— Все-таки пока еще тье Ресколь, не Анриетта? Или это ради окружающих такая сдержанная вежливость?
— Она очень красива, — сдержанно подтвердил Алекс.
— Да не в красоте дело! — махнул рукой франк, оживляясь и сбрасывая маску бесстрастности. — Как ее любит камера! Вы потом поймете. Увидите снимки — и поймете. Это будет прорыв в искусстве камерографии!
— О снимках… — медленно начал Алекс. — Венсан, я могу просить вас об одолжении?
— К вашим услугам.
— Я хотел бы заказать вам снимки Флории. Подождите, — мягко попросил он нахмурившегося АрМоаля. — Я помню, что вы говорили. Камера ее не любит… Это неважно. Флория не собирается быть актрисой или журнальной моделью. Просто я хочу сделать ей подарок. И можно попросить, чтобы инициатива исходила от вас? Флория не уверена в себе…
— Понимаю.
АрМоаль глянул на карманные часы.
— Я сделаю сегодня с ней несколько снимков. Попытаюсь выжать что-то интересное. Одну-две камерографии отберу для выставки. И…
Он улыбнулся Алексу и сказал чуть громче, метнув быстрый взгляд через его плечо:
— Я премного благодарен вам за разрешение!
Алекс обернулся, посмотрел в загоревшиеся недоверчивой радостью глаза Незабудки. Взял с принесенного ею подноса чашку с чаем, светлым, в отличие от почти черного напитка франка и сказал небрежно:
— Флория, тьен АрМоаль хочет, чтобы ты ему позировала. Ты согласна?
— Вы позволяете?!
— Конечно, милая, — пожал плечами Алекс.
Он снова притянул к себе залепетавшую что-то несвязно-благодарное Незабудку, поцеловал в щеку, и Флория умчалась, причитая, как же теперь успеть привести себя в порядок.
— Она вам дорога, — констатировал АрМоаль, пригубив чай.
— Алекс!
Анри, вынырнувшая из боковой двери, сияла, как начищенный золотой дублон. Она и вправду переоделась, снова в черное, но совершенно в другом стиле. Теперь — Алекс едва не поперхнулся чаем — на ней была белоснежная рубашка с пышным кружевным жабо и манжетами, угольно-черный бархатный камзол с золотым шитьем и узкие черные штаны, тоже бархатные, из-под которых ниже колена виднелись шелковые белые чулки. На женском теле, стройном, но округлом, выглядело это…
Алекс сглотнул и невольно облизал губы.
— Ты все-таки приехал!
О да, хотя его не приглашали- благодарение Флории, вовремя поделившейся новостями. И снова укол то ли ревности, то ли злости.
Он стряхнул неприязненное чувство — ведь это же Анри, и она счастлива, так чего еще желать? Улыбнулся с вернувшейся искренностью, обласкал откровенно восхищенным взглядом, обернулся к АрМоалю.
— Это тоже для съемок?
— Вам нравится?
Франк рассматривал Анри с такой гордостью, словно был художником, а она — его шедевром.
— Тьен Венсан хочет снять галерею исторических образов.
В глазах Анри плясали крошечные шаловливые искры-боуги. Она улыбнулась франку — для нее уже просто Венсану, отметил Алекс, — и одним легким прыжком взлетела на подиум.
— Исторические образы?
— Да. Публика будет шокирована женщинами в мужских костюмах, но очарована их красотой.
Улыбка АрМоаля была совершенно спокойной, просто безмятежной.
А возле подиума появилась Незабудка. Распущенные и тщательно уложенные локонами волосы, новое платье серебристо-белого шелка — где только успела найти? Франк тоже посмотрел в ту сторону, поморщился:
— Нет, совсем не то… Простите…
Быстрыми упругими шагами он подошел к Флории, что-то сказал и небрежным движением руки взлохматил прическу. Оглядел — и снова уронил пару слов. Флория покорно помотала головой — Алекс смотрел, онемев от изумления, как рассыпаются в беспорядке блестящие светлые пряди.
— Для начала хватит, — услышал Алекс.
Просияв, Незабудка обернулась и посмотрела, как ребенок, которому подарили целый ворох игрушек. Алекс улыбнулся и кивнул ей в ответ. Отпил чай, совершенно не чувствуя, чтобы первая чашка принесла хоть какую-то бодрость. И снова некстати вспомнилось, что Маред сейчас спит, наверное. А он давно не видел, как она просыпается. Как щурится и тянется спросонья, разомлевшая, уютно-теплая…
На подиуме франк снимал Флорию. Работал честно: заново поправлял освещение, выбирал фон… Сам Алекс всю жизнь полагал, что Флории, как и всем блондинкам, идут нежные, но яркие цвета. Однако сейчас Флория была в ослепительно-белом и казалась невозможно изящной и пугающе хрупкой. Кожа лица, декольте и обнаженных рук светилась изнутри то ли мрамором, то ли жемчугом. И Алекс никак не мог понять, чего не хватает франку в этой безупречной красоте. Почему камерограф морщится и смотрит на Незабудку искоса, явно скрывая недовольство.
Наконец, сделав несколько снимков, он взмахнул рукой, подзывая Анри.
— Вдвоем? — спокойно уточнила та. — Как нам встать?
А вот Флория вспыхнула, на фарфоровом личике появилась недовольная гримаска, впрочем, мгновенно растаявшая. Повинуясь указаниям, Флория послушно опустилась на очередную подстилку-фон, а рядом откуда-то быстро появилось кресло, в которое села Анри.
Алекс смотрел, злясь на АрМоаля, но не в силах им не восхищаться. Неизвестно, каким он был ресторатором, но камерографом — по благословению богов. В зале вдруг стало тихо. Замолчала щебечущая Эмбер, ни звука не долетало от стены, где стояли еще несколько человек, и даже охранники, притащившие кресло, отошли от подиума на цыпочках.
Анри слегка наклонилась к Флории, сидящей у ее ног. Самая обычная поза у обеих, если рассматривать по отдельности. Только вот сейчас сцену пронизывали невидимые струны, пока молчащие, но уже напряженные. Алекс замер, затаив дыхание. Четкий тонкий профиль Анриетты — как золото старой камеи, холодный мрамор лица Флории. Черный бархат и белый шелк одеяний. Вот Незабудка упрямо сжала губы, словно сопротивляясь, и Венсан шагнул к ним. Сказал что-то уже с раздражением, Флория послушно чуть сменила позу, развернув плечи, и все-таки это было не то…. Струны не дрожали, композиция была совершенна, но мертва.
И тут Анри, тихо, почти неслышно уронила несколько слов, едва шевеля губами. Услышала ее только Флория. А результат — увидели все. И без того большие глаза Флории стали огромными, растерянно-злыми, ненавидяще-яростными, — и это все разом. Она подалась к Анриетте, на миг замерев в изломанной позе, приоткрыла губы…
— Готово! — крикнул АрМоаль, и Алекс увидел на усталом лице франка широкую счастливую улыбку. — Великолепно, милые тье!
Камерограф спрыгнул с подиума — и зал ожил. А Алекс беспомощно смотрел, как Флория, вскочив, убегает в ту же боковую дверь. В восхищенном гомоне вокруг он слышал, как завидуют моделям, как обсуждают происходящее, а раздражение внутри сменилось тянущей тоскливой тревогой. Хотя с чего бы?
— Ну вот, — сказал подошедший франк. — Хоть под конец ваша девочка ожила. Талант! Не она, конечно, а тье Ресколь. Зато вот эту камерографию я непременно возьму для выставки. Если не возражаете.
— Нисколько, — обреченно ответил Алекс, ища взглядом Анриетту. — Вы еще будете снимать?
— Завтра, пожалуй. Модели устали, да и я хочу посмотреть, что вышло.
Франк был доволен, это читалось хрипловатых нотках утомленного голоса и сытом, удовлетворенном блеске глаз. И Алекс его понимал, как всякого мастера, чей труд увенчался успехом, но что теперь ему самому?
Извинившись, он отошел и набрал на фониле номер Незабудки. Однако та свой отключила. Дурочка…
Клятвенно пообещав устроить долгий и сложный разговор, Алекс прошел за сцену, постучал в хорошо знакомую комнату-гримерку и, дождавшись ответа, толкнул дверь.
Анри, уже скинувшая театральный костюм, сидела в одном халате и тщательно стирала с лица остатки краски.
— Алекс! Ну как тебе?
Улыбка ее выглядела абсолютно искренней и неподдельно радостной.
— Изумительно, — тоже искренне признал он. — Божественно… Анри…
Он осекся, разглядывая лицо подруги, капельки влаги на смуглой коже, чуть приподнятую распухшую губу и блестящие глаза — как после любовного соития. Но это бред, ничего подобного Анри не могла бы успеть, да и с кем? И все-таки страсть витала в воздухе гримерки.
— Что, дорогой?
Алекс подошел ближе, присел на стул у стены. Спросил откровенно:
— Анри, тебе не кажется, что это слишком?
— Слишком, почему?
И снова Анриетта была безмятежно спокойна. Так спокойна, что это уже едва-едва, но отдавало игрой.
— А ты сама не понимаешь?
Он потер пальцами снова разнывшиеся виски, запретив себе злиться. Ничего не происходит. Почти ничего.
— Алекс…
Вздохнув, Анри повернулась от зеркала к нему, бросив испачканный кусок ваты на столик.
— Алекс, — повторила она. — Ты можешь объяснить, что случилось? По-твоему, снимки слишком откровенные? Но я танцовщица с раздеванием, от меня ждут эпатажа. Я же не голой снимаюсь. Что тебе не нравится?
— Все, — честно ответил он. — Анри, ты понимаешь, как это выглядит со стороны?
— С чьей именно стороны? — хладнокровно уточнила Анри. — Твоей, моей, Венсана, окружающих?
— Да он чуть не уложил тебя на этой сцене! — не выдержал Алекс, с трудом сдерживая голос. — Причем выглядело так, словно тебе этого хотелось.
Анриетта молча смотрела на него.
— Прости, — тихо сказал Алекс, мгновенно потухая. — Прости, пожалуйста. Дело не в ревности. Я не собираюсь тебе указывать, как себя вести. Тем более — с кем встречаться. Но будь осторожнее. Думаешь, он просто так вьется вокруг клуба?
— Я думаю, — очень спокойно и рассудительно ответила Анри, — что сейчас он вьется вокруг меня. И это значит, что у меня будут очень хорошие снимки, лучшие из возможных. Алекс, ты же ничего не понимаешь в том, как создается искусство. Когда художник или камерограф хочет модель — это чувствуется. И это прекрасно для снимков или картины. Это просто работа.