел он свою «опеку» довольно успешно и многое держал на карандаше. Знал он, что последней дипломатической «пляцувкой» польской разведки в Минске была «L-19», а ее руководителем был Владислав Вольский (псевдоним «Матей Монкевич»). «L-19» вскрывала дислокацию советских войск. Но больше всего ее интересовала фортификация Минского укрепрайона (линия Сталина). За год до начала Второй мировой войны в здании консульства была смонтирована специальная подслушивающая станция «Х». Такую же станцию «Р» установили в Варшаве – в здании, где располагался второй отдел Генерального штаба Войска польского. Патронировал эту весьма оснащенную «пляцувку» польский консул Витольд Оконьский. Перед самым началом «сентябрьской войны» сотрудникам «L-19» удалось вывезти в Польшу ценного информатора – гражданку СССР Евгению Веретинскую, жившую под Дзержинском.
За этот успех польской разведки майор Фанифатов получил предупреждение о неполном служебном соответствии и, конечно, очень переживал и, конечно же, рыл копытом землю, чтобы доказать свою профпригодность. Но особого случая не представлялось, хотя он лично выезжал на маршруты атташе по культуре Пиотровского, следил за его поездками из окна своего автомобиля, замаскированного под карету скорой помощи. Но, увы, поймать молодого атташе за руку ему так и не удалось.
Пройдет время, падет под ударами вермахта Польша, и наработками польской «двуйки» станут активно пользоваться немецкие генералы, планируя нападение на Советский Союз. Об этом писал потом в своем «Военном дневнике» шеф германского генерального штаба Франц Гальдер. Агентам польской разведки удалось собрать подробную информацию о гарнизонах Красной Армии в Минске, Могилеве, Бобруйске, Слуцке, Витебске, Смоленске, Полоцке, Лепеле. Весьма точная давалась оценка новым образцам советской военной техники. Однако наибольший интерес представляли данные о строительстве дорог и мостов в БССР, чем в первую очередь занимался хорунжий Станислав Пиотровский. Тем не менее при всей проницательности минских агентов «двуйки» они прохлопали приготовления советской стороны к походу в Польшу нескольких советских армий. Полагали (и в Варшаву так сообщали), что большевики держат войска на «рижской» границе постольку, поскольку в Польше немцы ведут боевые действия. Это была роковая ошибка. И ранним утром 17 сентября 1939 года в польское генконсульство нагрянула толпа «возмущенных граждан» во главе с переодетым в комбинезон металлиста майором Фанифатовым. Минчане желали поквитаться с ненавистной всем панской Польшей и, оттеснив сотрудников дипведомства, вытряхивали из столов и шкафов стопы бумаг.
Лишь один из них – атташе по культуре Пиотровский – заперся за железной дверью «комнаты для сжигания секретных документов» и жег в камине кипы секретных донесений, сводок, отчетов… Фанифатов попытался взломать дверь, но под рукой не оказалось ни ломика, ни топора. Он прекрасно понимал, что происходит за секретной дверью, кричал, угрожал, но Пиотровский делал свое дело – ворошил кочергой в груде бумаг – гори, гори ясно!
Все они и сгорели. Когда разъяренный Фанифатов взломал наконец дверь, в камине догорал последний ворох бумаг.
Будь его воля, он бы набросился на атташе и придушил его или надавал по физии. Но в Варшаве еще оставались наши дипломаты, и пришлось соблюдать статус неприкосновенности.
– Почему пан не открывал дверь?! – подступал он с бессильным гневом.