Губы сами собой выговаривали слова заученной с детства молитвы:
Патер ностер, квуи эс ин каэлис.
Санктифицетур номен туум.
Адвениат регнум туум.
Глава седьмая. Мужество, тревога и отчаяние…
Васильцов считал себя человеком с крепкими нервами. Но через год в должности командира дивизии стал признаваться – отчасти в шутку, но больше всерьез: «Нервы ни к черту!»
Когда под твоим началом тысячи и тысячи людей, да не простых, а одетых в военную форму, да еще вооруженных, когда в руках этих людей всевозможная боевая техника – от грузовиков и тракторов до орудий, минометов, огнеметов, когда большинство этих людей ждет не дождется, когда им скажут: «все, теперь вы свободны, можете разъезжаться по домам» или, напротив, когда им ежедневно втолковывают: «этого вам нельзя, и это тоже категорически запрещается», и они, эти военно-подневольные люди, пытаются так или иначе смягчить, обойти служебные запреты (тот же запрет на самовольное покидание расположения части или на распитие вина и водки в любое время дня, или… Да мало ли этих «или», которые ограничивают личную свободу людей, – молодых, сильных и неглупых мужчин, порой озорных, порой самонадеянных, порой изначально порочных или дерзких, хитроумных, с детства непослушных парней?). Когда под твоим началом столько непростых личностей с характером, с национальными амбициями, с разными понятиями о пределах допустимого – жди чрезвычайных происшествий. Командир 49-й стрелковой дивизии их не ждал, они происходили сами по себе – жди не жди – они происходили в силу естественного течения жизни, со всеми ее выбросами и сюрпризами.
Каждое утро Васильцов готовился к потоку пренеприятных новостей. Он встречал их в окружении заместителя – полковника Никодима Скурьята (по кличке Малюта) и военного комиссара дивизии Потапова (по кличке Медведь). А все новости сообщали им по очереди – сначала начальник штаба майор Степан Гуров, а потом – начарт, начальник артиллерии дивизии капитан Михаил Антонов, начальники инженерной, химической, медицинской, финансовой служб – если им было что сказать, то есть озадачить или огорчить начальство. Именно так начинался каждый служебный день в 49-й краснознаменной.
Вот и сейчас перед столом комдива предстал понурый майор Гуров:
– Происшествие по перечню один, – замогильным голосом сообщал начштаба, – младший сержант пятнадцатого полка Пиотровский самовольно покинул часть, вооружившись винтовкой.
Васильцов встал из кресла.
– Немедленно разыскать, обезоружить и отдать под трибунал! – распоряжался полковник, прекрасно понимая, как непросто выполнить его указание и какие неприятности может принести это ЧП лично ему и всей дивизии.
– Две роты полка подняты по боевой тревоге и отправлены прочесывать окрестные леса… Вчера, – продолжал начштаба, – командир противотанкового дивизиона капитан Никифоров врезался на своем личном мотоцикле в обозную конную повозку и сломал ногу.
– Кому? – уточнял остроязыкий Васильцов. – Коню или себе?
– Себе. Отправлен в госпиталь.
– Конь? – продолжал шутку комдива Малюта.
– Никак нет. Командир дивизиона.
– На «губу» его надо было бы отправить, а не в госпиталь, – ворчал комдив, и весь его ареопаг молча соглашался… – Ну, что еще? Добивай, черный ворон!
– Вчера вечером в батальоне связи командиры рот устроили групповую пьянку с распитием самодельных спиртных напитков по случаю присвоения очередного звания командиру радиотелеграфной роты.
– Ладно, это мы переживем. Организаторов пьянки наказать в служебном порядке…
– А что, на несамодельные напитки у них денег не хватило? – полюбопытствовал полковник Скурьята. На этот вопрос начальник штаба ответить не смог.
– Сегодня утром сгорел склад табачного довольствия. Почти тонна махорки и несколько коробок папирос «Беломорканал», «Север» и «Казбек»… – продолжал свой скорбный список начштаба.
– Что, даже окурков не осталось? – спросил Потапов.
– Никак нет. Только один пепел.
– Не горюй, Платоныч, – усмехался Васильцов. – Не пристало тебе окурки собирать. Поделюсь с тобой своим запасом.
– «Казбек» жалко. Дорогие папиросы, – качал головой комиссар, заядлый курильщик. Разговор тут же перешел на качество папирос и махры: какие крепче, какие ароматнее.
Табачную тему перебил начальник артиллерии дивизии.
– Разрешите доложить, к нам едет комиссия из Москвы, из Главного артиллерийского управления, – печально сообщил он.
– Знаю, – невесело подтвердил Васильцов. – Все по классике: «К нам едет ревизор»… Начпроду продумать меню гостевого обеда. Флагманскому рыбаку Валентину Михайловичу оборудовать места для рыбной ловли.
Командир разведбата (91-го, отдельного) капитан Валентин Панкратов слыл отменным рыбаком и всегда выручал комдива, развлекая даже самых строгих проверщиков удачной ловлей лещей и голавлей в Пульве-реке. Но это случалось нечасто. Поскольку 49-я стояла «на отшибе отшиба» – вдалеке от Бреста и в изрядной беловежской глухомани, важные комиссии выбирались сюда редко.
Начальника разведбата капитана Панкратова и начальника Особого отдела капитана госбезопасности Фанифатова комдив всегда заслушивал отдельно. Их информация большей частью не подлежала разглашению.
– С начала июня немцы сменили свои пограничные части на линейные. Службу по охране границы несет сегодня пехота вермахта, – докладывал наблюдения своих людей капитан Панкратов. – Если раньше немецкие пограничники отвечали на приветствие наших погранцов, то сейчас не отвечают, потому что не знают традиций. Чистая пехтура и ничего более. Почему убрали своих пограничников? Видимо, потому, что собираются не охранять границу, а уничтожать ее.
– Разумный вывод! – кивнул Васильцов.
– Могу дополнить его тем, – отозвался сосредоточенно молчавший Фанифатов, – что в окрестностях Высокого и Волчина стали появляться неизвестные сельчанам люди. Местные утверждают, что приходят они оттуда – со стороны рек, из бывшей Польши, нынешней Германии. Выясняем, кто они, чем занимаются. Вчера допросили одного из таких «прихожан». Сказал, что пришел за товаром, что он контрабандист. А кто его знает – кто он на самом деле?
Напрягало в Высоком все – и тихая угроза, затаившаяся на немецком берегу, и выжидательное молчание начальства как из Кобрина, так и из Минска. Напрягала обстановка в дивизии, с каждым днем становившаяся все более разгильдяйской. Чиновное равнодушие одних, тупая распорядительность других, кадровая неразбериха в собственном хозяйстве.
В мае – начале июня 1941-го на 45-дневные лагерные сборы было призвано несколько сот призывников из близлежащей местности – Брестской области. Эта группа понимала русский язык, но не это было главным. Местных белорусов успели только переодеть, постричь и приступить к обучению, как началась война. Большинство «тутэйших» в первые же дни разбежались по домам, некоторых задержали немцы и отправили в плен.
В мае 1941 года два дивизиона 166-го гаубичного полка в полном составе перевели в местечко Боцки. Их использовали для формирования 31-го гаубичного артполка 31-й танковой дивизии. А 49-я осталась без своего главного артиллерийского ядра. Но и этого мало – дивизия осталась и без противовоздушного прикрытия, поскольку перед самым нападением штатный 291-й зенитный артдивизион был отправлен по железной дороге на станцию Крупки Минской области. Там проводились практические стрельбы. Разумеется, зенитчики должны были тренироваться, но оставлять приграничную дивизию без прикрытия с воздуха было предательски глупо.
В полках и дивизионах нещадно пили. Командиры рот, батарей, батальонов глушили водкой (местным самогоном, казенным спиртом да мало ли чем еще) угрюмую тоску от надвигавшейся беды. Несмотря ни на какие утешительные заявления больших начальников, малые и средние начальники, если не по разумению, то по инстинкту чувствовали нависавшую над всеми гибельную грозу.
Каждый день на стол комиссара Потапова ложились донесения о пьянках командного состава. Он кряхтел, чертыхался, вздыхал, но поделать ничего не мог. Люди пили… И никакие устрашения не могли отвадить их от утешительного зелья, травы забвения…
Полковник Васильцов и сам стал прикладываться к стакану много чаще, чем раньше. А главное – в одиночестве. Чтобы снять напряжение дня, прогнать тревожные мысли, он опрокидывал перед сном почти полный стакан водки, наспех чем-то закусывал и ложился спать, погружаясь в вязкое забытье. Последнее время стал себя щадить – перешел на коньяк. Полстакана – и вот уже мозг одевался в тесный шлемофон коньячного хмеля. Ощущение, как у ловчего сокола, на головку которого надели кожаный колпачок. Ничего не вижу, ничего не слышу…
Сдав караул, младший сержант Пиотровский решился…
Ночью он прорезал полотно оружейной палатки, взял первую попавшуюся винтовку и тихо исчез в ночи. За его спиной горбился вещмешок, набитый его армейским скарбом: смена белья, летние бязевые портянки, котелок, набитый салом, фляжка, заправленная холодным чаем, две банки тушенки, буханка хлеба, кисет с гродненской махоркой, спички… Вполне благополучно вышел он за околицу пригородной деревушки, лишь дворовые псы пролаяли ему вслед. А потом надежная глухомань векового леса скрыла его от всех досужих глаз.
У Пиотровского не было определенного маршрута, шел наугад, а главное, подальше от населенных мест. Верил – рано или поздно встретит какой-нибудь польский отряд. Знал по слухам, что в Пуще их немало.
Лишь на вторые сутки своих блужданий по просекам кварталов Стас был остановлен негромким окриком:
– Стой! Брось карабин! Иди сюда! Кем есть?
Пиотровский ответил на польском. Его обыскали и повели в схрон. По дороге рассказывал о себе, называл нужные имена и фамилии. Так что привели его к командиру почти своим. А когда командир боевой группы «Астра», поручик, родом из Белостока, услышал из уст задержанного фамилию Долива-Добровольский, расплылся в улыбке.